Орнитология

      Чувство было странное — то ли ностальгия, то ли тоска.              Малефисенте всегда нравилась осень — по крайней мере, тот короткий её промежуток, когда листва ещё не рухнула разом с деревьев, оставив за собой серое ничто, а ещё весело шелестела охрой и золотом, медленно кружилась в прохладном воздухе, превращала холмы в лоскутные одеяла из огненно-красного, жёлто-оранжевого, тёмно-зелёного. В такое время — весьма короткое, потому что в мгновение ока красота сырела и гнила под ливнями и снегами — Топи выглядели по-особенному волшебно с высоты. Во всяком случае, такими она их запомнила. Сейчас всё было иначе.              Может быть, ностальгия исходила из этого воспоминания — отрезанного от неё, как крылья.              Впрочем, дело могло быть и в том, что она чувствовала себя как-то странно, и было в этой странности, как ни удивительно, что-то знакомое.              Подозрения подкрались к ней пару дней назад, когда только решила привести свою несчастную пещеру, называемую домом, в порядок. Не то чтобы ей противостоял настоящий беспорядок — просто вокруг неё, как никогда прежде, проносились то и дело разные существа, все нагруженные работой, испуганные скорым приближением холодов. Все запасались, чем только могли: орехами, желудями, травами для высушивания. Лесные пикси помогали белкам и кротам, и по ту сторону Терновой Стены всем, от полевых мышей до медведей, наверняка тоже было чем заняться. Диаваль между своими шпионскими вылазками и попытками в здоровый образ жизни успевал что-то закапывать. Даже троица пикси — даже они! — весь месяц основательно занимались запасанием съестного. Пару недель назад они даже съездили в город, привязав повозочку к своей стареющей козочке, вернулись с большим количеством банок, чем Малефисента смогла бы посчитать, разложили по их стройным стеклянным рядам всё с трудом нажитое и выращенное, крепко закрутили и спрятали в какие-то темные закрома, пока не начались дожди. Аврора помогала им и даже уронила одну банку — уронила бы и две, если бы в последний момент не подсобила призрачная магия. Банки наверняка были недешёвыми.              Говоря иначе, раз уж даже те несносные клуши проявили практичность и деловитость, было кощунственно бить баклуши. Запасов никаких Малефисенте было не надо, но вот всеобщая занятость и оживлённость здорово портила и без того плохое настроение.              Поэтому, имитируя бурную деятельность своих соотечественников и методично раскладывая фолианты и кристаллы по пещере, царица Вересковых Топей пыталась отыскать причину своей осенней хандры. В ходе таких поисков обнаружилось, что она каждый день вот уже несколько недель как будто бы чего-то ждёт.              Но чего?              Меньше месяца назад ответ был бы очевиден — тогда она ждала Диаваля с его странствия по всему Альбиону. Но Диаваль вернулся несколько недель назад — а нервное ожидание никуда не делось. Да и было оно совсем не таким, как тогда — ворона она ждала с почти приятным предвкушением, встретила его с облегчением — теперь же ожидание было горьким, как полынь, опасным и больным, как тянущаяся секунда перед ударом под дых.              Как показывал опыт, всё горькое и больное всегда каким-то образом было связано со Стефаном. Разглядывая в мрачном углу пещеры свои сложенные и развешенные одеяния, Малефисента могла прийти только к такому выводу.              Она ждала, что Стефан будет мстить.              За «смерть» своей жены — или за её побег, если он всё-таки докопается до правды.              Она ждала, что король Стефан одним прекрасным утром подойдёт прямо к Терновой Стене, как давным-давно, только вот не с извинениями, не с предупреждением, а с громким боевым кличем и армией защитников — как его предшественник ещё раньше. Что он заставит её попотеть, заплатить за ту слабину, что она дала, когда сделала выбор в пользу женщины, которую должна была ненавидеть. Что подымет высоко в воздух копьё и заставит её вспомнить, как пьяняще приятно расталкивать людишек в их железяках в стороны и припечатывать к земле. И чувствовать свою силу.              Потому что ожидание заставляло её чувствовать себя слабой. А она уже дала слабину. Больше ей не полагается.              Она лениво рассматривала свои старые платья — некоторым было больше десяти лет. Они были более приталенными, ткань была чуть светлее и тоньше — тоньше, потому что иначе было бы трудно летать. Для этого же и были длинные вырезы на спине. Больше носить она их не могла, а выкидывать не хотелось. Избавилась она только от одного — на том были слишком большие пятна крови.              Теперь было странно на них смотреть — на выглядывающие коричневые и даже золотые подолы, на вставки на талии. Теперь она предпочитала тёмные цвета, тяжёлые ткани, просторные, укутывающие, прячущие — рядом со старыми одеяниями они висели, как будто принадлежащие кому-то другому.              Настолько ли сильно она изменилась? За исключением, конечно, очевидного?              Ожидание отдавало знакомой горечью на языке. Она уже ждала однажды короля у границ своих земель, и его армаду, и его притязания. Она помнила, что такое ждать войны.              Ещё она помнила, как часто ждала Стефана. Давным-давно. По другим причинам и с другими чувствами, естественно, но всё же. И об этом было горько вспоминать, особенно глядя на какое-то цветастое тряпьё, которому могло быть столько же лет, сколько её безнадёжным детским грёзам.              Надо будет пошить из них что-нибудь другое.              Надо было придумать что-нибудь ещё.              Гнусная меморабилия скрылась за ветвистой решеткой, и королева присела на сиденье в другой стороне своего жилища, там, где грудой лежали её гребень (она почистила его — гадость), старое зеркало (она протёрла его рукавом) и краски — что для рисунков, что для лица.              Вообще-то, надо бы заняться и этим… Раз уж она весь день гоняла лодыря, то могла заняться и этим. Красный цвет с её губ как раз почти сошёл.              А, когда она закончит, то почувствует себя лучше. Станет собой — появится кровавая ухмылка, появится и Малефисента, Владычица Тьмы. Как там на вороньем? «Глубокая Заноза, Сильный Ужас». Вот оно самое.              Оставалось только разобраться, какими из этих маленьких разведённых порошков она рисовала на лице, а какие к лицу было лучше никогда не подносить. Вот и ещё одно бессмысленное дело на день — как только она придумает способ различить их, она начнёт искать способ промаркировать их.              А потом она займётся заданиями более полезными. К тому моменту как раз вернётся Диаваль со своих… чем бы он там не занимался. У него было своё расписание. Она поклялась себе не вдаваться в подробности. Что-то связанное с его формой, или с питанием, или со здоровьем — Иджит гордился бы: что бы он ни наказал своему другу делать перед тем, как вернуться в Ирландию, Диаваль принял это близко к сердцу. В любом случае, когда он вернётся, она посвятит его в планы по подготовке к бою, и тогда ему придётся погрязнуть в болоте ожидания вместе с ней.              Она вытащила из всего многообразия раковин с красками красные цвета — целых три. Две были красками для губ, тёплой и холодной, а оставшаяся… А над оставшейся было опасно дышать слишком долго.              М-да.              Малефисента принялась думать — думать ей дали всего пару секунд, потому что снаружи раздалось очень противное, очень забавное хлюпанье. Лёгок на помине.              — Столько лет просиживания во дворце и по-прежнему никаких манер, глупая птица, — проронила фея, не поднимая головы. Киноварь — или «драконова кровь» (это название нравилось ей гораздо больше) должна была быть чуть светлее, чем краска для губ. Вроде бы. Теперь она была не уверена.              — Прошу прощения, госпожа, — краем глаза она приметила низкий поклон. — Но дело срочное.              Она всё же дёрнулась.              — Что-то случилось?              Что-то точно случилось — потому что Диаваль стоял весь промокший. Волосы, плечи, уродливо прилипшая рубашка. Ещё и эти отросшие волосы и вновь завоевавшая всё его лицо борода. Ей-богу, он никогда в жизни хуже не выглядел. Позор для сил зла.              — Нет. То есть… Нет, — он покачал головой и повёл плечами. Она вытянула шею, чтобы посмотреть наружу за ним — но дождя не было. Диаваль поглядел в миску, что держал в руках — она только сейчас её заметила. — Но я вынужден попросить у тебя кое-что, — он покланялся снова. — У тебя случайно не найдётся лезвия? Мне нужно лезвие.              Ну, надо же! Это сырое капающее пугало ещё и пришло у неё что-то вымаливать!              — Для чего? — протянула она, отворачиваясь от своего важного занятия.              — Мне надобно побриться.              — Неужели я дожила до этого дня? — воскликнула она. Уж об этом многонедельном ожидании не стоило и говорить — она устала видеть эту бороду ещё прежде, чем та появилась. Ей стоило ещё тогда, в первый раз, когда ему пришла в голову эта ужасная идея, запретить ему это издевательство над её зрением. Диаваль аккуратно поставил миску на землю рядом с собой — в ней, верно, была вода. — А где же твой бесконечный незаменимый набор? — выгнула она бровь.              