Орнитология

      Дожди на Топких Болотах шумели обычно до октября, а потом валил мокрый снег.              Осень Малефисенте нравилась. Зима Малефисенте очень не нравилась.              Во-первых, очевидно, было холодно — и не только вечером, а всегда. Даже солнце, выкатывающееся раз в день минут на двадцать, чтобы все небось не забыли, как оно выглядит, никакого тепла не дарило, а лишь печально висело в вышине, превращая блестящий снег в пытку для глаз. Было холодно, особенно без крыльев, хотя Малефисента уже не помнила, каково было раньше. Так ли уж теплее? Память играла с ней злую шутку.              Во-вторых, приходилось носить обувь. Это даже звучало мучительно.              В-третьих, у неё чаще обычного болела спина. Даже сейчас, больше десяти лет спустя, скованных толстым киселём тумана, превращающего день в неделю и месяц в год, рана до сих пор иногда отдавала ноющим, скручивающим холодом. Давно, когда ей ещё не хватало опыта, колдунья оставалась лежать плашмя в своём гнезде, как ледяная скульптура, и бездумно глядеть на неровный каменный потолок. Но время показало, что от этого вред лишь увеличивался — теперь у неё не было даже отмазки, чтобы разрешить себе спокойно тихо страдать — приходилось продолжать заниматься делами.              Если Диаваль и хотел поначалу помочь, то она отбила у него всё желание угрозой снова превратить его в быка и сделать из его мочевого пузыря грелку — вот тогда он пригодится по-настоящему. А так как превращать его во всевозможную тварь вошло у неё за последний год в серьёзную привычку, настаивать он не стал. Видимо, ему не нравились быки, хоть он и был, видят небеса, самым отъявленным Тельцом на свете.              Но разве это новости? Он вообще каких-нибудь животных, кроме воронов, жаловал?! Ему не пришлось по душе быть рыбой, в которую он превратился через пару дней после первых попыток плавать — хорошенькой, между прочим, рыбой, чёрной и блестящей. Он полдня дулся, когда она обернула его кроликом — видите ли, кроликом он стал тоже чёрным, что было совершенно бесполезно, когда вокруг был один снег. Не то, чтобы она спорила с этим доводом — но разве была её вина в том, что он не родился, скажем, полярной совой?              Его претензия заключалась в том, что, если поначалу она ещё и относилась к делу — к изменению его формы для подготовки к битве — серьёзно, то теперь, больше года спустя, она просто издевалась над ним. Что кролики, белки, куницы и хорьки мало помогут в войне с сотней солдат.              В чём он был совершенно прав, но так как она была не в духе спорить с ним, она просто обиженно превратила его в землеройку.              Что было, по её мнению, замечательной шуткой — пока эта тварь не взяла и не потерялась. Она даже сомневалась, что в этом был его план. Будучи землеройкой, очень непросто не потеряться.              Она, конечно, отыскала это безмозглое существо — и не просто так, а, как говорится, из-под земли достала: он скрылся от ливней (это было пару недель назад) в норе, причём в чужой, и когда хозяин-крот его вытурил, тогда-то она его и настигла.              В его жалобах была доля правды. Год назад волшебница действительно превращала слугу в полезных в бою животных — в того же огромного рогатого быка, например. Но большой битвы не состоялось, ни неделю спустя после первого в том году осеннего снега, ни после Имболка, ни когда от снега не осталось и гадких луж. Даже такой фее, как Малефисента, не хватало упрямства продолжать ожидать появления Его Величества с пехотой и кавалерами. Королева умерла, её соломенное тело погребли у аббатства в закрытом гробу, прошли месяцы траура, спелось полдюжины ламентаций, а вдовец так и не объявил вендетты.              Часть её смеялась над его трусливостью, глупым затворничеством — или безмозглостью, если он поверил в придуманный его «погибшей» супругой план и даже не заподозрил своего заклятого врага. Часть её билась в разочаровании, как птица в клетке — месяцы мысленных терзаний, и всё впустую! Она так долго ждала его, а он так и не объявился!              Впрочем, как и всегда. Даже раньше, он мог не появляться неделями — когда даже день в разлуке казался бесконечным. Когда она ждала его больше всего на свете. Когда она просила его остаться — ведь если на той стороне у него нет дома, он мог найти его здесь. Он отказывался, и уходил, и подолгу не возвращался — точнее, возвращался обратно туда и подолгу не уходил. Прикладывал её ладони к своим устам и только просил дождаться, когда всё изменится. А потом она его дождалась. А потом всё изменилось.              …Другими словами, за последние несколько месяцев Диаваль побывал всеми маленькими хвостатыми усатыми вариациями хорьков, бурундуков и ласок, которые она только могла придумать. Ради такой великой цели она даже стряхнула пыль со своего бестиария и раз в неделю открывала его на случайной странице, чтобы набраться вдохновения. Спустя год она действительно над ним теперь просто издевалась. Имела право, в конце концов. Он сказал «верой и правдой» — пусть тогда верит, что ей правда нужен сурок на поле боя.              Хотя была и другая причина, ещё более глупая. Даже не причина, строго говоря — просто однажды так сложились дела, и это пошло ей на руку, а всё, что шло Малефисенте на руку, она использовала по максимуму.              Угроза превратиться в выпотрошенного быка Диавалю не понравилась — хотя он был очень даже красивым быком. Таким, что живут в самых горах, большим, выносливым, защищённым от всех неприятностей густой чёрной волнистой шерстью, такой длинной, что она даже падала ему на глаза, и парой мощных рогов. Они тянулись по обе стороны головы, почти не закручиваясь, толстые и тёмные на концах. Он выглядел внушительно, даже значительно, а подняв голову, становился даже выше неё. Хотя, конечно, для неё он был не страшным — даже спрятанные за дурацкой меховой чёлкой, его глаза остались добрыми.              В общем, он был неплохим хайлендом — достаточно неплохим для того, чтобы она в тот день его вдруг взяла и нарисовала. Это было проще простого — что там рисовать, кроме большого прямоугольника и пары рогов? Она начала просто от скуки, когда он уже ушёл под покровом наступающего вечера — стояла весна, и день длился дольше. Пока солнечный свет не иссяк, угольный прямоугольник превратился в угольного молчаливого высокогорного быка на белом поле, с торчащей шерстью, опущенными ушами — с характерной острой мордочкой и забавными лапами вместо копыт, что наверняка вмиг отличили бы его от всех других. Вышло неплохо, хотя теперь, взглянув на рисунок месяцы спустя, она могла уверенно сказать, что ошибки были, и вообще не хватает цвета.              Так странно, подумалось ей тогда: они больше десяти лет знакомы, и она марает бумагу уже почти два года, а только сейчас его написала.              После она, конечно, исправилась. Даже наверстала немного.              Были формы, которые изображать было приятнее, удобнее, легче. Были дни, когда она сомневалась, умеет ли она вообще рисовать или обманывает саму себя. В такие дни, чтобы без дела не пыхтеть и не вариться в разочаровании, она отправлялась гулять, какая бы ни была погода. Сегодня снег не шёл, он прекратился к утру. Повсюду лежали сугробы.              Если Диаваль не ошибся, то пикси собирались в Персефорест за всевозможными необходимыми мелочами — в прошлый раз им помешала размазанная ливнями грязь, в которой было, как в болотах, утонуть — раз плюнуть.              Малефисента шла к домику, ожидая найти его пустым. Иногда и Малефисента ошибалась.              — Ну пожалуйста, ну пожалуйста, пустите меня! — раздалось звонкое в дверях — колдунья скрылась за деревьями. — Пустите меня с вами! Я всё-всё сделаю! Я начну доить Фернаделл! Всегда!              — Сладенькая, ну перестань, ты ещё маленькая, чтобы доить Фернаделл, — покачала головой Флиттл, поглаживая девочку по волосам. — И тем более слишком маленькая, чтобы ехать с нами в город.              Все три пикси, тепло укутанные, как и сама Аврора, стояли перед домом, и последняя вцепилась в руку Флиттл.              — Нет, не маленькая! Пожалуйста!              — Это не обсуждается, — топнула ногой Нотграсс. Но строгость недолго повелевала ею. — Розочка, мы договаривались. Мы с Флиттл отправимся в город, а ты с Фислвит пойдёшь в лес. Разве ты не хотела в лес? Разве ты целый месяц не упрашивала нас отпустить тебя в лес?              — Это было до того, как вы решили поехать в город!              — Ну же, тебе понравится, — прищурилась Фислвит. — Я покатаю тебя на санях.              Аврора ахнула.              — На санях?              — На санях, — улыбнулась тётушка. — Мы хорошо проведём время, ты даже не заметишь, как весь день пройдёт. В лесу гораздо интереснее, когда ты по нему гуляешь, а не просто балуешься и убегаешь от нас, — покачала она головой. Аврора хихикнула. — К тому же, Нотграсс и Флиттл привезут из города что-нибудь интересное специально для тебя, правда же? — Нотграсс подавилась воздухом, но Фислвит выдержала её гневный взгляд. — Да, привезут.              — Правда? О, вы можете купить что-нибудь мягкое для Фернаделл? Она бодается, надо надеть что-нибудь мягкое ей на рожки!              Диаваль издал такой звук, что Малефисента просто знала, что он смотрит на её голову. Смотреть в ответ и позориться ещё сильнее она не собиралась.              — Это мы можем и сами сшить, — ответила Нотграсс. — Надо беречь наши средства.              — Тогда что-нибудь для Ежевички! — воскликнула Аврора, показывая на чёрную лошадь, запряжённую в телегу. — Что-нибудь для Роны! — Роной была их курочка. — Или…              — Хорошо, хорошо. Мы поищем… что-нибудь.              — Тогда хорошо. Тогда я поеду кататься на санках. Хотя я уже слишком взрослая для этого.              Все согласно кивнули. Пока Фислвит отправлялась к припрятанному за домом навесу, Нотграсс и Флиттл влили в голову Авроры все предупреждения, что только вспомнили, и не прекращали поправлять её плащ. Наконец на свет показалась кудрявая светлая голова в шапочке. Следом за ней на верёвочке катились небольшие деревянные салазки. Аврора обрадовалась, как будто не собиралась плакать от мольбы две минуты назад.              — Привезите мне что-нибудь! — крикнула она только, пока Флиттл и Нотграсс усаживались впереди повозки. — И будьте аккуратны! Не торопите Ежевичку!              — Диаваль, — повернулась Малефисента к ворону. Он булькнул, как вода. Она показала на тележку. Он почти по-человечески кивнул головой.              Тележка медленно, потряхиваясь, покатилась по расчищенным сугробам прочь от домика. Стоя друг с дружкой, Фислвит и Аврора помахали им на прощание. Затем пикси ещё раз поправила плащ на девочке, натянув на голову капюшон, и помогла усесться на сани. Пока они были заняты, чёрная птица слетела с ветки и, облетая их всех, скрываясь от взглядов, взмыла в небо вслед за повозкой.              Малефисента же отправилась на собственную слежку.              Вредная привычка, с годами всё сильнее настораживающая — следить за похождениями этой девчонки и её трёх нерадивых тётушек. Малефисента заметила, что делает это всё чаще и больше не из тех же побуждений, что раньше.              Когда Аврору только-только спрятали в заброшенном домике лесника, Малефисента наведывалась забавы ради. Это правда было уморительно — глядеть, как трое фей, никогда не видевшие людей, пытаются им подражать, свыкнуться со своей человеческой природой. Ещё так совпало, что её новый слуга занимался тем же самым, поэтому издеваться над ними всеми было главным средством против тоскливого безутешного отчаяния, так и норовящего проглотить её живьём. То были… очень трудные времена. Король Стефан ещё был в своём уме и даже пытался воевать. Спина тогда болела в сотню раз сильнее. Прямо у неё под носом жила дочь её заклятого врага и его новой избранницы, опекаемая тремя бесхребетными предательницами, когда-то считавшими себя её друзьями, если не кем похуже. Она большую часть своего времени проводила с незнакомцем, чьей клятве мало верила.              Она приходила, чтобы поглумиться, раз в месяц или около того. Это напоминало ей, что хотя бы что-то в жизни ещё может приносить ей удовольствие.              Время глумления сменилось временем вынужденной защиты — ребёнок подрос и сошёл с ума. Чудище каждый день придумывала новые способы случайно покончить с собой и расстроить мстительные планы злой ведьмы. Этого нельзя было допустить.              Она приходила, чтобы убедиться, что ребёнок не ест тараканов и не падает со скал, где-то раз в неделю. Это напоминало ей, ради чего она наложила заклятие.              Время защиты сменилось… чем-то. Зачем она следовала за санями сейчас? Аврора повзрослела, ей шёл двенадцатый год, добротная часть её бешеной энергии куда-то делась — Малефисента подозревала, она просто вычесала её, учитывая, как часто она расчёсывала волосы. Почти к тому же времени феи научились лучше справляться с ребёнком, лучше вести своё скромное хозяйство, почти привыкли к человечьей жизни, хоть и каждый день как минимум трижды вполголоса жалели о том, что отказались от магии. Издеваться над плодами их труда почти не возникало желания, а иногда было попросту жалко. В особенные моменты слабости Малефисента понимала, что, наверное, без волшебства не могла бы сделать половину того, что делали эти феи.              С другой стороны, она жила без крыльев. И как-то справлялась. Даже не жаловалась, даже вполголоса, даже когда болело. Нечего было их жалеть. Они предали её. Они предали, предали её.              Но тогда она ещё меньше понимала собственные мотивы. Самое близкое, к чему она могла прийти — это что ей было… интересно. Интересно, что у них происходит.              Аврора вырастала занятным ребёнком — честно говоря, очень странным ребёнком. Она по-прежнему рисовала, и рисунки её становились лучше, но с бумаги она перешла на свои стены, превратив свою комнату во что-то очень яркое и немного аляпистое, но в каком-то смысле очаровательное. Она постоянно рисовала фей, или себя в качестве феи. В длинных платьях, с блестящими волосами и крыльями. Это было невыносимо. Когда она рисовала что-то ещё, а потом прятала под кровать, это было ещё и смешно — и немного тревожно. Но Малефисента на всякий случай не смотрела.              Она по-прежнему пела, но теперь она пела по нотам — а иногда брала те же ноты, те же мелодии, но сама писала на них песни про всех своих несуществующих любвей, и даже одну про расставание с такой несуществующей любовью, как будто бы она хоть что-либо об этом знала. Как минимум раз в пару недель она выбирала себе какую-нибудь фразочку, которую повторяла постоянно, специально или нет, пока её не смещала другая. Она говорила с домашними животными, как будто те её понимали — и она, Малефисента, следя за этим, однажды сказала Диавалю, что это очень глупо и странно — пока они не пересеклись взглядами. Диаваль заклекотал так громко, что чуть их не выдал.              — Это другое, — пробурчала она тогда его ржущей фигуре — как назло, он ещё и был вороном. Ужасный скрипучий гогот. — Ты-то отвечаешь. Ещё как отвечаешь.              Но конечно, до него было уже не достучаться.              И вот так каждый день.              Она приходила, чтобы послушать, о чём этот чудной ребёнок расскажет на этот раз, почти каждый день. О чём это должно было ей напомнить, она не знала.              — …И тогда Зелёный Рыцарь ударил топором в третий раз, но на нём остался один маленький шрам, — рассказывала Аврора, пока Фислвит изо всех сил пыталась тянуть за собой сани. — Но потом вдруг оказалось, что Зелёный Рыцарь — это на самом деле и есть лорд Бертилак!              — В чьём доме он оставался до дуэли? — отозвалась Фислвит, потирая лоб.              — Точно! Но это даже не самое главное! Потом он сказал, что на самом деле всё произошедшее было проделками его и феи Морганы! А та женщина, что приходила к сиру Гавейну каждый вечер, пока он оставался у лорда Бертилака? Оказывается, она проверяла, насколько сир Гавейн благороден, насколько он силён перед искушением. Получается, что он не так уж и силён, раз всё-таки оставил её пояс себе и не отдал лорду, как обещал, поэтому третий удар топора и оставил на его шее отметину!              Фислвит тоже оказалась не так уж и сильна — она вложила верёвку, за которую тянула сани с болтающей девочкой, ей в руки и встала позади, чтобы толкать вперёд.              — Но ведь он, кажется… не имел права отказывать даме?.. — задумалась Фислвит. — Я не знаю, что делают рыцари. Но, кажется, не имел.              — Нет, не имел! — согласилась Аврора, улыбнувшись. — Вот поэтому и интересно. Очень хитро… Ах! Он такой интересный, сир Гавейн! — вздохнула девочка.              …Ну, подумалось Малефисенте, на этот раз это хотя бы рыцарь. Не вор и не разбойник.              — Про него есть ещё другая история, где он женится на заколдованной невесте, — протянула та. — Я бы очень хотела её прочесть! Но в том свёртке была только эта история про него и ещё три другие поэмы. Но я их совсем не поняла…              Фислвит тяжело толкала сани. Прогулка по лесу длилась уже дольше часа, и почти всё это время Аврора что-то рассказывала. Неясно, держали ли они путь куда-то конкретно — Малефисента знала только, что они приближаются к Терновой Стене.              — Почему? Ты же умеешь читать?              — Нет, тётя, дело не в этом, — улыбнулась девочка. — Просто… я не совсем понимаю, о чём в них идёт речь. Там есть одна история… В ней отец переживает смерть своей дочери. А потом ему снится сон, где он на берегу реки, а она на другом берегу, и он хочет попасть туда, но она говорит, что у него нет на это разрешения. Только он всё равно хочет попасть туда, и считает, что одного того, что она была его дочерью, достаточно. Он совсем её не понимает.              — Ну, пока что всё ясно, — хмыкнула Фислвит.              — О, это я поняла. Эта часть мне понравилась. Просто они постоянно… Когда они начали что-то обсуждать, они постоянно ссылались на истории, которые я не читала, и места, о которых я ничего не знаю… Там было что-то про Иерусалим… Я не знаю, что это. Мне кажется, это что-то из Библии?              Фислвит сдула со лба кудряшку.              — Ты меня, что ли, спрашиваешь?              — Ну да?              Пикси рассмеялась.              — Зайка, я не знаю ничего ни о чём из того, о чём ты только что рассказывала, — помотала она головой. Что ж. Честность похвальна. Знать, что ты глупец — это первый шаг к тому, чтобы не быть им… — Я знаю много чего о животных. Мне этого вполне хватает. Вот, погляди-ка!              Она показала наверх — и Аврора, и Малефисента проследили за её пальцем.              — Пуночка!              В отличие от Малефисенты, девочка пичугу заметила.              — Какая ма-а-а-ленькая! — пропищала она почти плаксиво, слезая с саней.              — Давай, доставай, уже можно, — кивнула Фислвит — и девчурка вынула из кармана горстку семян.              Несколько секунд она неподвижно стояла с ними, зелёная клякса на снегу с протянутой рукой и косичками. Но вдруг одним резким движением на её руке оказалась птичка.              Она действительно была крошечная, настолько, что Малефисента даже не могла разглядеть её глаз. Кажется, её клювик был жёлтого цвета. Вся она была коричневая, с небольшими чёрными вкраплениями на крыльях и хвосте.              — Это девочка! — сказала Фислвит. — Только девочки имеют такой окрас! Видишь? У них тёмные спинки и белое брюшко! У мальчиков только белые и чёрные перья! У тех, что прилетают к нам, во всяком случае. Они прилетели зимовать!              — Зимовать к нам? Но у нас же снег и холодно!              — Там, откуда они прилетели, ещё больше снега и ещё холоднее!              — Ого…              Фислвит важно кивнула.              Все пикси на Топях умели делать всё понемногу, но тем не менее имели какую-то склонность. Были те, кто занимались цветами, следили за тем, что им достаётся достаточно солнечного света и воды, что их не поедают насекомые, что деревья дают плоды. Когда три пикси ещё не сделались предательницами, Нотграсс была одной из таких — поэтому теперь на заднем дворе в домике лесника был маленький красивый сад с огородом, а самая солнечная комната была заставлена горшками, с которыми, казалось, она обращалась нежнее, чем со своей племянницей.              Флиттл жила совсем близко, ближе к реке, где водились рогоз, незабудки и много-много бабочек. Она не была феей-росинкой, но, Малефисента подозревала, живя рядом, чему-то научилась. В детстве волшебница много раз видела, как Флиттл с другими пикси создаёт туман над водой из ниоткуда. Возможно, поэтому почти все проделки Малефисенты, касающиеся дождя, или сносящего шляпки ветра, или пробивающего крышу града (за это ей даже было как-то неудобно), Нотграсс обидчиво списывала на Флиттл.              Были на Вересковых пустошах и феи, занимающиеся животными, от крохотных мышек до белок, помогая им делать запасы на зиму и подлечивая ранки. Прямо сейчас где-то на болотах они укладывали ежей спать на зиму и красили зайцев в белый цвет. К ним-то как раз цветочные феи постоянно и лезли со спорами и неразберихами, если их драгоценные цветы поедались насекомыми больше, чем надо. Малефисента подозревала, что как-то так Фислвит с тем двумя и познакомилась.              Она не знала, сколько им лет — она сомневалась, что они сами знают. Но Фислвит всегда была самой младшей. Наверное, поэтому общаться с Авророй ей было легче других. Она действительно могла сойти за тётю, тогда как Флиттл и Нотграсс скорее походили на бабушек. Наверное. Малефисента мало представляла, насколько рано обычно у людей появляются внуки.              Они всегда выглядели так, сколько она себя помнила — а помнила она их хорошо, даже если они отказались от своего обличия фей в пользу маски человека больше десяти лет назад. Это было так давно… А её детство было ещё давнее…              Фислвит сама только училась быть феей животных, когда Малефисента была ребёнком. Они почти одновременно узнавали о том, как хорошо делать то, что им положено делать. Потому она сейчас вдруг и вспомнила.              На душе стало как-то хмуро.              Они шли дальше: Фислвит толкала пустые сани и продолжала рассказывать о пуночках, даже после того, как та съела все семена и улетела, о том, как меняется со временем года их окрас, пока Аврора вдруг её не перебила и не спросила, что она знает о воронах.              — О воронах? Они здесь не водятся, милая! — покачала головой Фислвит.              — Разве?..              — Да. Здесь я ни одного не видела…              — Хм…              — А, нет, погоди! Я видела одного! — фея вскинула брови. — Да, одного… Но это не считается!              — Но видела же?              — Лучше бы не видела! Он был большой и шумный!              О, если бы Диаваль только услышал!.. Он бы обиделся, искренне обиделся. Малефисента подозревала, что из всех трёх фей только Фислвит ему хотя бы немного нравится.              Аврора рассмеялась.              — Но они могли прилететь? Нет, не на зимовку. Просто… прилететь. Птицы же так делают?              — Да, кочующие птицы так делают. Но на то нужны причины! Обычно это погода или недостаток еды, иногда это охота. Тогда птицы могут перелететь в место, где еды больше, или где на них охотятся меньше.              — Понятно…              Они подходили вплотную к Стене. С годами она совсем разрослась, как любое растение, предоставленное самому себе. Малефисента не спешила что-то с этим менять — в самом деле, чем толще стена, тем лучше. Но теперь она начиналась не так резко, как десять или даже пять лет назад, огромными толстыми стеблями и иглами размером с человека — теперь почти сотня футов с обеих сторон заросла небольшими терновыми кустами с тонкими ветками и короткими колючками и шипами.              — Вот, например! — сказала Фислвит громче, показывая прямо на них. — Нет-нет-нет, не подходи! Там никого нет. Но если бы мы пришли летом, то, возможно, мы увидели бы где-нибудь среди ветвей сорокопутов! Ещё десять лет назад их здесь не было, но теперь есть! Они прилетают каждое лето и охотятся здесь, сидя на шипах. Не спрашивай, как. Просто я хочу сказать что, ну… — Фислвит нахмурилась, — теперь здесь есть сорокопуты. С тех пор, как построили Терновую Стену.              Она остановилась, и Аврора остановилась. Малефисента остановилась тоже.              — А зачем её построили? — спросила девочка.              Фислвит опустила взгляд с высоких колючек к ней.              — …Она защищает нас, — ответила она медленно. Малефисента вцепилась взглядом в её зеленую фигуру, вдруг обожжённая злостью. Она защищает их! Кто бы мог подумать! Защищает их! Защищает от…              — От чего?              Фислвит опять перевела взгляд — с девочки на огромную Стену.              — …От Топких Болот.              Предательница! Предательница! Предательница! Предательница! Преда-              — А почему от них нужно защищаться? Там живут плохие или опасные люди?              Фея по-прежнему глядела на Стену. Малефисента почти не видела её лица — может быть, ей лишь показался её напряжённый взгляд. Может быть, это было лишь её собственное волнение, вставшее перед глазами. Она ждала.              Она ждала.              — …Нет, — обронила Фислвит. — Но там всё поменялось.              Она стояла неподвижно, держась за сани, даже когда Аврора отвернулась от куста, чтобы взглянуть на неё, когда подбежала ближе.              — Ты была там?! — выпучила глаза она.              Фислвит открыла рот, но ничего не сказала и притворилась, что зевает. Аврора подождала, секунду, две, давая Фислвит время набраться смелости, прежде чем соврать, ещё несколько — почти как Диаваль иногда ждал от Малефисенты ответов минуту за минутой — только, конечно, на минуту её не хватило.              — Ты что, забыла? — рассмеялась она.              