Дело упыря

Какое-то время Берестов задумчиво смотрел в стену напротив, а потом встал и направился в архив. Его интересовал особенный сектор, в котором хранились необычные и жуткие истории криминального характера, которые происходили в стране после рождения СССР. Конечно же, подобные материалы хранились под грифом «Совершенно секретно» и вряд ли советский народ когда-либо узнает о странных событиях, происходивших, возможно, у них под носом. Предъявив документы и расписавшись в журнале, мужчина прошёл в большой зал без окон, заставленный стеллажами. На недавно побеленном потолке висела одинокая лампочка, отбрасывающая нежно-оранжевый свет. Берестов почесал подбородок, пытаясь понять, в каком направлении ему двигаться и что искать. Он догадывался, что в послевоенное время в России бывали случаи каннибализма, поэтому первым делом отыскал стеллаж, на котором красовалась табличка с красной буквой «К». Берестов перебирал пожелтевшие папки, ища необходимую информацию. Ему попадались дела о голоде двадцатых годов в Поволжье и не менее ужасающем голоде на Украине в тридцатых. Но всё это было не то. Серийный убийца, появившийся в Ленинграде, вряд ли испытывал недостаток в еде, да и кровь — не мясо. Берестов был в растерянности, но кроме каннибализма, в голову ничего не приходило. Возможно, этот необычный преступник зачем-то употребляет кровь? Это казалось дикостью, но… Глаза болели от напряжения. Прошло более часа, когда Берестов обнаружил в самом низу одной из стопок занимательную папку. В ней находилось засекреченное уголовное дело от 13.07.1940-го года. 13 июля, в 6 часов утра, в отделении появилась гражданка И. Э. Жукова, заявив, что у неё пропал сын. Тринадцатилетний Лаврентий ушёл из дома в восьмом часу вечера два дня назад и не вернулся. Спустя два месяца его труп был найден в пригороде Ленинграде, на территории заброшенного комбината «Луч». Судмедэкспертиза установила, что преступник произвёл Лаврентию Жукову кровопускание, забрав не менее 300 гр. крови. Через два месяца произошло подобное убийство, на трупе Анастасии Симоновой нашли аналогичные следы. Следствие застопорилось, дело осталось нераскрытым. В душе Игоря встрепенулась надежда. Поскольку выносить документы из архива категорически запрещалось, он постарался запомнить все лица, адреса и имена, только после этого вернул дела на своё место. Берестов вернулся в свой кабинет. Плеснув в гранёный стакан немного воды из графина, сделал небольшой глоток. В эту секунду зазвонил телефон, его срочно требовал начальник ЛУРа, Владислав Городовой. В кабинете Городового было светло и просторно. Окна выходили во внутренний дворик, уютно утопающий в тени клёнов и тополей. Берестов был немного напряжён, ибо понимал, что начальник будет давить и намекать на то, что ему нужны скорейшие результаты. — Здравствуйте. — Присаживайся, — произнёс Владислав Андреевич, снимая очки и кладя их на стол. Игорь опустился на стул, стоящий по другую сторону стола. Городовой потёр переносицу и как-то устало спросил: — Как там расследование? Движется? — Да, но… сейчас временный стопор, — честно признался капитан. Он вдруг подумал, что ведь это дело тоже может остаться «висняком». И что тогда? Выпнут под зад… — Это плохо. Толкай этот стопор, Игорь, — поморщившись, Городовой сел удобнее. Казалось, у него ужасно болит спина. — Если начнётся паника, то… сам знаешь. Да ещё где, в самом центре СССР! Найди душегуба как можно скорее.  — Так точно, — кивнув, отозвался Берестов. — Иди. Жду результатов. Игорь поднялся и вышел из кабинета. В его голове возникла идея: наведаться к Симоновым и Жуковым, узнать из первых уст историю о неизвестном кровопийце. По крайней мере, это было лучше, чем в бездействии ждать какого-то чуда. Берестов вышел из здания ЛУРа и поехал на Михайловскую. Марта Симонова, мать Анастасии, проживала на втором этаже старинного трёхэтажного дома. В сороковом году она потеряла дочь, а спустя два года овдовела, Алексей Иванович погиб, защищая Родину. — Проходите, я поставлю чайник, — произнесла Марта, отводя взгляд