Надежда, что он вспомнит о своём комплекте лезвий, расчёсок и щипчиков, умерла под самим весом его тяжёлого выражения физиономии.              — Он был не мой. Я отдал его владельцам, — буркнул ворон, переминаясь с ноги на ногу — ботинки его квакнули. Ужасный звук. Его что, столкнули в лужу? И зачем он только отвлекал её от дел? Она тут, может быть, дышит над опасными веществами, подвергает себя опасности… — Госпожа, мне просто надо узнать, есть ли у тебя бритва.              Она громко выдохнула:              — Похожа ли я на кого-то, у кого может быть груда железяк?              И он ответил, поднимая брови:              — Наверное? Не знаю?              И тогда ей пришлось остановиться. Потому что — она вдруг вспомнила — он действительно не мог этого знать. Она так никогда ему и не сказала, что железо было её уязвимым местом.              В считанные секунды Диаваль перед ней дёрнулся, преобразился — стал вороном, замершим почти год назад у обломков постамента, поражённым её бессердечием, её слабостью, прикрытой равнодушием, таким же холодным, как снег, на котором остались бесчисленные крылатые тела. Стал ночным стражем, обвиняющим, смешивающим кровоточащее сердце с грязью — всё без единого недоброго слова. Он стоял прямо здесь, в проходе её убежища — и, кажется, она и в тот раз приказала ему наконец привести себя в порядок.              Железо, так и скажи. Железо, я не притронусь к железу, хотела она сказать тогда — тогда, когда от этого зависело слишком многое — и не сказала. Тогда она была уверена, что, узнав об этом, он предаст её, добьёт и оставит.              Теперь это была престранная мысль, какая-то чуждая, хоть и отдалённо колющая. Потому что в итоге это она его обидела, а не наоборот. Но он остался. Даже когда несносный треклятый Иджит отбивал его от её мнимых чар, он остался по собственной воле.              По правде говоря, она до сих пор не до конца понимала, почему.              — Что ж, её у меня нет, — выдавила она — и остановила его рукой: — И нет, я не могу сказать тебе, у кого она может быть. Ни у кого на Топях точно, — покачала она головой — и глубоко вдохнула, когда он вопросительно повёл бровью. — Мы не пользуемся вещами из железа, Диаваль.              — Правда? Почему?              — Оно нам не нравится. Мы ему тоже.              — В смысле?              — Оно жжёт, — отчеканила она, отворачиваясь — и посылая в него пучком настоящего золота. — Проваливай.              С раздражённым карканьем Диаваль хлопнул пару раз крыльями и улетел, оставляя после себя только мокрые следы ботинок и опасность вот-вот надвигающейся мигрени.              Превосходно. Снова её домыслы и пустые размышления приводили к головной боли. Право, какое ей дело, почему он остался? Строго говоря, у него не было и выбора — он по-прежнему был её слугой, на случай, если кто-то забыл. Он не мог просто взять и скрыться, если его вдруг не устраивало её мировоззрение. Ну и что, что он был вдалеке от неё целый месяц и в любой момент мог улететь куда угодно, свернув с пути и оставив её в дураках? Ну и что, что она решила для себя, что те, кто связан против своей воли, должны быть освобождены, ну и что, что она с этой же мыслью писала план побега королевы, и…              К чёрту, к чёрту, к чёрту. Он остался — вот и всё тут. Он сказал, это потому что здесь было «всё лучшее», или как там он это назвал. Что бы он там не имел в виду. Хоть она и хотела бы знать, что он имел в виду.              Об этом было напрасно думать — это были слишком большие дела, как ни странно, почти такие же большие, как огромная туча войны, к которой она в уме постоянно готовилась. Ища отвлечения, она пробежалась глазами по поверхности перед собой, по четырём мисочкам — это занятие зато теперь казалось безнадёжно мелочным. Надо было найти золотую середину, стоящую пищу для ума.              Вот оно! Какого чёрта Диаваль был таким мокрым?              У неё была одна идея, очень занятная идея, на этот счёт. Она удачно вписывалась во всё то, чем её приспешник занимался в последнее время.              Она поклялась себе не вдаваться в подробности — только спросила вчера, по какому такому случаю он попросил превратить его в человека или в выдру — в выдру! — на несколько часов подряд. Он ответил, что «разбирается со своей головой». То, что он использовал её же оборот речи, не могло её не тронуть.              Учитывая «план», который для Диаваля составлял Иджит, она могла выдвинуть одну гипотезу, какой бы забавной она ни была. Но, похоже, Диаваль действительно… Ха! Похоже, Диаваль действительно учился плавать.              «Рождённые летать не плавают», конечно, конечно. Она смеялась последней.              Превращения в выдру пока не случилось — но, если подумать, это только подходило её планам касательно него. Касательно будущих битв, которые обязательно произойдут…              Она вернулась к заданию. Может быть, верным средством станет вода? Наверняка два разных вещества будут вести себя по-разному. Медленно между её пальцами появилось несколько больших капель — всё-таки хорошее заклинание. Они поплыли в сторону одной из пустых ракушек и капнули вниз.              Да, было бы неплохо научиться превращать Диаваля во что-нибудь… плавательное. Хотя выдра из него вряд ли выйдет хорошая — у них плоская мордочка, никакого острого носяры. Он не переживёт. Безносый Диаваль — это что-то пострашнее бескрылых фей.              Фея вытащила из неровной стопки один лист бумаги. Жалко тратить её на такое, но что поделаешь. Малефисента окунула кисть сначала в воду, затем в один из трёх цветов, а затем провела линию по бумаге. Полоска получилась яркая, тёмная, густая — это помогало мало. Наверное, надо нанести рядом остальные — тогда она догадается по цвету. Что киноварь, что краска из ягод в сухом виде выглядели одинаково, но киноварь была самую чуточку ближе к оранжевому цвету, а краска для губ — к настоящему красному, чуть холоднее, особенно зимняя.              Она наносила вторую линию, когда Диаваль снова показался рядом. Без церемоний, впрочем, как и без лишнего шума, он приземлился внутри неподалёку, прямо у миски, которая была теперь размером с него самого. Звякнул чем-то в лапах. Она догадывалась, чем. Чего она не понимала, так это зачем он опять заявился.              — Зачем ты…              Диаваль демонстративно подтолкнул клювом лезвие и ножницы, что зажимал в когтях. Взглянул на неё, покачал головой. Стукнул кончиком клюва по миске. Потопал. Она щёлкнула пальцами.              — Все места у ручья заняты уоллербогами, — буркнул он, как только получил дар речи, — а я хочу жить и не бояться, что дёрнусь от страха и перережу себе глотку.              — А на Болотах только один-единственный ручей.              — Разве тебе не угодно послушать про Аврору? — хмыкнул тот, усаживаясь у миски — из неё чудом ничего не пролилось. — Я только что оттуда, — он покачал в воздухе инструментами в руках.              — Горю желанием, — отчеканила фея. Месть за бесконечные вторжения в её жилище всё никак не придумывалась. — Ты что, украл лезвие у пикси? А как же клятва больше ничего не красть? — ухмыльнулась она.              — Из дворца. Я обещал, что не буду больше красть из дворца.              — Да уж, и не поспоришь. Птица своего слова.              — Да, — отозвался ворон отстранённо — взгляд и мысли его были заняты принесённой ношей. Что ж. Его по-прежнему никто к ней домой не звал — пусть ищет себе собственное болото для прихорашивания! Колдунья уже открыла рот, чтобы прогнать его к чёрту, как тот повернул к ней свою виноватую лохматую голову: — Госпожа… У тебя не найдётся зеркала?              Нет, это невозможно! Она что, была похожа на тех купцов в шатрах на площади Персефореста? Или на хозяйку гостиницы?              — А у пикси зеркала не нашлось? Мог бы и его стащить заодно.              — Я забыл о зеркале, — буркнул тот. — Так оно у тебя есть или нет?              В который раз за сегодня он уже отвлекал её от дела?              — Невероятно, — проговорила она, вставая с места. Где-то за ракушками, между кристаллами и светящимися листьями… — Кто из нас кому прислуживает, хотелось бы мне знать! — она ткнула в его руку своим единственным зеркалом, рукоятью вперёд. Диаваль неуклюже схватился за него — и тут же его рука упала вниз, как придавленная.              — Эй! — проблеял он, пытаясь поднять его снова. Рука его задрожала. — Из чего оно… Ну вот, а говорила, железяк у себя не держишь.              — Оно бронзовое.              Что должно было быть очевидным. Зеркало отливало приятным зеленовато-золотым блеском, особенно начищенная его сторона. Обратная, украшенная искусными рельефными узорами сторона тем временем частично проиграла патине, но не утратила прелести. Вечерами, когда в пещере воцарялась непроглядная тьма, можно было поставить его так, что узоры отражались на стене. Почти как магия.              