Фея вышла из оцепенения:              — Хах! — сказала она легко, отмахиваясь. — Скажешь тоже! Если бы была, то я бы о таком не забыла, правда же? — покачала она головой снисходительно — кудряшки её закачались. Она отошла от саней. — Давай-ка пойдём домой, пока мы обе не превратились в ледышки! Только ты везёшь сани сама! Ты же говоришь, что уже взрослая! И не смотри так на меня, иначе я в них сяду! Ну-ну, иди-иди, ты знаешь дорогу!              Аврора сопротивлялась — то ли догадывалась о чём-то, то ли просто не хотела возвращаться — но Фислвит выиграла спор тем, что замолчала и осталась стоять на месте. Аврора взялась за верёвку и потащила сани за собой, причитая о том, что никто никогда нормально не отвечает на её вопросы, но даже тогда Фислвит ничего не сказала — она вообще бросила только: «Я догоню тебя!» — и не сдвинулась с места.              Она смотрела на Стену.              Малефисента ступила ближе, так тихо, как только могла, чтобы разглядеть её лицо, проклиная себя за слабость.              Предательница, предательница, предательница, предательница…              Фислвит поджала губы. Повела плечами, будто разминая спину — Малефисента знала, она знала это движение. Поджала губы. То ли покачалась, то ли потопталась на месте.              И, когда она разворачивалась, чтобы пойти обратно, Малефисента увидела, что она вытирает глаза.              Секунда — и от них остались одни тянущиеся дорожки следов.              Колдунья зашагала следом минутой позже, кипя от гнева. Он ошпарил её голову и парализовал мысли. Оно и к лучшему. Оно и к лучшему, что думы её не складывались в слова, остались за семью печатями даже от неё самой — она и не хотела их думать. Она шла, и голова её просто гудела. Её что-то там взбесило. Неважно. Пусть Фислвит катится к чёрту. И иже с ней.              Предательницы.              Что удалось всё-таки расшифровать — и разозлило даже своим существованием — так это то, что её рассердило, насколько мало и плохо Фислвит рассказала о Топях. «Там всё поменялось»? И это всё, что она могла рассказать Авроре о Вересковых пустошах? Ничего даже о единственном животном, ни об одном клочке — ни слова! Малефисента бы на её месте…              Над головой раздалось карканье — она шикнула. Диаваль каркнул тише. Тем не менее, присев на ветку поблизости, он взволнованно вспушился и тряхнул крыльями, и она щелкнула пальцами.              — Почему так скоро?              — Их лошадь. Поранилась. Сильно поранилась. Они возвращаются.              Чёрт возьми.              Они замерли между деревьями перед домом, ожидая неизвестно чего. Зачем Малефисента стояла там? Хотела посмотреть на раненую кобылу?              Видимо, да. Они простояли, просидели и пролежали там ещё почти час, как будто они не жили на севере в конце октября. Диаваль чистил перья, не издавая ни звука, как, наверное, проводил время в замке, и всё время поглядывал на неё, потому что Малефисента снова окунулась в холодные, колючие, горькие воспоминания, что наверняка было написано у неё на лице. Он чуть вытянул шею в её сторону, и она отмахивалась от его молчаливых вопросов. Время текло медленно, мучительно и тяжело.              — Кое-кто, оказывается, скучает по дому, — бросила она, когда его вес стал невыносим. Диаваль булькнул. — Плакса. Поздно жалеть. Не надо было улетать, как крысы с корабля.              Где-то она слышала эту фразу. Кажется, правда, корабль был тонущим.              Неважно.              — Предательница, — процедила она сквозь зубы. — Предательницы, все они.              Диаваль издал звук, похожий на храп. Это у него было вместо задумчивого хмыканья.              Наконец, к тому моменту, когда Малефисента уже чуть не решила про себя пойти им навстречу, феи вернулись — они пришли, они приковыляли.              Ежевичке сильно досталось. Аврора плакала.              Вся её передняя нога была окровавлена, и она едва передвигала ею, наступая лишь потому, что как будто понимала, что никто её до дома не донесёт. Она громко и жалобно ржала и пыхтела, идя с черепашьей скоростью, а по две стороны от неё, освободив повозку, шли Нотграсс и Флиттл, такие же удручённые. Они сказали, она споткнулась на скользком месте на середине пути. Под упавшим ночью снегом был лёд. Дороги действительно были отвратительные.              Кое-как все втроём они привели лошадку в стойло. Потом Флиттл битый час успокаивала ревущую девочку, а Нотграсс после долгих поисков хотя бы чего-нибудь, похожего на аптечку, велела Фислвит перевязать бедняжке Ежевичке ногу. Последняя чуть не ударила её своими целыми ногами, но всё обошлось. Малефисента не могла подойти ближе или сделать что-либо, потому что через дверь то и дело кто-то входил или выходил. Наконец, как передал Диаваль ближе к вечеру, когда Малефисента уже ушла, лошадку оставили в покое (Аврора пронесла ей кусочек настоящего сахара, от чего Нотграсс была не в восторге) и заперли на ночь в стойле.              Тогда-то они и двинулись в путь.              Это, конечно, было уже унизительно. Идти к этому несчастному дому второй раз за день. Но что поделаешь. Ей не нравилось, что животное страдает. Ей не нравилось, что девочка так сильно расстроилась.              Под покровом ночи они дошли до домика. Стояла тишина, и все огни были погашены, окна и ставни закрыты. Малефисента обратила Диаваля человеком, чтобы тот сначала выполнил свою часть работы.              Они почти никогда не наведывались в ту часть двора. По левую сторону от домика, почти за ним, было небольшие крытые стойла для Ежевики и Фернаделл и курятник; подходить к тому месту значило иметь риск разбудить целый оркестр животных и выдать себя с потрохами. Малефисента никогда не ходила туда, Диаваль, может быть, пару раз. Потому он и шёл первый, хотя Малефисента сомневалась, что он ходит тише неё. По Болотам он бродил ужасно громко. Походка у него была шумная, ещё и звенел его мешочек, наполненный то ягодами, то камнями, то невесть знает чем.              Ему предстояло отпереть ворота в стойло и, если возможно, зажечь там свет, не разбудив при этом ни животных, ни пикси, хотя насчёт последнего она сомневалась. Диаваль как-то сказал, что их не разбудит даже война, и он был прав.              Ворон осторожно прошёл по мощёному мостику через ручей перед домом и двинулся влево, обошёл дерево, к которому иногда привязывали Фернаделл. Там как раз и стоял хлев. Малефисента осталась подальше.              Диаваль нагнулся перед засовом. Она плохо видела его действия, но, ей казалось, проводить столько времени у двери невозможно. Там даже нет замка! Он двигался как-то медленно и…              С оглушительным в ночи лязгом засов открылся. Ещё и цепи зазвенели.              Дурак!              Они оба замерли. Тишина. Даже насекомые не трещали в такой холод.               Малефисента глубоко выдохнула.              Чёрт побери, она ему больше никогда ничего не поручит.              Диаваль стал медленно, аккуратно открывать большие ворота…               Дверь открылась — другая дверь.              — …нет выбора! — раздался суровый голос Флиттл.              Из дома вывалился клочок света — фонарь — и три женщины, держащие его.              — Это возмутительно!!! — крикнула Нотграсс и на неё шикнули две пикси.              Диаваль замер, как был, прямо перед открытыми воротами — и прямо перед тремя феями. Растопырив руки и не двигаясь.              — У нас есть правила! — бурчала при этом Нотграсс, будто он не стоял в десяти футах от них. — Мы не должны…              — …пользоваться магией, да, — вздохнула Фислвит. — Но я не дам Ежевичке страдать!              — Что, если Роза проснётся?              — Не проснётся!              — А вдруг проснётся?              — Да нет же!              Они продолжили препираться, остановившись рядом с деревом — и Малефисента поняла, что они просто не видят Диаваля в темноте. Кажется, он тоже это понял. Но одно движение фонарём — и всё могло измениться.              Она почти взмахнула рукой, чтобы превратить его — но поняла, что её магию будет сразу видно. Кажется, Диавалю придётся разбираться с этим самостоятельно.              О, она выбьет из него весь дух, когда он вернётся. Если её не опередят.              — …не можем ждать столько времени! — говорила при этом Флиттл, качая головой. — Нам нужно в город!              — Всего одно маленькое заклинание, всего одно! — пискнула Фислвит.              Диаваль медленно попятился назад, к стене хлева — она видела только его бок и спину. А потом он повернул за угол, на секунду встал к ней передом — и побежал вдоль стены назад, вглубь двора, и скрылся с глаз — даже глаз Малефисенты, которая понятия не имела, куда он мчится. Там был только…              — Нельзя!              …курятник.              — Нельзя! Колдовать! — прокудахтала Нотграсс —       