от удостоверения капитана. Квартира Симоновой была небольшой, но уютной: подольские ковры на стенах, скатерти ручной работы на комодах и столиках, изобилие книг, кругом чистота. Из кухни доносился аромат куриного супа. Берестов прошёл за хозяйкой квартиры и сел за стол, наблюдая за тем, как крупная женщина заваривает чай. — Я уже не рассчитываю, что дело сдвинется с мёртвой точки. Что-то ещё произошло? — в голосе Симоновой ощущалась надежда. — Сейчас оно интересует следственные органы особенно сильно, — уклончиво ответил Игорь. — Можете рассказать о том дне, когда Анастасия погибла? Марте очень хотелось узнать, зачем уголовному розыску снова понадобилось бередить её рану, но она не могла, служители закона воспринимались с большой опаской. Поэтому Симонова поставила на стол две чашки и села напротив капитана, начиная рассказывать: — Насте было шестнадцать. Она хотела поступать в медицинский. В тот день она поехала на факультатив, который проводили в институте. Уехала в десять утра и больше не вернулась. Её тело нашли в начале осени. Ужасное зрелище. Кому-то понадобилась её кровь. — У вас были какие-нибудь подозрения? — Да. Я сказала об этом вашим сотрудникам, но они не смогли установить причастность этого человека к гибели моей Насти, — Симонова тяжело вздохнула и покачала головой. — Кто этот человек? Кого вы подозревали? — Шаламов. Он считает себя колдуном. Кровь ему нужна для ритуалов. Когда Настя была совсем маленькой, он пугал её, что выпустит всю её кровь. Он местный изгой. С ним никто не общается — боятся. — Где он живёт? — В соседнем подъезде, третья квартира. У нас в доме, лет десять назад, пропал младенец. Его так и не нашли. Уверена, это его рук дело, — в карих глазах женщины мелькнула ненависть. — Почему вы уверены, что он занимается колдовством? — В его окна заглядывали ребята и видели, что он варит в котлах какие-то снадобья. К нему иногда приходят несчастные, прося навести сглаз, порчу или совершить приворот. Лично я считаю его подонком и шарлатаном, но кто-то верит в его дар. — Что ж, благодарю за беседу и чай, — Берестов встал и, кивнув на прощание, пошёл на выход. Уже в дверях женщина шепнула: — Арестуйте душегуба. Это всё он… Берестов трижды позвонил в квартиру Шаламова, прежде, чем её медленно открыли. Капитан представлял «колдуна» древним стариком с седыми волосами до плеч и густой бородой, а им оказался полноватый мужчина с красными щеками и маленькими чёрными глазками. На нём был серый льняной балахон. Увидев документы Игоря, он лишь едва заметно усмехнулся, никак не выказав волнения или страха. — Товарищ Шаламов? — Да-да. — Я хочу поговорить с вами об Анастасии Симоновой. Помните её? — Ну да. — В каких отношениях вы состояли с ней? — Ни в каких. — Вы действительно занимаетесь колдовством? — Ну, это как посмотреть, — чёрные глаза нехорошо заблестели. — Не каждый верит в колдовство. — Мы говорим не о вере, а о роде вашей деятельности, — сухо отозвался Берестов. Они стояли в маленьком коридорчике, который освещал лишь тусклый свет лампы, возле которой вилась муха, ударяясь о стекло. — Нет, какой из меня колдун, — соврал Шаламов, даже не пытаясь этого скрыть. — К вам хотя бы раз обращалась Симонова? Просила помощи? — Меня уже допрашивали ваши люди. Я всё им сказал, но могу повторить, товарищ… — Берестов. — Берестов. В юности у меня была интрижка с матерью Настьки, с Мартой. После смерти дочери все её обиды и всплыли. Меня винит. Только зачем мне её убивать? — Ради крови. — Ха! Так кровь в магазине найти можно. Свиная подойдёт любому колдуну. Но я — всего лишь знахарь. Никаких убийств, — на последних словах мужчина льстиво улыбнулся, демонстрируя короткие желтоватые зубы. Берестов понял, что дальнейший разговор не имеет смысла. Он уже выходил из квартиры, когда заметил большую икону Иисуса Христа, стоящую на полке возле зеркала. Его глаза были замазаны чёрными чернилами или карандашом, образовывая жуткие ямы. Игорь вышел на улицу и закурил. Ему хотелось немного подышать свежим летним воздухом и подумать, прежде, чем ехать в