Ещё оно было тяжёлым. Хотя… всё-таки не настолько, чтобы у кого-то дрожали руки.              Она бросила на Диаваля взгляд, но тот был занят попытками хорошо поставить зеркало. Ему мешали то миска, то нехватка третьей руки — впрочем, может быть, и его двух родных ему бы хватило, будь с ними всё нормально. Только вот Малефисента снова заметила, что они немного подрагивают. Но не похоже, чтобы он замёрз или настолько нервничал.              Впрочем, это не её заботы. Фея, чувствуя сковывающее ощущение чужого присутствия, отвернулась к оставленным экспериментам. Две красные линии подсохли — они воистину разнились по цвету — один чуть более розовый. Это точно был цвет для губ.              Что ж. Это было хорошо — его она изначально и искала. Но вопрос между киноварью и второй краской остался невыясненным… Требовалась последняя проба. А различие между ними двумя она поймёт… как она его поймёт? Что между ними…              — Да что с тобой такое? — фыркнула она, дёргая головой. Шум его безнадёжных потуг выводил её из себя.              Как и то, что ворон до сих пор до конца не просох. И походил на лесное чудовище. И не мог нормально поднять руки.              Диаваль так и замер с крошечным топориком в руке, над смазанной мыльной водой бородой. Отрывисто он опустил руку.              — Я не понимаю, о чём ты, госпожа.              — С каких пор ты плаваешь? Со вчерашнего дня?              — Да, госпожа.              — И как тебе плавается?              Он сощурился — фирменный скептический взгляд.              — …Вчера плохо, сегодня тоже плохо. Вчера я совершенно не понимал, что делал, застрял на три часа — думал, сегодня, раз уж я наконец разобрался, станет легче, но было хуже. Я едва мог пошевелить руками. Они как будто потяжелели и ослабли в сотню раз…              — И? Никакой связи не находишь?              — Только не говори, что человек может двигать руками слишком много! — скривился тот тут же. Её взгляд его не утешил. — Чёрт возьми.              — Сколько лет ты уже находишься в этом теле? Неужели за десять лет нельзя было догадаться?              — Дурацкое тело… — пробубнил он. — И как долго это продлится?              — Как же, всю твою оставшуюся жизнь… Не смотри так на меня. Пару дней. Скорее всего. Пока мышцы не придут в норму.              Птица цокнула языком. Если Малефисенте и казалось, что выглядеть хуже, чем Диаваль сейчас, попросту невозможно, он её переубедил — теперь он был не только мокрым и волосатым, но ещё и грустным. Плачевное зрелище.              Она поглядела на сборище хлама вокруг его сидящей фигуры. Зеркало было бронзовым. У ножниц и лезвия были деревянные рукоятки. В конце концов, пикси тоже были феями с Вересковых Топей…              Наверное, они безопасны.              Она печально поглядела напоследок на свои ракушки.              — Только не проси меня помочь! — провозгласила она громко, подходя к нему. Он сощурился на неё снизу вверх.              — В чём?.. — и, когда до него наконец дошло, он нахмурился ещё сильнее. — Я и не просил?.. Я просто подожду несколько дней, пока мышцы не привыкнут к…              — А я не могу подождать ещё несколько дней. Я не в состоянии больше терпеть этот ужас на твоём лице. Давай, давай, вставай. Не капай на мой настил.              Рывком магии она подняла с его колен миску, и он покорно поднялся на ноги — она указала ему на своё гнездо. Диаваль сел, ни на секунду не переставая галдеть:              — Не стоит, госпожа. Это не… не утруждай себя. Я не имею права…              — Не говори глупостей.              Она опасливо подняла ножницы и гребень. Не было даже неприятного покалывания — тёплое дерево. Пожалуй, начать можно с этого. Перерезать ему горло она ещё успеет позже.              — Я смогу сделать это позже сам, — продолжал протестовать ворон, пока она придвинула к себе подушки и встала за его спиной.              — Да, мы все видели, как ты стригся последние полгода.              — Это было другое! Госпожа, в этот раз я не буду!.. Госпожа, ты права, из нас двоих…              — Молчать! — она щёлкнула ножницами прямо под его ухом. — Иначе я опустошу твой горшок, надену его тебе на голову и состригу всё, что будет торчать под ним.              — Я не виноват, что у меня болят руки.              — А кто виноват? — оскалилась колдунья. — Это тебе вздумалось плавать по три часа в день. Удивительно, что ты стоишь на ногах. Если тебе настолько хотелось научиться плавать, Диаваль, ты мог меня попросить — я бы с огромной радостью превратила тебя в рыбу.              Он попытался посмотреть на неё из-за спины.              — Не надо в рыбу. Я её ем. Я не хочу знать, о чём она думает.              — Тогда в выдру, — пожала она плечами.              — …Даже не в бобра?              — Не обольщайся. Вокруг Топей уже стоит Терновая стена — нам ни к чему ещё и плотина.              Диаваль хмыкнул — впервые за утро — но так же скоро ухмылку сменило хмурое выражение лица. Он опустил взгляд — как и обычно, он разглядывал её лицо, но в их настоящей позиции это выглядело проблематично.              — Почему ты это делаешь? — произнёс он тише.              Ответ был бы интересен и ей самой. Запоздало Малефисента заметила, что сидел Диаваль неподвижно и напряжённо, закрыто. Руками-то он не мог двигать — но всё остальное его тело тоже будто застыло в камне.              — Если не было очевидно, я повторю, — произнесла фея серьёзно. — Это всё, — она обвела пальцем всю его голову, — мерзость, от которой необходимо скорее избавляться.              Слуга не выглядел убеждённым. Но больше никак она объясниться не могла. Ей хотелось пошутить о том, что, если уж он и впрямь собирался послушаться её совета и «разобраться со своей головой», то с головы и следует начать, но что-то подсказало ей, что эта шутка будет не к месту. Не говоря о том, что она совсем не желала даже намёками обсуждать последние несколько месяцев. Пусть они останутся в недосягаемом прошлом. Судя по его недоверчивому лицу, это будет нелегко.              Она вспомнила, когда Диаваль надолго оказался в её пещере в последний раз: после той гнусной ссоры с Иджитом, глубокой ночью, когда он, казалось, прятался у неё от затянутого тучами небосвода и всего внешнего мира заодно. Это было неоднозначное воспоминание: они оба сидели подавленные и удручённые. Ещё он похвалил её рисунок с королевой Лейлой и львом — и принёс ту книгу следующим утром. Это было приятно.              Может, её поведение и вправду было немного странным.              — Ещё мне скучно, — добавила она неохотно.              «Скучно», наверное, было не совсем то слово. Но ничего. Удивительно, но именно этот довод произвёл нужный эффект: поведя напоследок бровью, Диаваль молча передёрнул плечами и снова обратился к ней затылком.              Его волосы слегка касались его плеч — жёсткие, довольно густые, но по-прежнему сырые тёмные пряди. Слишком длинно. Обычно они чуть закрывали уши. Значит, так тому и быть. Теперь оставалась только одна проблема: она никогда не стригла чужие волосы. Свои — да, но это всегда было легко. Впрочем, если что, вряд ли птица обидится — а если и обидится, она не даст ей об этом сказать.              Она взяла ловчее расчёску — и провела одним махом сверху вниз.              — Эй!!!              — Да ладно тебе. Ни одного пера даже не выпало.              Он фыркнул, но повиновался. Она расчесала его ещё немного со всех сторон и разделила волосы на две части. Если делать всё так, будто она знает, что делает, у неё наверняка и впрямь получится.              Тишина, определённо, была гнетущая. Осуждающая.              — Значит, ты украл инструменты у пикси? — поинтересовалась фея, чтобы разогнать туман. Она отделила между двумя частями тонкий слой волос, самый близкий к коже, придержала его пальцами и ловко — чик! — щёлкнула ножницами в нужном месте.              — Не украл, а позаимствовал. Я боялся, что не смогу прокрасться незамеченным, потому что пикси сегодня так и не отправились в город за покупками.              — Они целую неделю обмусоливали эту тему! — клац! — Что теперь стряслось?              — Дожди несколько последних дней, госпожа. Дороги погрязли в слякоти. В Персефоресте сейчас страшно, непроходимые лужи и трясины. Как будто и там теперь Топкие Болота.              Она дала ему подзатыльник. Но он быстро оправился.              — Поэтому, как я уже сказал, они остались дома, но мне удалось скрыться от них. Что было нетрудно, — чик! — когда у тебя есть хорошая помощница.              Она бы дала и ещё один подзатыльник, только она орудовала ножницами прямо в том месте.              — Она видела тебя? — протянула она вместо этого. Если Аврора и впрямь обнаружила его, обкрадывающего её тётушек, одним подзатыльником нерадивый разведчик не обойдётся — она съест его на ужин. Он и так портил её репутацию своим замызганным внешним видом.              — Нет. Просто она так заняла тётушек своей влюблённой болтовнёй, что они не услышали шороха во дворе, даже блеющей козы.              — Какой болтовней?!              Влюблённой?!              