— КУДАХ-ТАХ-ТАХ!!! —

      

— и с ней прокудахтала вдруг дюжина куриц вдалеке.

      И почти так же громко было слышно, как кто-то ругается.              Пикси подпрыгнули с визгом.              — Вы слышали?!              — Да, это…              — Там кто-то есть!              — …курицы. Что?!              — Там кто-то есть!!! Идёмте, идёмте, быстро!              И они побежали — побежали к хлеву, и мимо него, прямо туда где — где Диаваль?! — она не видела его — где он, чёрт его подери —       

— она увидела его — он выпрыгнул из курятника — прямо навстречу им —

— он увидел их — они бежали прямо навстречу ему — он застыл —

      — Там кто-то есть!!!       

— ещё секунда — и они врежутся прямо в него —

— он дёрнулся в сторону — и исчез! —

— что? —

      — Где?! — крикнула Нотграсс.              Действительно.              Малефисента тоже недоумевала, где.              — Здесь никого нет, дуры! — фыркнула Нотграсс. — Ах, силы небесные, кто забыл закрыть курятник?              Они прошли внутрь курятника, загоняя разбуженных орущих куриц обратно, вслух вспоминая, что вечером Аврора собирала яйца и, наверное, забыла запереть за собой входы. Какой кошмар.              — Может быть, это лиса? — предположила Фислвит, светя Нотграсс над калиткой, чтобы та её закрыла.              Малефисенте было всё равно, на какой мысли они остановятся. Она понятия не имела, где её собственная проклятая чёрная курица…              Она понятия не имела — а потом вдруг увидела какое-то шевеление на крыше. Быть может, ей показалось… Нет, не показалось. Диаваль был прямо у них над головами.              Он стоял на крыше хлева, на навесе над его открытой частью. И выглядел более испуганным, чем она когда-либо его видела.              На секунду ей даже стало смешно.              Диаваль осторожно развернулся и пошёл по крыше, делая невозможно крошечные шаги. Малефисента не простила бы ему такой медлительности, если бы не догадывалась, что кровля заледенела от морозов.              — Нет, все курицы на месте, возможно, это просто…              — Пфр-р-р! — раздалось вдруг из стойла.              — Ой!!!              Все опять взвизгнули. И все опять замерли.              Ежевичка заржала ещё раз и фыркнула, высовывая голову из открытых ворот.              — Силы небесные! — вскрикнула Нотграсс, взирая наверх — наверное, прямо на небесные силы. Может быть, если бы она пригляделась хотя бы на секунду дольше, то увидела бы и Диаваля вместе с силами небесными. Хотя бы потому, что он сам смотрел прямо на неё.              Нотграсс выхватила у Фислвит фонарь и двинулась обратно в сторону конюшни, пропадая из вида Малефисенты — две другие пикси неуверенно пошли за ней. Ворон быстро пригнулся и почти лёг, чтобы свет фонаря проскользнул мимо. Наверное, он не смог сделать это бесшумно, потому что Нотграсс остановилась.              — Чего только ни померещится… — пробурчала она.              Флиттл и Фислвит прошли впереди неё.              — Но нам не померещилось! — пискнула последняя. — Там что-то было! О, я знаю, это потому что завтра Самайн!              — Самайн? Не говори глупостей, Фислвит.              — Я серьёзно! Духи просыпаются! Вы помните… Самайн на Болотах?              — Чш-ш! Только не говори о Болотах…              — Взгляните, ворота отперты! — изумилась Флиттл. Пикси подбежали к ней.              — Это… точно не лиса…              — Я помню, как запирала их перед сном! — пискнула та. С каждым новым предложением пикси охали. — Говорю же, здесь кто-то был! Может быть даже… здесь кто-то есть!!!              Все три пикси вскрикнули, как будто одна мысль повергла их в ужас. Диаваль пошатнулся на крыше, как если бы их вопль сдул его. Крыша предательски заскрипела. Феи закричали ещё громче.              — Хватит, хватит! — цыкнула Нотграсс. — Мы разбудим ребёнка!              — Но что, если здесь духи? С того света? Это всё из-за Самайна, точно вам говорю!              — Самайн ещё не наступит до завтрашнего вечера!              — Тогда представь, что будет завтра вечером!!!              Малефисента прищурилась.              Фислвит пискнула и чуть не упала от страха, и Малефисента пожалела, что у них в доме на самом деле нет духа. Она бы на это… посмотрела…              — Мы… не должны этого бояться… — протянула Флиттл, отходя подальше от хлева. — Мы же… феи, в конце концов!              — Чш-ш-ш!!! — шикнули на неё обе пикси тут же.              — Даже не заикайся об этом! — пригрозила пальцем Нотграсс. — Иначе мы вправду навлечём на себя беду!              — Вот именно! — охнула Флиттл. — В Самайн может случиться всё, что угодно, даже с людьми! Не говоря уже о нас!              И снова они все втроём сердобольно охнули.              Их пустые опасения были, конечно, очень интересны — особенно для Малефисенты, которая почти что начала придумывать план в голове — только вот Диаваль по-прежнему торчал прямо над ними, заключённый на крыше, не имея возможности двинуться ни на шаг, не привлекая внимания.              Пока они охали и ахали, он дошёл до места, где кончался плоский навес и начиналась двускатная крыша — он задержался. И посмотрел на неё.              Ей так показалось. Потом он замахал руками, и сомнений не осталось.              Она покачала головой, показывая, что не сможет превратить его незаметно.              Наверное, он закатил глаза — она издалека не разглядела. Потом он указал на голое толстое дерево прямо перед хлевом, потом опять на себя, потом на неё, потом показал свою руку. План его она поняла. Только он ей совсем не понравился. Она провела ладонью у своего горла, показывая, насколько именно он ей не понравился.              Диаваль чуть вытянул шею. Она повторила жест. Она надеялась, он понял.              Когда он шагнул вперёд, стало очевидно, что не понял.              Звук до неё не донёсся — но судя по взвизгнувшим пикси…              «Оно прямо над нами!!! Оно на крыше!» — «Нет, оно в крыше! Под потолком!» — «Это же дух!!! Может, оно прямо в воздухе!!!» «Тихо! Тихо! Прислушаемся!»              Малефисенту разрывало между смехом и вскриком от страха. Диаваль держался за крышу, с расставленными по двум сторонам крыши ногами и выпученными глазами, но было ясно, что он вот-вот упадёт. Он что-то пытался сделать рукой — вот именно сейчас было бы очень, очень неплохо, если бы пикси вопили и топтались, но они решили замереть прямо перед воротами и протянуть фонарь перед собой в надежде разглядеть что-то над собой.              Она едва разглядела, как Диаваль приподнимается. Он поднял руку — замер на секунду —       

— забросил её вперёд —

      

— и далеко-далеко, у самой двери раздался громкий металлический звон.