ЛУР. Прислонившись бедром к автомобилю, он неспешно затягивался и выдыхал дым в сторону, как вдруг заметил знакомое лицо, Наина Талызина шла рядом с какой-то пожилой женщиной, слегка улыбаясь ей. Завидев Берестова, она приложила ладонь ко лбу, создавая тень. Игорь выбросил сигарету и медленно двинулся в сторону женщин. — Капитан, день добрый, — всё так же улыбаясь, произнесла Наина. — Здравствуйте. — Антигона Филипповна, это капитан Берестов, он работал в ЛУРе, — громко произнесла Талызина, с улыбкой взглянув на свою спутницу. — Добрый день, — голос у пожилой женщины был хриплый, очень прокуренный. Она пристальным взглядом рассматривала Игоря, словно «проверяя его на вшивость». — Знаете, Антигона Филипповна — замечательная писательница. А ещё она дружила с Анастасией Цветковой, — с неким благоговением заявила Наина. — Правда? Тогда не могли бы мы поговорить? Я хочу узнать чуть больше о вашей подруге, — в душе у Берестова загорелся огонёк. — Почему бы нет, — отозвалась писательница всё с тем же пристальным, очень тяжёлым взглядом. — Тогда я пойду, пожалуй. До пятницы, — произнесла Наина и медленно пошла в сторону ближайшей остановки. — Пройдёмся или присядем? — спросил Берестов, бросая взгляд на пустую скамейку во дворе. — Пройдёмся. Погода сегодня очень хорошая. Они двинулись вперёд. Яркая зелень деревьев смешивалась со светотенью, ветерок шелестел листвой, в отдалении радостно чирикали птицы. Место здесь было тихое, тенистое. — Что именно вас интересует? — доставая из старой кожаной сумки пачку сигарет и зажигалку, спросила Антигона Филипповна. Берестов не читал ни одной книги этой женщины, но ему доводилось слышать о некой Антигоне Нижайской. Именно благодаря редкому имени он и запомнил фамилию. Видимо, Нижайская была малоизвестной писательницей. — Всё, — спокойно отозвался Берестов. — Позволите узнать, чем вызван такой интерес? — закуривая, тихо спросила Антигона. — Я расследую дело… в котором играют роль некоторые люди, которые были близки Цветковой, — Игорь мог бы надавить и припугнуть, в те годы представителей закона боялись, дух репрессивных тридцатых ещё не улетучился. Мог бы, но ему хотелось построить доверительный контакт, так было проще работать. Берестов очень хорошо знал, что испуганный человек редко способен выдать полезную информацию. Ведь именно такие, отравленные болью и страхом люди, пишут доносы на своих же родных и близких. — Вы со мной достаточно откровенны. Признаться, я отвыкла от такого обращения, — затягиваясь, задумчиво проговорила Антигона. — Видите ли, я писательница-неудачница. Двенадцать лет в лагерях, два года в тюрьме… Всё это время я могла бы творить, но, увы… Берестов спрятал руки в карманы брюк, просто шагая рядом и поглядывая на свою спутницу. Это была крупная женщина с большим носом, мясистыми ноздрями, большими тёмно-голубыми глазами, тонкими губами и широкими скулами. Её седые волосы, с вкраплениями чёрных прядей, были убраны наверх и закреплены на затылке голубой заколкой-ракушкой. Грубоватое лицо было несвежим, под глазами были заметны мешки, щёки и лоб покрывала сеточка морщин. Мозолистые руки, коротко остриженные ногти, желтоватые зубы, старое фиолетовое платье в катышках — было видно, что Антигона прожила тяжёлую жизнь и давно махнула на себя рукой. — С Настей мы были очень дружны. Но так уж сложилось, что судьбы у нас вышли очень разными. У неё было всё: слава, супруг, дети. Меня же арестовали в двадцатом, как дочь белогвардейца. Нам с Настей тогда было всего по двадцать лет, мы — ровесницы века. — Вы вместе состояли в каком-нибудь писательском союзе? — Да. Был такой клуб «Первая пристань». Его организовали поэты Петрунин, Чернышевский и Ларченко сразу после революции. Это было славное место, самое творческое во всём Ленинграде. Мы ведь были молоды, наивны и влюблены в идеи Октября. Я, как и многие из моего окружения, верила в революцию и была готова посвятить ей все свои книги, всю свою жизнь. Настя ждала Роберта, когда ко мне нагрянули чекисты и увезли на допрос. Это был июнь. Меня долго били, пытаясь