Фамильяр прыснул — она рывком поставила его голову на место.              — Хах, я разве не рассказывал? Там неподдельная любовная драма. Настоящий треугольник. Или прямоугольник. Я сбился со счёта, — он на секунду оглянулся. — Ага-ага.              У неё зависла рука в воздухе.              — Я бы даже сказал, у неё есть типаж. Ей-богу, одни бандиты.              — Ей десять лет! — вырвалось из неё наконец. Ни на одну другую мысль она пока не была способна.              — Самое время, судя по тому!              Она громко звякнула ножницами под самым его ухом.              — Они живут в развалюхе у чёрта на куличках, болван, — рыкнула она. — Скажи мне, — клац! — как ей мог попасться на глаза… — клац! — хотя бы один…              — Госпожа, они вымышленные, — вздохнул ворон, уворачиваясь от лезвий. — Нет причин так… переживать.              — Вымышленные?..              — Разве что если не окажется, что Робин Гуд взаправду существовал, — его уста тронула улыбка — наверное. Они давно исчезли за усами. — Но даже тогда, в таком случае он должен был умереть почти сотню лет назад. Боюсь, Авроре не понравится эта новость… Она его обожает.              — Робина Гуда? — процедила Малефисента.              — С тех самых пор, как она прочла о нём в книгах пару недель назад, она только о нём и говорит. О том, какой он добрый и смелый, раздаёт деньги бедным, и как здорово стреляет из лука…              — Да уж.              Только этого не хватало.              Сменяя ножницы и гребень и обратно, колдунья медленно продвинулась дальше, шире и выше, снимая длину, иногда бритвой утоньшая пряди, чтобы в конце концов не оказалось, что у Диаваля на голове шар из волос. Она и вначале не боялась, но теперь у неё получалось лучше. На земле между ними уже сложилась маленькая горстка чёрных полуколец. Ей вечно мешали спрятанные в его волосах перья, но она боялась обрезать их тоже. Мало ли.              — А другого зовут Флинн Райдер, и он даже не отдаёт украденное беднякам, так что пока неясно, почему она от него без ума, — начал тем временем лакей, стряхивая с плеча обрезки. От его нервозности не осталось и следа. Это всё из-за девчонки. — Она о нём даже песню сочинила. Хорошую песню, надо сказать. На лютне. Иногда на твоём барабане, если день особенно хороший.              Она резко смахнула ладонью с его спины — и ткнула ногтём туда же:              — Напомни, кто принёс ей эти книги из замка? Что-то я запамятовала.              — Думаешь, у меня было время проверять, о чём они были? Я просто брал всё, что было потоньше! — промычал паж. Она поставила его голову прямо. Оставалось немного. Она подобралась ко второму уху. Диаваль зажмурился. Напрягся. — Скажи спасибо, что это оказались не те толстенные хоровые книги. Она могла сейчас бегать по лужайке перед домом и петь хвалебные псалмы.              — Вместо этого она бегает по лужайке перед домом и поёт о любви, — насупилась фея. Диаваль вечно опускал голову — она взяла его за подбородок — тот снова застыл. Что-то в этом было неправильное. — Что ничем не лучше.              — Почему? — покосился он.              — Потому что это глупости.              — Конечно, глупости! — закатил тот глаза. — Ей десять лет, ей положено творить глупости. Никто к этому серьёзно и не относится… Кроме тебя и той троицы, — он опасно качнул головой — она чуть не отрезала слишком высоко. — У фей какой-то пунктик на этом? — ухмыльнулся тот тем временем.              — Тогда я впервые в жизни соглашусь с теми клушами. Такие любовные воспевания — пустая трата времени.              Она отступила на шаг, чтобы посмотреть издалека. Могло быть и хуже. Надо поправить самый верх.              — А на что она должна тратить время? — скрестив тот руки на груди. — Она и так помогает тётям по хозяйству, учится читать и писать, играть на лютне и петь. Её по-прежнему не пускают в лес, — нажал он, — даже с кем-нибудь из взрослых, она сидит дома день за днём. Она узнаёт обо всём остальном мире и людях в нём из тех несчастных нескольких книг, что дошли до неё — конечно, она влюбится в первого парня, о котором прочтёт! Никто не против этого, даже те три няньки не против. Они скорее…              — Ещё бы они были против! Они ведь надеются, что принцессу разбудит поцелуй Истинной Любви! — она приподняла его передние пряди над головой и укоротила их наискосок, чтобы убавить густоты. Но теперь это было не так интересно. Он испортил ей настроение. — Что ж, — клац! — удачи им.              Диаваль приподнял голову, глядя на неё исподлобья — внимательно и пристально, особенно учитывая их близость. Лицо зудело. Она притворилась очень занятой. Внезапно ей стало интересно, продолжал ли он свою… своё… Как он это тогда назвал? Это было так давно: тогда он тоже был здесь, пробудил её от ночного кошмара, только чтобы загнать в угол своими вопросами — «Почему ты сделала то, что сделала?», «Почему ты это делаешь?» — прямо, как сегодня. Наверное, поэтому она и вспомнила. Ей стало интересно, продолжал ли он своё изучение её характера. И, если так оно и было, насколько хаотичными должны были быть его выводы со времени того разговора.              Потому что её саму они удивляли. И немного пугали. Они преследовали её даже сейчас, как прохладный воздух осени, особенно холодный по утрам — напоминающий, что зима не так далеко.              Поэтому она не смотрела в ответ. Ему-то есть, на что смотреть — а что она будет разглядывать? Своё отражение в его глазах? Все свои собственные вопросы? Можно подумать, она знала, почему он делал то, что делал. Она же не знала, почему он остался, например!              — Ладно, — произнёс тот наконец — и чуть расслабился. — Мне следует просто молча остаться при своём мнении и не спорить.              — Самое дельное твоё решение за сегодня.              Чик!              В общем-то, можно было остановиться и здесь. Неплохо для первого раза, весьма неплохо — примерно такую же причёску он и носил, прежде чем решил ходить, как грустный ёжик. Перья торчали, как и всегда, но если не брать их в счёт, было аккуратно. Она бы себя сердечно поблагодарила, будь она на кое-чьём месте.              Куст на лице, безусловно, портил всю картину. Тут надо умно подступиться.              Брить ей тоже раньше не представлялось возможности.              — Если это успокоит твою душу, госпожа, я уверен, что половина её «влюблённости» — это просто зависть. Когда она играет в «Робина Гуда», она притворяется не девицей Мэриан, а самим Робином Гудом. Носится с согнутыми палками, как с луком, угрожает расправой воображаемому королю Джону, — он улыбнулся ещё шире: — Что… ещё смешнее, если вспомнить, что так зовут её будущего свёкра.              — Кого?..              Она что, не выспалась сегодня? До неё трудно доходил его трёп. Какой ещё к чёрту…              — Короля Джона, госпожа. Короля Альстеда, — кивнул тот в её сторону. Его мысленное сообщение до неё не дошло — он сокрушённо вздохнул. — Ты его видела, госпожа, он был на крестинах со своим сыном. Её наречённым женихом, между прочим, настоящим принцем. Совсем не бандитом.              Теперь что-то было. Она покопалась в собственной памяти о том дне — осторожно, избегая других его частей — чтобы вспомнить хоть кого-нибудь, кроме мужчины на троне. Присутствующие в том зале были лишь безликой толпой для неё, цветастой украшением её мести, кучей блестящих ходячих побрякушек, в которых отражались изумрудные языки её пламени… Но да, кто-то был, прямо перед дарами трёх пикси. Теперь она вспомнила. Тучный дядька, разодетый в красное и золотое, и его тощий хмурый сын.              — Филипп? — выудила она. — Его звали Филипп?              — Точно. Филипп, принц альстедский. Ему было лет пять-шесть, когда Аврора родилась.              — Помнится, он скривил лицо, только взглянув на неё в люльке, — съязвила Малефисента, обходя со стороны. Она готовилась к убийству, убийству бороды. — Впрочем, это было до того, как её удостоили даром красоты. Может, у него были причины.              — Госпожа, — цокнул тот языком — она заткнула его властной рукой, приложенной к подбородку, чтобы поднять его голову.              Как рябь на воде, насмешливое осуждение вдруг превратилось в нечто другое. Неясно, о чём он подумал — но её саму вдруг пронзило то короткое воспоминание, холодное, как снег, того, как она приставила посох к его горлу, под подбородок, задирая голову — в тот день, когда всё пошло под откос.              Она одёрнула руку.              — Ты что, и брить меня собираешься? — сглотнул тот тем временем. Передёрнул плечами: — Госпожа, это ни к чему, честно. Я — я и так трачу твоё время… — она сложила пальцы вместе, чтобы показать, как именно ему следует захлопнуть свой клюв. — Спасибо, — было его поражением. — Чем я отплачу тебе?              С чего он начинал, когда брился? Наверное, как и волосы, следует начать с прочёсывания. Гребень вновь вошёл в дело.              — Чем ты мне обычно платишь? — прищурилась королева. Она почти надеялась на шутку в его духе — не очень приличную — но Диаваль лишь преувеличенно сокрушённо вздохнул, что тоже, в общем-то, её устроило.              — …В кого ты собираешься превратить своего старого слугу?              — О, у меня большие планы.              Ни к чему ножницы — она не собиралась оставить ему ни дюйма этого кошмара. Никаких прелюдий — сразу бритва.              Кудесница подошла к оставленному на время горшку. Она увидала теперь, что в нём, наполненном водой, покачиваются полузатонувшая толстая кисточка, какая-то коробочка и маленькая чашка.              Она понятия не имела, что с ними делать.              Значит, снова придётся делать вид, будто она всё прекрасно знает. Должно быть, в коробке было что-то, что помогло бы получить пену — чем-то же он намыливал себе пол-лица всякий раз? Она потянулась к ней —              — Стой, подожди!              Диаваль подорвался с места, обступая собственные отрезанные волосы:              — Подожди, — промямлил он, выуживая коробочку — и всё остальное — сам. — Госпожа, извини. Лучше тебе… Она железная.              …Значит, уже запомнил. Это было или очень плохо, или очень хорошо.              Настороженно она следила за тем, как ворон открыл крышечку, вытряхнул затёкшую воду, приставил себе на колени чашку. Бешено повёл кистью по содержимому коробки — наверняка его рукам это не понравилось — а потом ещё более неистово завертел ею внутри чашки, пока в ней не поднялась, как живая, белоснежная пена выше краёв.              — Держи. Хотя я могу сам.              Она покачала головой.              …Водить кистью по чьему-то лицу оказалось совсем не похоже на рисование. Разомкнув губы, которые он до этого предусмотрительно сжал, Диаваль наклонил голову набок.              — Твои большие планы? — напомнил он.              — Его величественное Величество со своими пешками может напасть в любой момент. Мне нужно будет убедиться, что я смогу превращать тебя быстро и эффективно. Желательно во что-то покрупнее.              — Крупнее волка? — насторожился тот. Она кивнула. — Медведь?..              — Крупнее.              Теперь лезвие…              — Скольких воинов ты ждёшь? — вылупился тот. Надломано нахмурился. — Госпожа, никто не придёт на Болота. Он даже не собирает…              — Ты говоришь это каждый день, — ощетинилась фея. Топорик был лёгким в руках, тонкая рукоять.              — А ты каждый день это спрашиваешь! Ничего не меняется. Я же не вру! — ворон скрестил руки на груди.              Она медлила с бритвой. Это потому что он всё никак не затыкался.              — Он должен напасть. Он уверен, что королева погибла —              — Королева погибла — всё королевство траур держит! Про неё причитания пишут! Никто —              — Именно поэтому они сюда и придут. Чтобы мстить.              Интересно, угол лезвия имеет значение? Как с ножницами? Ну, она определённо не станет ставить его поперёк —              Он увернулся от её руки.              — Никто даже не знает, что ты с этим связана!              — Они бы пришли, даже если бы я и в самом деле никак не была с этим связана. Я всегда виновата в их несчастьях. Просто на этот раз это будет оправдано.              Она поднесла к нему лезвие снова — он вновь отодвинулся. Бородка его до сих пор была белоснежной — она бы посмеялась, если бы не горькое ощущение где-то под языком, не его хмурый взгляд.              — Госпожа, — голос его был по-вороньему низок. — Король Стефан почти не покидает своих покоев, не говоря уже о замке. Он не прибежит сюда, чтобы отомстить за женщину, которую никогда не любил. И я сомневаюсь, что он найдет в своём сердце достаточно мужества, чтобы сразиться с тобой лицом к лицу.              — Тогда он ещё больший трус, чем я думала — уж точно больший трус, чем его предшественник! — рыкнула Стражница, выпрямляясь. — Но даже если его собственный несчастный дух не поднимется, чтобы прийти сюда, я не позволю армии ещё одного короля объявиться здесь неожиданно!              Злость понесла её в сторону от Диаваля — не зная, чем себя занять теперь, она схватила оставшееся на земле зеркало, чтобы вернуть его на законное место. Слуга откашлялся.              — …Король Генри уже так делал? — подал он голос позади.              — Да. Держу пари, ты в те времена ещё летал над ирландскими реками.              — Было… плохо?              Не стоило бы даже и оборачиваться, чтобы угадать его жалостливое лицо. Совсем неуместное.              — Ну, король умер, а я нет, так что ты мне скажи.              Всё то время, пока она ставила зеркало, рассеянно глядела на полоски краски на бумаге, совсем забытые, и возвращалась, она чувствовала на себе внимательный чернильный взор. Когда она встала, снова готовая побрить и при этом не прикончить, он заметался на мгновение по её лицу и остановился на лезвии.              Волнение только тратило её время. Всё равно она начнёт сверху и наловчится. Худшее, что может приключиться — это порезанная щека. А до щеки тут ещё добраться надо.              Она приставила лезвие к щеке ближе к уху — и потянула вниз. Белая пена отступила, оставив за собой чистую полоску кожи. Ровный бежевый. Ничего красного.              Всё будет нормально.              — Ладно, — сглотнул ворон секундой позже, как будто тоже дождавшийся момента. — Какую форму изволишь испробовать? Думается мне, благородный олень — самое оно.              Ещё раз, ближе к скулам.              — Что, по-твоему, может сделать олень? — фыркнула она. — Любой человек может его подстрелить или одолеть. Нужен кто-то большой.              — Да кого ж ты хочешь из меня сделать? Кита горбатого?              — Наклони голову… Может, я и превращу тебя в кита, — пробормотала она, проводя у самого линии подбородка. Он содействующе поджал губы. — Прямо в воздухе — чтобы ты упал на них и задавил к чёртовой матери.              — Там не будет столько…              — Не дёргайся!              Она провела ещё несколько раз.              Щека и подбородок были чистыми. Вторая щека оставалась белой — как и шея. Она опустила лезвие в воду.              — Почему ты всегда ожидаешь худшего? — улучил тот момент. — Не лучше ли, чтобы никто не приходил? Ты как будто бы хочешь, чтобы это произошло!              — Конечно, хочу! — она ударила лезвием по краю миски, чтобы просушить.              — Неужели? — прищурился фамильяр. — Хочешь, чтобы Болота сражались в битве? Хочешь сама сражаться в битве?              Её терпение опасно колебалось… Она атаковала его щёку.              — Как еще можно выиграть войну, скажи на милость? — вжик! — Конечно, я хочу сражаться! — вжик! — Я хочу победить! — вжик! — Я хочу, чтобы всё это наконец закончилось!              Вжик, вжик!              — Ну и что, битвой в прошлый раз всё и закончилось?              Вжух!              Она почти задела его, потому что ему приспичило дёрнуть головой, чтобы поглядеть на неё — даже имел наглость повести бровью. С жаром гораздо более сильным она вонзилась взглядом в ответ.              Нет, битвой в прошлый раз не закончилось. Битва привела к тому, что смертельно раненый коронованный старик пообещал свою корону любому, кто убьёт ради него Стражницу Топей — и ведь нашёлся же один! Ещё как нашёлся. Нет, битвой в прошлый раз не закончилось — с битвы всё только началось.              Но в этом и была вся суть, верно? Король Стефан проложил себе к трону красный ковёр из крови — и только кровью его оттуда и можно было теперь сбить. Похоже, кто-то этого не понимал — или боялся понимать…              — Если ты трус, так и скажи, — отчеканила колдунья. Ворон помрачнел, как если бы она и впрямь его порезала.              — Не скажу. Я не трус.              — Именно так бы трус и сказал.              Брови Диаваля взметнулись вверх. Чернильные глаза сделали прыжок куда-то вниз и обратно — он совсем чуточку сощурился.              — Значит, я трус? Правда, что ли? — проворковал он. Выдавливая из себя хищную улыбку, Малефисента утвердительно прикрыла веки.              Диаваль улыбнулся почти так же зловеще…              — Тогда я смею напомнить, госпожа, что доверяю сейчас своё горло кому-то, кто, очевидно, никогда никого не брила в своей жизни.              Оу… Оу! Она моргнула — и он прыснул.              — …Тоже мне, умник.              И тогда Диаваль расхохотался.              Малефисента выпрямилась, медленно опуская лезвие, чтобы не поранить эту счастливую маленькую птичку — совершенно случайно. Плюхнула магией миску прямо ему на колени и зашагала к оставленной в углу комнаты доске. Она была, между прочим, занята, пока не заявилось это чудовище.              — Да ладно тебе! — крикнуло оно за её спиной.              — Не брила и не побрею, — согласилась колдунья. — Катись отсюда. Ходи с четвертью бороды.              — Ты вообще слышала, что я сказал? — прозвенела нота досады. — Я не против! Я просто… В том-то и дело! Я не против этого, — он приподнял голову и показал на свою белую шею, — или того, чтобы вступить в бой, если до этого дойдёт. В любом обличье. Честно, — он отставил с колен горшочек. — Я просто считаю, что ты можешь расслабиться. В данный момент ничего не происходит, никто не собирается вторгаться на Болота — во всяком случае, прежде чем я узнаю об этом и предупрежу тебя заранее. Ты переживаешь по пустякам.              