      Феи закричали.              Фонарь рухнул на землю и потух.              Феи закричали громче.              Малефисента больше ничего не видела — и не слышала — но, наверное, Диаваль швырнул вперёд что-то ещё — потому что феи, если возможно, закричали ещё громче.              Их визг прокатился по заднему двору, пока они бежали — рассыпался, потому что они побежали в разные стороны — оборвался, потому что кто-то из них столкнулся лбами — и когда глаза Малефисенты привыкли к темноте, Диаваля на крыше уже не было.              Он перепрыгивал через забор.              Он понёсся куда-то вперёд — вроде бы к ней, но куда-то категорически в другую сторону — наверное, он сам ни черта не видел — потому что, когда она собиралась его превратить, когда он добежит до неё, он вместо этого пронёсся мимо.              Она поймала его почти случайно, далеко от дома, потому что поворачивал он тоже на ходу и бездумно и чуть не сделал круг. Диаваль едва не сшиб их обоих на землю, и она вцепилась в его предплечья, и он выглядел настолько испуганным, что она засмеялась.              И он опустился на землю и захохотал. Захохотал так истерически, что и от этого ей тоже стало смешно.              Примерно тогда у неё и появилась идея. Может быть, даже две.              После больше десяти лет Малефисенте почти наскучило пугать фей. Но своими визгами и писками про Самайн они не могли не пробудить в ней старый дух авантюризма.              Пока они возвращались на Болота, фея купалась в предвкушении — и, наверное, не сумела скрыть его, потому что даже пыхтящий после своего спринта Диаваль разглядел его в темноте.              — Знаешь, Диаваль… — протянула она — он принялся качать головой в ту же секунду. — Твоё удивительно безупречное выступление сегодня вечером наводит меня на всяческие мысли…              — Не-а.              — А так как эти простушки со дня на день ждут тёмных сил, коими являюсь я и даже ты…              — Пожалуйста…              — …я не могу не попросить тебя помочь мне кое с чем.              — Не проси меня.              — Да ладно тебе.              — Не проси меня, — повторил Диаваль тяжело, поджимая губы.              — С каких пор ты такой скучный?              — Не проси меня, госпожа, — процедил он сквозь стиснутые зубы.              И тогда она поняла. Диаваль глядел прямо на неё. Небеса, какая мистерия. Она ухмыльнулась.              — Вот именно, — наклонилась она ближе. — Я твоя госпожа, Диаваль. Я не прошу, я приказываю, — кивнула она. Он медленно закивал тоже, сжимая челюсти всё сильнее, отводя взгляд вниз. Уголки её губ дрогнули. — Ты сделаешь это?              Диаваль с сожалением прикрыл глаза.              — С удовольствием, — вымолвил он, прежде чем опять прыснуть.              И так идея стала целью.              Удивительно, как со всеми издевательствами, произведёнными Малефисентой над той троицей пикси, ей ни разу раньше не приходило в голову сделать что-нибудь особенное именно в Самайн. Впрочем, наверное, это было оттого, что обычно в этот день она занималась другими делами.              Конечно, раньше — тогда, раньше — Самайн был совсем другим. Ещё более оживлённым, окутанным туманом тайн. Все жители Топких Болот пребывали в трепетном волнении, которое Малефисента обычно разделяла. Ночью на вершинах холмов зажигались десятки костров, и воздух пах дымом. Некоторые наведывались на поле гробоцветов — поговаривали, в Самайн там появляются духи, и слышны какие-то звуки, и неправильно падает свет, и вода в отрезке реки рядом с полем становится густой, как масло. Малефисента в истории эти не верила, но слушать их и смеяться над теми, кто их рассказывал, было приятно. Сама она на поле никогда не ходила — именно потому что не верила, а та часть её, что всё-таки надеялась на что-то, не хотела разочаровываться.              Совсем ребёнком она соревновалась с Робином, кто успеет съесть больше яблок или вытащить их из воды, что, если подумать, наверное, было не совсем честно, учитывая, что Робин был в дюжину раз меньше неё. Но ей нравилось выигрывать. С яблоками было связано много игр, примет и способов гаданий, потому что на Болотах они считались особенно связанными с потусторонним миром. Почти такую же славу снискали лесные орехи.              Со временем Малефисента оставила игры, и Самайн стал для неё в первую очередь днём, когда можно было гадать. Здесь тоже не обошлось без орешника или без огня — над костром Стражница обжаривала два ореха, по одному на себя и своего лучшего друга, чтобы посмотреть, отпрыгнут они друг от друга или же будут тихо поджариваться вместе. Они не отпрыгивали — что радовало её до жути — они жарились рядом и громко шипели. Она гадала и на яблоках тоже, хотя это было скорее смеха ради: кто-то говорил, что нужно почистить яблоко от кожуры одной длинной лентой, и её форма должна сложиться в первую букву твоего нареченного. В это гадание она верила гораздо меньше, потому что над формой можно было постараться — она, во всяком случае, из кожи вон полезла, чтобы снять кожуру одной огромной спиралью, чтобы она сложилась в букву «С».              Имелись и многие другие способы, более… жуткие, наверное. Они были сильнее связаны с огнём — с поджиганием, с пеплом, с дымом. Она слышала, некоторые даже требуют жертвоприношения животного — чёрных котов, например, как известный Тагейрм — но они на Болотах были запрещены. Такие способы уже меньше походили на игры и больше — на серьёзную магию, которая в юности Малефисенту мало интересовала. Она была Стражницей Топей, она лечила деревья — ей не надо было знать, останется ли она жива в этом году или умрёт.              Нужно было зажечь костёр поздно ночью, оставить рядом с ним камень на слой пепла. Затем требовалось несколько раз обойти костёр с факелом в руках, а затем лечь спать. Узнать свою судьбу можно было лишь наутро — если камень за ночь не потерялся, гадавшего ждал ещё один год жизни. Ну, а если нет…              Она гадала на свою смерть всего дважды, два Самайна подряд. Впервые — в тот год, когда начала понимать, что недалека война с людьми. Ей было невыносимо страшно, и даже если по правилам необходимо было ликовать, обходя костёр, ликовать у неё не получалось.              Её камень остался на месте. Но меньше чем через месяц она потеряла крылья.              Как бы глупо это ни было, в некоторые дни после того, как это случилось, сырея на каменном полу в руинах замка, где она добровольно заключила себя, плача от пронизывающей боли в спине, Малефисента часто вспоминала о том вечере. Её камень остался на месте. Она выживет. Ей не так уж и хотелось жить в те дни, но мысль эта удивительным образом успокаивала.              Во второй и последний раз колдунья гадала в следующем году. Она разложила больше камней, не только на себя. И все опять остались живы. Она обрадовалась только за себя. Чтобы больше не расстраиваться живучести своих врагов, гадать она перестала.              Пару лет после своего триумфального восшествия на ею же построенный престол Вересковых Пустошей, ещё до того, как ей надоело на этом престоле восседать, Малефисента заставляла волшебный народец носить ей дары на Самайн. Выстроилась целая очередь. Ей, опять же, приносили яблоки и орехи, и на второй год пришёл даже Робин, и с неё этого хватило, и больше ей так делать не хотелось.              Сейчас на Самайн она скорее переживала о том, как обеспечить своё спокойствие. Всё меньше жителей Топких Болот занимались ритуалами, что оставляло неприятный след на её языке, да и те, что колдовали, скрывались от неё. Но королева всё равно видела дым, поднимающийся столбами с вершин холмов. Пару раз ей казалось, что это горит Стена. От таких выдумок у неё потом болела голова. К той же Стене иногда наведывались люди, уверенные, что в ночь на Самайн стена станет тоньше или вовсе откроется. Не тут-то было. Были и обычные зеваки, надеющиеся увидеть фей, как будто они не жили на свете последние лет пятнадцать. Конечно, она знала, что людям церковь все мозги отшибла, но ведь после такого отшиба к волшебным землям и не потащишься! Разве на них сверху там не смотрел их бородатый бог, не осуждал?..              Всё это трепало ей нервы каждый год.              Так что отыграться на пикси было замечательной идеей. Особенно учитывая, как они её сегодня разозлили.              Ей нужен был план. Движимая какими-то благородными мыслями, Малефисента даже позволила Диавалю принять участие в его разработке — раз уж ему придётся его исполнять. Вскоре она, конечно, пожалела об этом. Именно этот день Диаваль выбрал для того, чтобы не выдать ни одной хорошей задумки.              — Неужели в том архиве историй в твоей башенке, — она постучала ему по голове, — не найдётся ни одной страшной? Ты говорил, что жил рядом с Холмом королей в Тара!              — Меня туда на Самайн не пускали, — буркнул он — и поджал губы в ответ на её поднятую бровь: — И в тот день я слушался. На всякий случай. Я только летал в Трим, но городские люди не справляют Самайн. Они отмечают День всех святых, а потом День всех усопших верных. Это христианские праздники. Два дня подряд пел хор, шла обязательная месса, читали молитвы, и звенело вот это «БОМ-БОМ-БОМ-БОМ»! — он повёл рукой туда-сюда, отмеряя каждый удар колокола. — А потом я садился отдохнуть на дереве, и какая-нибудь шпана сходилась покричать на меня, я даже не знал, за что. Теперь я знаю, что они говорили: «Один — к печали!» — а я ведь даже не сорока! — плюнул он. — Если наши дорогие тётушки знают детские считалочки, я, конечно, готов опозориться ещё раз, — проскрипел он сквозь зубы.              — Они узнают, что ты ворон. И они узнают тебя, — скривилась Малефисента, вспоминая слова Фислвит. — Ты единственный ворон на десятки мили вокруг.              Диаваль отвёл взгляд.              — …Может быть, я вообще не хочу, чтобы меня было видно, — пробормотал он чуть позже, за секунду до того, как Малефисенте стало неудобно во вдруг родившейся тишине. — Может быть, я не хочу показываться никому на глаза. Им было страшно, потому что они не видели меня. Может быть… может быть, я не хочу, чтобы Аврора меня видела! — поджал он губы — и Малефисента вспомнила, что вообще-то, Чудище тоже живёт в том доме. Она вздохнула — опять глупые препятствия. Диаваль наверняка не хотел пугать ребёнка — тем более, чтобы та знала, что это он её напугал. Признаться, Малефисенте тоже этого не очень хотелось.              — Я усыплю её, — услышала он свой голос. Диаваль уставился на неё выпученными разъярёнными глазами. — Не… не так, дурень, — закатила она свои. — Дождись ещё пяти лет, будь добр. Я усыплю её на время. На одну ночь. Она ничего не увидит и не услышит.              — Ты можешь так делать? — изумился тот. Она дала ему секунду, чтобы пристыдиться. — Извини.              — Так что придумывай что-нибудь другое.              — Почему я должен придумывать план? Кто из нас умный? Это ты у нас злая фея с волшебных земель, между прочим, — ухмыльнулся он, прежде чем она могла сказать ему не подлизываться. — Кто-кто и должен знать, как пугать честной народ, так это ты. Я бы постучал по твоей башенке, если бы мог — или по обеим башенкам, — он повёл пальцем, показывая поочерёдно на её рога. — У вас ведь тоже наверняка есть что-то страшное?              Когда-нибудь, она знала, она откусит ему голову за его длинный язык.              Но сегодня она была занята.              Чтобы этот нахал вдруг не посчитал её невеждой, она назвала первое, о чём вспомнила:              — Могу превратить тебя в глейстиг, — ухмыльнулась она. Он вопросительно промычал. — Это фейри. Наполовину женщина, наполовину коза, — сказала она заискивающим тоном — улыбка её погасла, когда она увидела, что он оглядывает неё медленным задумчивым взором с кончиков рогов до пят… — Глупец! Она не имеет ко мне никакого отношения! — фыркнула Малефисента. — Говорят, это была настоящая женщина, человек, живущая в доме одного господина, пока её не убил один… слуга… Ты шутишь надо мной?! Несносная живность—              — Я ничего не сказал! — проблеял Диаваль, разинув рот. — Небеса! Какая мне разница, кто её убил. Я не хочу превращаться ни в каких женщин, — фыркнул он, складывая руки на груди, ёрзая на дереве. — С меня хватает всего, во что ты успела превратить меня за последний год.              Малефисента всмотрелась в него. Вообще-то, он подал ей идею. Она могла даже при желании привязаться к другой её идее, уже готовой…              — Тогда я буду просто незаметно превращать тебя в разных животных. Возможно, сделаю… ещё что-нибудь, — хмыкнула она, не раскрывая всех карт.              — И это всё?              — Думаю, этого хватит. На первый раз, — повела Малефисента бровью. Фей перепугает что угодно, в конце концов. Не говоря уже о том, что эта часть её плана должна была закончиться довольно быстро… Но Диавалю не обязательно было знать всё сразу. — А в остальном, так и быть, даю тебе свободу самовыражения. Можешь хоть носиться по всему их двору и крышам и орать своим чудовищным голосом. Думаю, в некоторых формах он будет ещё отвратительнее, чем обычно.              Диаваль выглядел весьма довольным этим планом — пока, конечно, не нахмурился, как всегда.              — …У меня не отвратительный голос, — заметил он хмуро. Малефисента склонила голову с прищуром, хмыкнув, как бы раздумывая над этим. — Ладно. Ничего не говори, — буркнул он ещё угрюмее. С минуту он ещё поварился в своей обиде, а потом сказал: — Так что с плачем?              — Чьим?              — Фислвит.              Малефисента вспыхнула.              — Тебя это не касается.              — Ну, знаешь, если я собираюсь пугать её до полусмерти, то всё-таки касается.              Фея вгляделась в него. У него было как никогда нечитаемое лицо. Не то, чтобы она когда-либо хорошо читала лица.              — Ты сам слышал. Они слишком не любят быть людьми, и при этом трусят быть феями. Бедняжки, — она приложила ладонь к груди. Диаваль больше ничего не сказал.              Таким образом их план обрёл форму. Они только прикинули, кем Малефисента сможет его обратить, чтобы не застать его врасплох — пришлось вспомнить ещё пару сказочек с Болот. Всё должно было начаться в полночь, как и все страшные вещи. Она начнёт с того, что оставит его вороном. В конце концов, этот несчастный зверь не раз демонстрировал ей, сколько всего он может сказать или сымитировать, даже будучи в своём настоящем теле. Она даже в каком-то смысле предвкушала, что бы то ни было он собирался делать.              Следующее утро для Малефисенты началось свежо и холодно, как ветер над холмами, пока ещё не полыхающими — хотя все они были багровыми и коричневыми, как будто уже сгорели. Ни гадать, ни воевать, ни даже думать ей не хотелось. Что было ещё удивительнее, она не желала даже знать новости из замка — раз уж там такая скукота каждый день, она может денёк прожить и без неё. Диаваль впервые за долгое время остался без работы, но далеко не улетел. На рассвете Малефисента лениво следила за тем, как где-то подальше в кронах деревьев он взлохмачивает перья от холода (его голова казалась в два раза больше), булькает что-то себе под нос. Кажется, он прятал что-то съестное, но, видимо, ей не положено было это видеть — делал он это очень тайно. Она почти взялась нарисовать его, но в ответ побоялась, что это он её увидит. Не только потому, что он не знал о том, что она его рисует, но и потому, что по каким-то глупым стечениям обстоятельств она никогда ещё не рисовала его вороном. Кучей другой живности — да, но не вороном. Почему-то именно это ей было неловко делать. Где-то в глубине души она опасалась, что она не сможет нарисовать его похоже — а в теле ворона это будет виднее всего. Человеком она его тоже никогда не рисовала. Для этого нужно было бы, чтобы он близко сидел, причём долго сидел — а она могла иметь рядом или его, или уголь, только одно из двух.              За всё утро ей попалась разве что пара летающих фей-росинок, создающих туман над рекой и озером недалеко от её пещеры. Туман — это хорошо. Ей понадобится туман… Она вспомнила о Флиттл, и это её рассердило. Тем не менее, к домику она всё же направилась. Сегодня ей было даже не стыдно за свой интерес.              Весь день пикси посвятили подготовке к чему-то, что Малефисенту страшно веселило. Они провели день у печи, хотя ещё вчера приготовили еду на дни вперёд, и сходили за хворостом, и к своей пострадавшей лошадке с магией не подходили. Тем не менее, наедине они ни её, ни Фернаделл не оставляли — как оказалось, они были совершенно уверены, что в Самайн всякая нечисть крадёт или убивает скот. Колдунье было бы ещё смешнее, если бы она к этому времени не слышала уже полдюжины историй о краже коров ирландской нечистью от одного господина. Ещё они зачем-то приволокли во двор два дырявых шеста и воткнули их в землю там, где обычно сушили одежду. Ей не терпелось узнать, зачем. Она всё же рассмеялась, видя, как неподалёку они поставили большой камень с углублением посредине для молока — потому что так задабривали многих существ, в том числе и ту же глейстиг. Когда же они ближе к вечеру собрали засушенные яблоки и собранные пару недель назад орехи, она лишь напряжённо фыркнула.              Поздно вечером феи уложили девочку спать — она увидела, как в её комнате погасла свеча, закрылись ставни. Как, впрочем, и все другие ставни — видимо, они надеялись, что замуруют себя прочь от тёмных сил.              Чародейка выждала ещё немного, пока тишина не стала гробовой, пока напряжение в ней не стало очевидным.              Наконец-то пришла полночь.              Может быть, не совсем полночь. Ещё минут пять. Но никто всё равно не наблюдает за часами! Зло не может долго ждать!              Малефисента подкралась к самому краю деревьев — туда, где её никто не увидит, зато она сможет рассматривать почти всё, что захочет. Пред ней трепетал весь дом, с его двумя треугольниками мансарды, покрытая тонким снегом двускатная крыша между ними. Колдунья подняла руку к Диавалю и показала прямо туда. Он спрыгнул с ветви и бесшумно пролетел туда, опускаясь на крышу.              Превосходно. Теперь — всё остальное.              Она вскинула руки.              Всё началось с тумана.              Медленно, как пресмыкающееся животное, он пополз над самой землёй. С каждой секундой он стал растекаться, как кисель, как опрокинутое зелье, захватывать землю, как болезнь. Сначала он плёлся близко к поверхности, как странный, невесомый мягкий снег — но чем выше она поднимала руки, тем сильнее он вытягивался в высоту, карабкаясь по стволам деревьях, поглотив мост через ручей. Он растёкся жидким воздухом, ртутью — Малефисента остановилась там, где захотела, — и, как жидкость в стакане, задержался по краям, освобождая немного места посредине.              Одним движением руки она наслала ещё один туман — сквозь стены, ставни, одеяла — прямо в голову Авроры. Ничто сегодня ночью её не пробудит.              Даже…