выбить показания, что Сазонов и Гатчин — контрреволюционеры. Но это были мои товарищи и я искренне любила их! Я не могла сказать неправду, даже под пытками. Меня арестовали. Два года я пробыла в тюрьме. После освобождения мои книги уже никто не печатал. Всё, что узнала обо мне широкая публика — роман «Цветные сны» девятнадцатого года и несколько новелл. Анастасия пыталась мне помочь, знакомила с литераторами, но это не помогало, издательства отворачивались от дочери «врага народа». Как и от многих таких же бедолаг. Я смогла устроиться преподавателем литературы в одну из школ для детей-сирот. Писала «в стол». В двадцать восьмом меня снова арестовали. По чьему-то доносу. Мол, я, простая учительница, пропагандировала идеи царизма! Ха! — замолчав, Антигона смачно затянулась, с прищуром, как бывалый матрос. Берестов молчал. — Двенадцать лет я провела в лагерях. Этапирование до сих пор снится мне в мельчайших деталях. Ярко, словно на фотокарточку смотришь. Настя похлопотала, чтобы после освобождения мне позволили вернуться в Ленинград. Вернулась я старой каргой с почти уничтоженным здоровьем. И где же она, справедливость? В этом мире её нет, капитан. Но вы ведь стоите на её страже, верно? А потом блокада. Всю блокаду провела здесь, в этом славном городе на Неве. — Антигона Филипповна, вы всё ещё пишете книги? — Да. У меня за эти годы набралось очень много романов и рассказов. Говорят, сейчас, после смерти вождя, изменится и течение литературы. Я всё надеюсь опубликоваться… — отбросив докуренную сигарету, Нижайская закурила новую. — Вы хорошо знаете супруга Анастасии и её сыновей? — Знаю. И, признаться, не люблю их. — Почему? — Потому что смерть Насти — не несчастный случай, — горько усмехнувшись, ответила писательница. — У вас есть доказательства? — Нет. Я просто знаю. И мне никто не поверит. У Владимира слишком серьёзные связи. — Расскажите об этом, — твёрдо и властно отозвался Игорь. Антигона остановилась возле старой калитки, с которой уже давно слезла красная краска. Какое-то время она молча курила, глядя на небо, а потом заговорила: — Незадолго до смерти Насти мы с ней сидели у меня на кухне, пили чай с шарлоткой. И вдруг она заплакала и сказала, что хочет уйти от мужа, что встретила другого человека. Я сказала, что это будет правильным поступком. Владимир часто обижал её грубым нравом, она была достойна лучшего. Она знала, что он никогда не отпустит её. И спустя три дня после этого разговора Настя якобы упала с лестницы и сломала шею. Нелепое совпадение? Едва ли. — Вы в курсе, кем был тот человек, о котором говорила Цветкова? — Она не называла имени. — Вы знали о её романах на стороне? — Она любила Владимира. Долго любила. Пока не поняла, что он — кусок льда. Потом она охладела и просто терпела его, о чём сама мне и говорила. Но про романы я никогда ничего слышала. Возможно, в последние годы, она и полюбила достойного мужчину, почему бы нет? — Что вы можете сказать о Роберте и Викентии? — Роберт — продолжение своего отца: алчный, тщеславный, циничный. Викентий был очень привязан к матери. Он более возвышенный и ранимый. В принципе, хороший молодой человек. Но Настя обожала обоих. — Вы часто бывали в их доме? — Только в юности, после освобождения. И то раз пять. После моего попадания в лагерь Владимир брезговал находиться рядом со мной и демонстративно отворачивался. Он мне в глаза сказал: «Предателям Родины не место в моём доме». Я больше не приходила, — замолчав, Антигона задумчиво посмотрела на недокуренную сигарету и бросила её на асфальт. — Откуда вы знаете Наину Талызину? — Я — её крёстная мать. — Надо же, — пробормотал Берестов, удивляясь такому повороту: выходит, между двумя жертвами есть прозрачная связь. — Наинина мать, Юля, была моей хорошей подругой. Она умерла в первые месяцы блокады. Увы. — Спасибо, что уделили мне время. Могу узнать ваш адрес? — Рылеева 5, квартира 12. Я не знаю, зачем вы спрашивали всё это, но надеюсь, вы найдёте то, что ищете, — негромко ответила Антигона и на её губах заиграла какая-то странная улыбка.