И он одарил её своей бестолковой снисходительной улыбочкой. Которая ей никогда не нравилась.              — Диаваль, я спрашивала твоего мнения?              Это пресекло его пустозвонство. Почти смешно — как он перестал улыбаться.              — Прости меня, госпожа, — ворон опустил голову. Его покаянный лик радовал, если не вдумываться в обронённые им фразы. Его дурацкое провозглашение верности было настолько же насмешливым по форме, насколько серьёзным по содержанию. Оно не имело эффекта, на который его бравый оратор надеялся: не сгладило её опасений, не разогнало тёмную тучу ожиданий, — но оставило какой-то странный осадок… — Госпожа, нет ничего уродливее, чем отсутствие волос на лице и куча их на шее.              Диаваль сменил виноватую маску на молящую.              — Так тебе и надо.              — Но ты почти закончила! Ты же не хочешь оставить своё дело незавершенным?              Пена на его шее медленно, но верно стекала за шиворот. Волшебница закатила глаза — и взялась за бритву.              Диаваль передёрнул плечами и, когда Малефисента на секунду поймала его взгляд — взгляд, полный смятения, — её вновь настиг вспомнившийся момент отчаянного страха на его лице, когда она приставила к нему посох. Почему-то она была уверена, к своему сожалению, что была в этом не одинока.              Но то была лишь секунда — Диаваль сморгнул и приподнял голову, подставляя подбородок и шею лезвию в её руке.              Быть может, это он и имел в виду.              Ладно. К чёрту.              — Сначала вверх по шее, потом вниз под подбородком, — проронил он.              Спасибо.              Она кивнула.              Вверх по шее. Вниз под подбородком. И никто не умер. Она старалась не проходить по одному и тому же месту дважды. Когда она подступила к адамову яблоку, Диаваль вдруг глотнул, и то место на пару секунд стало ровнее — это тоже помогло.              Вышло немного хуже, чем ей хотелось — вообще всё лицо, она теперь видела, вышло хуже, чем ей хотелось, но чаровница с прискорбием смирилась с мыслью о том, что лучше у неё не получилось бы. Поглядев на его покрасневшую кожу в последний раз, она кивнула. Диаваль улыбнулся.              — Спасибо, — выдохнул он. — Я не знаю, как тебя отблагодарить.              — Знаешь.              — Да, да… Придётся всё-таки научиться плавать, если я хочу стать хорошей выдрой, — его глаза тепло сверкнули. — Я могу посмотреть?              Она молча указала на зеркало в углу, что отставила недавно. Пока она превращала его отрезанные волосы в пыль и ничто, паж обмакнул руки в оставшейся мыльной воде в миске, смыл остатки пены и пробрался к зеркалу — но, прежде чем фея вспомнила, что он вряд ли сможет его поднять, остановился на полпути.              — Ты рисовала? — он замер перед доской с ракушками и листом бумаги.              — Не совсем.              — Что это? — он указал на ракушки. Она собиралась спросить, какая именно из них имелась в виду, но он продолжил: — Я имею в виду, из чего это сделано? Я в жизни такого песка не видел.              Он приподнял одну из раковин, в которой было… что-то. Один из более тёплых цветов. Либо другая краска для губ, либо…              — Это «драконова кровь», — ответила она.              — Чего? Кровь дракона?              — Да.              — Госпожа, ну не держи меня за дурака, — покачал ворон головой, ставя ракушку на место. Она ждала замечания о том, что кровь не может быть порошком, или о том, что это странное название для пигмента, или о том, что она не стала бы в самом деле рисовать кровью — но вместо этого Диаваль сказал: — Я знаю, что драконов не существует.              Она посмотрела на него очень внимательно. Но он был серьёзен. Она нахмурилась.              — Что значит «не существует»? Конечно, существуют.              Она почти добавила «иначе откуда взялась бы их кровь?», но он не мог быть настолько глуп. Недооценивать противников, в конце концов, тоже нельзя.              — Ты хочешь сказать, что это действительно кровь дракона? Кровь, тёкшая в теле дракона?              А… Значит, так… Обещало быть весело.              — Как следует из названия, — пожала она плечами, присаживаясь на постель.              — Ты каким-то образом добыла кровь из дракона?              — …Представь себе.       — Это каким способом?              — У меня есть свои секреты.              — И где же ты только нашла для этого дракона?              — Ну как это «где»? Как мне не считать тебя дураком после этого? На Топких Болотах, конечно же!              — Драконы на Топких Болотах? Госпожа, ты смеёшься надо мной.              — Я говорю абсолютно серьёзно. Твоё дело не верить мне.              — У тебя не получится провести меня. Это не может быть кровью дракона, — он приподнял одну из ракушек — правда, теперь другую. Но так даже лучше.              — Ты что же, уличаешь меня во лжи? Диаваль, скажи мне, разве я когда-нибудь тебе врала?              — …Откуда мне начать? С того раза, как ты притворилась, что утонула? Или, может, когда ты заделала проход в моё собственное дерево и свалила вину на лесных фей?..              — Ладно.              — Или когда ты поселилась в моей бывшей пещере — в этой пещере — и сказала, что забыла, что я тут жил? Или когда сказала, что я обречён, потому что какая-то там звезда светила в день моего рождения? Или —              — Ладно! Замолчи.              — Я просто говорю, что…              — Я не вру в этот раз! — вздохнула Стражница. — Диаваль, на Болотах живёт дракон, неужели ты никогда не видел?              — Не живёт!              Это было невозможно.              — Диаваль. На Болотах есть скала. Она называется Драконьей скалой. Подумай хорошенько и попробуй сказать мне, почему она так называется.              — Да нет там никого! Я бывал у той скалы много раз и никого не видел!              — Чья же вина в том, что ты слеп?              — Я не слеп. Я как раз-таки смотрю правде в глаза. Драконов не существует.              — Ты, летевший долгие недели над землями Уэльса, говоришь, что драконов не существует? Кто из нас эксперт по старинным историям? Помнится, в них был и не один дракон.              — Выдумка.              Надо было что-то срочно придумать. Она поднялась с места и оттолкнула неразумного услужника от своего угла с книгами — как она не подумала об этом с самого начала! Тёмная обложка, лист где-то посредине…              «Киноварь. Драконова кровь. Вермилион. Этот пигмент изготавливается алхимическим путем. Но эту тему я оставлю, так как изложение всех методов и рецептов в моем труде было бы слишком пространным. Если вы потрудитесь, то найдете много рецептов сами, особенно если заведёте дружбу с монахами…».              Она поднесла севшему в гнездо оппоненту фолиант и ткнула в первые три слова — тоже красные, этим же пигментом и написанные. Остальные он и так не прочёл бы.              — Теперь-то ты мне веришь, несчастное животное?              Диаваль всмотрелся в строки, потом в её лицо, потом опять в строки. Она осталась непреклонна. Он поджал губы.              — Да, наверное.              Малефисента закрыла книгу. И широко-широко улыбнулась.              — Прекрасно! Потому что я соврала.              Диаваль открыл и не закрыл рот.              — …Ты что?!              — Небеса, тебя так легко провести…              Шутки над кем-то, кто мог бы и догадаться, но не догадывается — это поистине очень весело, очень весело… Тут он был прав… Она почти перестала на него злиться, так забавно было его лицо. Огромные глазищи, разинутый рот — ещё и эти идиотские усы, которые она оставила только потому, что они были идиотскими…              — Что именно было неправдой?!              — Всё это. Ты держишь в руках смесь из ягод, камеди и красных жуков. Она даже не для бумаги. Она для губ.              — Красных жуков. Красных жуков, — он облизнул губы. — Вот ты злодейка. Вот ты лицемерная, бессовестная… — она рассмеялась. — Каждый день я терплю насмешки — твои насмешки, госпожа — за то, что сую в рот жуков, когда ем в человеческом обличье — только чтобы узнать, что ты делаешь то же самое, но пропускаешь один шаг! — крикнул он. — Думаешь, это смешно?              — Думаю, это уморительно.              — Смейся, смейся. Рад развеселить тебя, госпожа. Надпись в книге — тоже враньё?              — Нет и да. Текст написан киноварью, она и называется «драконовой кровью». Но она получается не из крови дракона. Она сделана из подземного минерала.              — Я окружён ложью.              Всё-таки когда-нибудь надо будет его нарисовать. Она уже знала композицию — кто-то обязательно должен запечатлеть его поникшую разочарованную позу с рукой у переносицы, отворачивающегося от предательского жестокого лживого мира.              Он отнял ладонь от лица, только чтобы повертеть в руках ракушку, как будто она лично его обидела.               — Значит, это не для рисования? — пробормотал он. — Тогда что ты ею делаешь?              — Я уже сказала. Я крашу этим губы.              — Серьёзно? Зачем?              Как же трудно общаться с глупцами…              — …Ты думал, я всегда так выгляжу? Что я родилась с красной ухмылкой?              — Боюсь тебя расстроить, но я вообще об этом не думаю, — фыркнул лазутчик.              Наверное, это и к лучшему.              — Ну, теперь ты знаешь, — покачала она головой. — Отдай сюда, — он вложил ракушку в её протянутую руку, — мне надо отложить её ко всему остальному, иначе она перепутается снова.              — У тебя есть ещё?              Почему-то она знала, что он спросит.              — Да, — протянула она, — но остальное — для глаз.              — Ты делаешь что-то с глазами? — почти ахнул тот.              — А ты и в самом деле слепой, — цокнула волшебница языком. Краем глаза она видела, как валет открыл рот, а потом дёрнул кистью руки, как бы решая бросить это дело. Тем не менее, когда она отворила свой ларец, чтобы отложить ракушку туда, он вытянул шею. Поэтому Малефисента выудила оттуда кое-что ещё. — Это для глаз.              Его любопытному взгляду представилось крохотное накрытое блюдечко, на котором как будто бы застыла чёрная клякса, как на листе бумаги. Это было оправданно — в конце концов углём она в самом деле не только подводила глаза, но и рисовала. Кроме угля в затвердевшей смеси было почти всё то же, что в губной краске: камедь и немного масла. В этот раз никаких жуков.              — Оно… чёрное, — прокомментировал очевидное Диаваль. — У тебя чёрная краска на глазах? — она чуть-чуть наклонилась, чтобы щёлкнуть его по лбу за слепоту и за глупость заодно, но он, воспользовавшись моментом, вгляделся, и ей пришлось на секунду остановиться. — Эй, и правда, теперь я вижу! Здорово… — бросил он с забавной плохо скрываемой завистью. — Хотя это скорее коричневый, нежели чёрный.              — Потому что уже прошло несколько дней. Она чёрная, когда свежая. Как твоя рубашка.              — Как моя рубашка… — он задумчиво покивал головой. — А из чего это сделано?              — А что, уже собрался сделать такую же? — ухмыльнулась фея. Диаваль сначала нахмурился, а потом медленно открыл рот — и взглянул исподлобья.              — …Знаешь, теперь, когда ты сказала это… — протянул он. — Я мог бы.              — И что теперь, попросишь тебя и накрасить тоже? — Малефисента со звоном отставила ракушку. Она уже искала кисть. Потому что, разумеется, эта ворона ряженная скажет…              — Нет, ты что. Я и так отнял слишком много твоего времени, госпожа, я не имею права занимать ещё больше, — он опустил голову.              Она фыркнула.              — Слишком поздно.              И достала кисточку.              Понадобилось совсем немного времени, чтобы размягчить смесь на тарелочке и в двух словах объяснить, из чего она сделана. Про себя она насмешливо задумалась, в чём и где соратник, даже если он и соберёт всё необходимое, станет хранить эту кашицу, но, судя по его внимательному взгляду, следящему за её руками, сам он пока об этом не переживал.              О чём она сама забыла подумать и понять только чуть позже, когда смесь уже стала более жидкой, — это что именно она собирается делать. Потому что это был не такой уж и простой вопрос.              Она прищурилась, вглядываясь в лицо перед собой.              Не то чтобы у неё был выбор, но всё же удачно, что цвет был именно угольно-чёрным — никакой другой бы так ему не подошёл. Глаза-то у него были чёрные, нечеловечески чёрные. А с её помощью они будут выглядеть ещё больше — хотя, казалось бы, куда ещё больше. Но ему точно пойдёт — взгляд станет ещё пронзительнее. Хотя, опять же, казалось бы, пронзительнее уже некуда.              Она с усмешкой подумала, будет ли он выглядеть старше. С бородой он казался ветхим стариком, а без неё — непозволительно молодым. Особенно вблизи — она вечно забывала о его едва заметных веснушках: на щеках, на носу, даже почти на губах. А так, с чёткой линией глаз, броской по сравнению с глазами и светлой кожей, с подчёркнутым взглядом, наверное, будет лучше всего. Он будет выглядеть на свой возраст — точнее… скорее на тот возраст, который она ему приписывает. Наверное. Неважно.              Была только одна проблема.              — Что ты делаешь?..              Она уже какое-то время стояла с кисточкой в руке.              — Думаю, где рисовать, чтобы всё не пропало, как только ты откроешь глаза.              — А почему всё должно пропасть? — он нахмурился — это только доказало её догадку.              — Из-за вот этого!              И она ткнула пальцем прямо над его глазом.              — Эй! — завопил ворон. Возмущённо он потёр под бровью. — За что?!              — Ни за что особенное. Просто показываю. Твоих век совсем не видно, — покачала она головой. — Я могу здесь хоть твой портрет написать — он всё равно спрячется, как только ты посмотришь прямо вперёд.              — Не надо рисовать мой портрет…              — Не дуйся, — фея приняла решение. — Я просто буду рисовать внизу, под глазом. Сверху что-либо делать бессмысленно.              Диаваль молчаливо кивнул. Он продолжил молчать, когда она выудила маленький платочек и смочила его край на случай ошибки, когда она окунула кисть в тушь, поводила ею по блюдечку, чтобы набрать цвет, взяла удобнее между пальцами — даже когда попросила его наклонить голову.              Она собиралась работать медленно. Тишина немного напрягала.              К тому же, в кои-то веки у неё оставались незаконченные темы для обсуждения.              — Не так уж и много я соврала, — буркнула она запоздало, начав линию ближе к середине глаза. — На Топких Болотах действительно есть дракон, между прочим.              — Вот не надо только опять мне…              — Без шуток. Дракон. Лесной дракон. Он живёт под землёй.              — Под землёй, госпожа, живут черви, а не драконы.              — Вы только посмотрите, какое остроумие, — фыркнула она. — Посмотри наверх. Не моргай.              Она довела линию до внешнего уголка и провела там ещё пару раз, чтобы сделать её толще. Диаваль, она видела, силился не водить глазами.              — …Как он выглядит? Почему я никогда его не видел?              — Я только что сказала, что он живёт под землёй. И почти никогда не высовывается. Я за всю свою жизнь видела его всего пару раз, и то, только в бою. Мне удалось призвать его лишь однажды во время последнего боя с королём Генри. Он… Не опускай голову. Он как будто сделан из корней и ветвей деревьев. Поэтому и называется лесным драконом.              Перед её воображением всплыла картина этого писаного чудовища: его огромной острой пасти, как сплетения веток, того тёмного пыльного дыма, исходящего во все стороны. Его сторонились даже жители Топей — людей же он приводил в исступление.              Интересно, когда заявится армия Стефана, придётся ли ей воззвать к нему снова? И теперь, через столько лет, откликнется ли он? Будет ли это по приказу Королевы Топей или по старой верности?              — И что, он даже никогда не летает?       Она выводила стрелку уже на втором его глазе, такую же, как на первом.              — Как бы он летал? У него нет крыльев.              Она не собиралась делать стрелку длинной или острой, скорее, наоборот, но нужно было повести немного вверх, сделать маленький тёмный треугольник. И немного растушевать цвет.              — Какой же это тогда дракон? — хмыкнул ворон. — У него должны быть крылья, как у нас — иначе это ящерица, а не дракон.              — Кто сказал, что у драконов должны быть крылья?              — Ну как же! Естественно, должны быть! Чтобы после них появились птицы!              Малефисента так и замерла с кисточкой в руках.              — Погоди, что ты только что сказал?              — А?              Она прищурилась.              — Ты сказал «чтобы появились птицы»?              — Да, да, а что? — он нахмурился.              О-о-о… Она почти приложила руку к лицу, чтобы скрыть предвкушение. Развлечения на сегодня не закончились. Они только начинались.              — Ответь мне на один вопрос, — протянула она, склеивая серьёзное лицо и ровный голос. — Ты думаешь, что драконы исчезли, когда появились птицы?              И Диаваль ответил:              — Да.              — Благодарю за честность, — она отступила на шаг. Рисование подождёт. — Один, один дополнительный вопрос, — улыбнулась она. — Откуда, по-твоему, взялись птицы?              — Ты меня совсем не слушаешь…              — Не-не-не-не-не, не надо, это я знаю, — отмахнулась фея. Её распирало. Она повторила, медленнее, заглядывая ему прямо в глаза: — Откуда, по-твоему, произошли птицы? Просто скажи мне.              И Диаваль её не подвёл.              — Я же только что сказал. От драконов.              Она закивала. Она закивала важно и серьёзно, откладывая кисточку и отворачиваясь к нему спиной — а потом уже больше не могла сдерживаться. Она расхохоталась.              Она расхохоталась, и его недоумевающее лицо ей только помогало.              — А чего ты смеёшься?              — Диаваль!              — Нет, правда, что смешного?              — Это твоя попытка поиздеваться надо мной в ответ? — она прислонила ладони к глазам, трясясь от смеха. — Ты думал, что я куплюсь на это?              — Да никто над тобой не издевался! Это ты надо мной издеваешься!              Каким-то образом его абсолютная серьёзность усугубила её и без того непреходящий приступ.              — Диаваль… — выдохнула она почти жалостливо.              — Смейся дальше, госпожа. Я знаю, что я прав.              — О, ты неправ, но ты неправ очень интересными способами.              — Ладно, пожалуйста! Не хочешь мне верить — никто не заставляет, госпожа. Оставайся в дураках. Все остальные давно уже в курсе. Вороны веками рассказывают друг другу об этом.              — О, я не сомневаюсь! — выдохнула она, силясь выгнать из себя последние смешки. Ещё немного такого дивного слабоумия, и у неё заболит спина.              — Если бы в этом году из Ирландии прилетели вороны, они бы подтвердили.              — Бесспорно, — ухмыльнулась она, хотя его слова её немного и тронули. Они не ждали воронов — в общем-то, Диаваль из кожи вон лез, чтобы вороны во главе с Иджитом и сами не захотели соваться сюда. Может быть, в нём заиграло уязвимое желание подтверждения своих мыслей. Может, опять сезон спаривания начался. Может, какая-то крупинка надежды наперекор собственным убеждениям в нём так и не погибла. Может, он, как и она, хотел чего-то бесцельно ждать.              Это немного её протрезвило.              — Не сомневаюсь, что весь ваш пернатый род хотел бы считать, что имеет нечто общее с огромными сильными зловещими тварями, — она подобрала оставленную кисточку и встала перед ним. Из двух глаз у него были накрашены полтора. — Думай, конечно, что хочешь — меньше всего мне бы хотелось разрушать вашу крепкую птичью легенду — но, как я уже сказала, драконы до сих пор существуют, живут себе припеваючи и крыльев не имеют. Носятся, орут и воняют трупным запахом. Хей! — она поглядела на него. — Может, поэтому вы так и подумали.              Диаваль её гипотезы не оценил. Только с драматичным вздохом, сложив на груди руку и поменяв позу, он поставил свою голову в прежнее положение.              Она быстро управилась, хоть иногда и останавливалась на то, чтобы проглотить — безуспешно — подкрадывающийся смешок всякий раз, когда вспоминала о его глупости, или о его лице, или о том, что, выходит, целый птичий род честолюбиво обманывает сам себя. В конце концов, под обоими глазами тянулись линии, чуть утолщённые и растушёванные к внешним углам. Они немного заострялись, останавливались прямо под кончиками бровей, тянулись наверх и обратно и совсем растворялись над складкой глаза — точнее, над местом, где та должна быть. Тем не менее, Малефисента всё же провела очень тонкую линию по его верхнему веку к внутреннему уголку глаза, буквально поверх ресниц, что было не так уж и легко. Хотя ресницы у него и так были чёрные. Но теперь они выглядели чуть гуще, а сам взгляд — острее.              — Губы тоже надо накрасить?              — Драконьей кровью, что ли?              — Нет, жуками.              — Спасибо, госпожа, не надо.              — Тогда я закончила.              Он удивился и вопросительно указал глазами на зеркало — она вспомнила, что он так ни разу на себя и не посмотрел, поэтому пропустила вперёд. Он склонился над поставленным диском. Внезапно стало неловко. Надо было очистить кисточку мокрой тканью.              — Э-эй! — воскликнул тот — и заливисто свистнул. — Уау…              Он ещё поиздавал разных звуков — одобрительных, к её неявному облегчению — прежде чем повернуться к ней с широкой, зубастой, донельзя тёплой и почти обезоруживающей улыбкой.              Она повела бровью, молчаливо интересуясь его мнением.              — Спрашиваешь? — почти пискнул он. — Я никогда в жизни лучше не выглядел! Гляди, какой красавчик, — он похлопал себя по чистым щекам. Естественно. Удивительно, как он ещё не свалился по ту сторону зеркала и не превратился в цветок. — Про глаза даже сказать ничего не могу. Я бы так каждый день делал, если бы умел. Очень красиво.              Она почти завидовала. К ней самой бы такой тёмный макияж не подошёл — но с его цветом глаз и волос выглядело здорово.              — Слушай, большой кит звучит не так уж и плохо, на самом деле… — протянул тот со смешком, поворачиваясь то к ней, то обратно к бронзе. — С такой боевой раскраской я и сам скоро начну ждать битвы.              Чародейка прищурилась. Видимо, эта тема теперь поселилась в его голове так же, как и в её собственной. Что было хорошо, наверное.              — Тогда славно, что у тебя теперь нет бороды, так что я смогу отличить тебя от наших врагов, — бросила она, и тот беззлобно нахмурился.              — А если рыба… Если рыба, то лучше сом. С моими новыми усищами — только к сомам… — протянул он, приглаживая волосы под носом. Каким-то образом он ещё и, видимо, стёр улыбку со своего лица. — Нет, правда, ты проделала волшебную работу. Спасибо, — сказал он всерьёз, кивая. Но быстро отвёл взгляд. — Я не хотел занимать так много твоего времени, госпожа — я, в общем-то, и не собирался…              — Все в порядке, — его искренняя благодарность была хуже всех глупых шуток. — Мне было скучно.              — Да, ты говорила… — откликнулся тот эхом. Он отряхнул свои брюки и встал в полный рост — как и давным-давно, прежде чем она без боя отвоевала у него эту пещеру, он почти упирался головой в потолок.              По его виду было ясно, что он скоро уйдёт.              — Ты не отчитался о том, что происходит в замке, — напомнила она рассеянно. Пять минут назад она вряд ли вспомнила бы, что где-то там стоит королевский замок.              — Нет, отчитался, и не раз, — ответил тот, приглаживая волосы за уши. — Там ничего не происходит. Вообще ничего не происходит, — покачал он мягко головой. — Я уже почти мечтаю, чтобы что-то произошло, тогда хоть не буду торчать там часами впустую, — он провёл ботинком по земле. Поднял на неё приветливый взгляд. — Потому что всё это время я молчу и, когда возвращаюсь сюда, жажду общения, и тогда это уже становится твоей проблемой.              Его трескотня выбила из неё слабую улыбку.              — Что теперь? Отнесёшь весь хлам обратно в хижину? — она кивнула в сторону горшка. Вода в нём совсем остыла, коробочка с мылом печально качалась туда и сюда.              — Да… Пока не начался дождь.              Он принялся растаскивать по карманам и пазухам свои примочки. Малефисента выглянула наружу. Полдень перетекал в вечер, по-осеннему прохладный, но не такой уж серый. В румяном небе висели огромные белые облака — тонкие и вытянутые, как перья. На дождь пока намекало мало что — но её товарищ иногда догадывался пораньше. Какие-то птичьи чувства. Наверняка от драконов унаследовали.              — Госпожа. Могу я говорить свободно? — раздалось около неё. Диаваль стоял вполоборота к ней с миской в руках и серьёзным лицом. Она приготовилась выслушать ещё одно напоминание о том, что войны не будет. И выпрямила плечи. — Ты могла сказать мне раньше. Про железо, — сказал он вместо этого, и она замерла. — Но я рад, что ты сказала сейчас. Кто знает, если люди действительно решат заявиться сюда, какие западни они могут придумать. Будет лучше, если я раньше пойму, что они делают.              Он оставил её без слов, поэтому она просто кивнула. Он кивнул в ответ, потом ещё раз, на прощание, и поплёлся прочь в сторону лесничего домика. Она пыталась представить, как ему удастся вернуть вещи на место, когда там до сих пор сидели все домочадцы. Наверняка пылкие баллады Чудища о некуртуазной любви уже давно подошли к концу. О любви многого и не скажешь.              Фея принялась складывать на место оставленные краски, задвигать обратно ларцы и зеркала, расставлять краски по местам, складывать бумагу, думать, думать, думать. Думать, в каком обличьи она нарисует Диаваля, если до этого всё же дойдёт дело, думать о ползающих драконах, прилетающих воронах и падающих с неба китах. О каком-то мальчике, потерявшемся во всеобщей толпе на крестинах, о его замурованной невесте, влюблённой в другого — даже в двоих сразу, и о её трёх ненастоящих тётушках с их бедной козой, переживающих ливни и размытые дороги в город, который их не ждал. О замке в центре того города, о человеке, живущем в нём и никогда из него не выходящем, скорбящем по женщине, которую никогда не любил, и обо всех его планах, которых могло не быть вовсе, и которых могло быть слишком много. О птице, которая до дрожащих рук старалась «разобраться со своей головой». О том, что Диаваль теперь точно знал всё то, чего она боялась, из-за чего она когда-то его подвела, из-за чего он когда-то чуть не улетел.              С уходом Диаваля как по волшебству в воздух вернулось неприятное чувство размытого времени, оторванного от настоящего: и серое ожидание грядущего будущего, и золотое, как закат или её старые платья, чувство прошлого — то ли ностальгия, то ли тоска.