— она вскинула руки —

— небо на секунду стало белоснежным — и потухло —

— и взорвалось —

      

…даже гром и молнии.

      Дом подпрыгнул вместе с раскатом грома. Она вскинула руки опять — и снова, снова повторился громкий звук. Внутри послышались голоса.              — Ой, нет!!! — крикнула Фислвит.              О, да.              Чего же они не выходят? Они так готовились… А она давно их ждёт.              Малефисента рывком развела руки в стороны — и все двери, все окна в доме распахнулись, как от ветра, хлопком, барабанным маршем, друг за другом с молниеносной скоростью. Все огни в доме махом погасли.              Выходите! хотелось ей крикнуть. Всё равно вы никуда от меня не денетесь!              Но сегодня у неё не было голоса. У неё были её глаза и уши, её две руки и голова. Зато её голос…              Она наслала последнее заклинание — на Диаваля — и подала ему изящный знак начинать.              Он спрыгнул с крыши с истошным криком.              И он разрезал воздух — громко, в десятки раз громче, чем он смог бы сам — казалось, даже громче, оглушительнее, пронзительнее, чем гром.              Диаваль понёсся вниз, и его вопль последовал за ним — птица, как смерч, облетела весь дом, и рокот её голоса прокатился, пока не разрядил весь воздух.              Внутри были сдавленные крики. Кто-то выглянул из окна.              Вороний гром опускался всё ниже, становясь тревожным дребезжащим звоном. С таким же колыханием переливалось белым и чёрным небо с каждой испещряющей его молнией.              — Ох, начинается! Начинается! — разинула рот Флиттл. — Девочки, давайте, давайте!              — Нельзя!              — Нужно!              — Приступим!              Ох, они там ещё к чему-то приступят… Какая жалость.              Диаваль опустился так низко, что потерялся в тумане — но она всё равно его нашла — и взмахнула рукой — и ворона больше не было — был только дикий кот.              Кат Ши. Кошачий Король.              Птичий крик обернулся длинным кошачьим рёвом. Диаваля совсем было не видно в дымке — но его голос, как и прежде, растёкся — протяжный, раскачивающийся гудящий вопль, как будто его самого поджаривали для Тагейрма, всё выше, и выше, и выше…              Из дома вывалились три женщины — и зажмурились от молнии, что рассекла небо над их головами.              Фислвит вскрикнула и крепче вцепилась в стоящую впереди Нотграсс. Другой рукой она придерживала что-то длинное.              Диаваль не терял времени. Она заметила, как его фигура — чёрный кот размером с пса, длинная выгнутая спина — пропадает ближе к ручью справа от дома. Больше никаких диких котов.              Золото растворилось в тумане. Кот вырос в размере, поднялся — хвост его вытянулся, и он хлестнул им — разразился свист, как от хлыста. Диаваль тряхнул головой и понёсся вдоль воды глубже во двор. Застучали, как сотни барабанов, копыта, плескалась, как разбивающиеся волны, вода — и воздух дрожал от истошного ржания Эх-ушкье.              Водяного коня.              — Ежевичка!!! — крикнула Фислвит и дёрнулась в сторону стойла.              — Это не она! Это не она!              — Это она! Нам нужно к ней!              Конь скрылся — но не его голос, о нет, он ни на секунду не становился тише. Ни одна обычная келпи не сравнилась бы с этой свирепостью.              Но теперь он был не один — Ежевичка правда закричала из своего распахнутого настежь хлева.              — Я иду к ней!!!              Малефисента взмахнула рукой — как гром, все окна и двери захлопнулись. Флиттл нервно дёрнула ручку входной двери — она не поддалась. Хлев с Ежевичкой и Фернаделл закрылся на засов, и ведьма наслала на них то же заклятие, что на Аврору. Ничто не должно отвлекать их от веселья.              Конь ещё нёсся за домом, вдали от всех — так превращать его было труднее, но Малефисенту сегодня нельзя было недооценивать, преступно, смертельно опасно. Она взмахнула рукой.              И ржание вздрогнуло, превратилось в рык, в тяжёлое пыхтящее горячее, как топка печи, дыхание, каким дышат прямо в ухо, как сносящий деревья ветер — это рычал водяной бык.              Фислвит пошатнулась и упала — что-то вывалилось у неё из рук. Нотграсс тут же принялась поднимать это, прежде чем оно растворилось в тумане.              — Мы должны избавиться от духа! — дёрнула она её вверх на ноги. — Мы должны…              — Но здесь туман и так сыро! У нас не выйдет!              — Мы должны попробовать!              Они подошли к двум шестам, воткнутым в землю в паре футах друг от друга сегодня днём. Той большой тяжёлой вещью, которую Фислвит уронила, оказался гладкий вал почти такой же длины, как расстояние между дырявыми шестами. Когда дыры в этих досках набили паклей, а Нотграсс и Флиттл попытались плотно вогнать в них концы вала — вот тогда колдунья наконец-то догадалась…              О-о-о…              Малефисента разразилась хохотом.              Огонь бедствия! Они будут зажигать огонь бедствия! Они собираются добывать живой огонь!              Всё было ещё уморительнее, чем ей представлялось!              Фислвит намотала на вал длинную толстую верёвку — задача не из лёгких, учитывая, что продолжал витать туман, и сверкали молнии — и бык на заднем дворе обернулся змеёй, что медленно поползла незаметная для всех, и шипела, шипела, шипела — и свист её висел, как облако, над домом, усиленный магией. Даже у Малефисенты болели уши, а она была далеко. И ей не было страшно. Ей было смешно, даже чересчур.              Фислвит и Флиттл схватились за два свободно свисающих конца верёвки и принялись её перетягивать. Но вал так и не завращался. Они попробовали ещё раз — Малефисента со злорадством поняла, что они делают всё неправильно — и тут Нотграсс столкнула Фислвит прочь — кудряшки подпрыгнули, она пискнула — встав на её место.              — Неумёха! — прошипела она — но змея всё равно шипела громче. — Лучше держи солому наготове!              Нотграсс действительно потянула правильно, взад и вперёд, а не из стороны в сторону, и вал закрутился, едва заметно.              — Надо было добывать его как-то по-другому! — воскликнула Фислвит, оставшаяся в стороне с охапкой соломы в руках.              — Как? — прикрикнула Нотграсс. — Мы вычитали только два способа! И что нужно для второго? Что нужно для второго, Фислвит?              — Прялка…              — Вот именно!              — Ах! Чтоб она там подавилась!!! — воскликнула Флиттл.              Малефисента захохотала, захохотала громко — и поперхнулась своим смехом. Проклятье! Она им сейчас подавится, она им сейчас так подавится…              Где бы Диаваль ни был, она послала в него магию — и он обратился пауком. Это было сигналом лезть на крышу. Ведьма дала ему время, глядя, как пикси тянут верёвки, жалуясь на туман, забавляя её до ужаса. Прогремела молния, и они подпрыгнули на месте. Малефисента раздумывала, а не послать ли ей парочку молний прямо в их великолепное изобретение, но, конечно, так помогать своим врагам она не собиралась.              Довольно! Если слуга не успел, это его проблемы! Ведьма щёлкнула пальцами — и тут же на крыше появился человек: лицом к ней, со свисающими ногами. Он вытянул шею, глядя на потуги несчастных весталок, и усмехнулся — его хмыканье растерзало воздух, как рвущаяся ткань. Для пущего эффекта он потёр снег вокруг себя, хрустя им нещадно — а потом рывком, едва не рухнув, поднялся на ноги и вдруг начал:              «БОМ! БОМ! БОМ! БОМ! БОМ!»              Фислвит завопила.              — Где оно? — рассердилась Нотграсс. — Откуда-              «БОМ! БОМ! БОМ!»              — Его голос идёт отовсюду! — воскликнула Флиттл, вытаращив глаза. — Оно… оно везде!              «БО-О-ОМ! БО-О-ОМ! БО-О-ОМ!» — продолжал Диаваль нараспев, размахивая рукой, как если бы он звонил в соборный колокол.              — Это человеческий голос!              — Продолжайте! Не останавливайтесь!!!              Диаваль тоже решил не стоять на месте — он медленно зашагал по крыше, расчищая туфлёй снег перед собой, двигаясь вдоль влево, ближе к месту, где стояли феи и их несчастная конструкция. Он продолжал размахивать рукой, один «БОМ» на каждый взмах руки — пока этот «БОМ» не превратился вдруг в:              «БЗЫ-БЗЫ-БЗЫ-БЗЫ! — он развернулся на краю крыши у печной трубы и пошёл в обратную сторону. Набрал воздуха. — БЗЫ УМЭ ЯОРЭД! СЕ ДЭУ!»              Малефисента моргнула. Гэльский? Нет… Она напряглась, пытаясь разгадать, на каком языке и что он говорит — пока не поняла, что он ничего не говорит. Он говорит бессмыслицу. Набор звуков.              Выпендрёжник.              «ЯПЩЫ НАБЗЭ СЫЧЕ ДЭУ!»              — Не обращайте внимания!              Диаваль страшно разозлился. Он терпеть не мог, когда на него не обращают внимания.              Часть хрипотцы в его голосе пропала, но лишь затем, чтобы он смог, если это вообще возможно, говорить громче и чище.              «ГАШ ЭГОНУ АХЭР ЩЫ ЭХ! Я УС АХЭР РЕГУ ЩЫ ЭХ! — проскандировал он самодовольно, шагая по крыше, как будто он не находился на высоте в десяток футов и не ходил по замёрзшему снегу. Но вряд ли Диаваль боялся высоты. Птица, в конце концов. — ЦУНДЫ! ЦУНДЫ! ЦУНДЫ!» — выкрикнул он, будто плюясь вниз, и феи отпрянули на секунду — особенно потому, что сразу после этого Диаваль издал звук, удивительно похожий на его обычное карканье — «КАР! КАР! КАР!». Конечно, из человеческого рта. Удивительное животное. Она бы восхитилась, если бы так сильно не смеялась.              — Я больше не могу так!!! — крикнула Фислвит, закрывая уши.              «КАНДЖ! КАНДЖ! КАНДЖ! ОДИН! — не унимался тот, шагая туда и сюда, подёргивая плечами. Он приложил руку ко лбу: — ОДИН! ОДИН К ПЕЧАЛИ!»              — Мне кажется, или он стал…              — Он хочет что-то сказать! — перебила её Флиттл. — Он говорит, он говорит!              — Тогда ты сама замолчи!!!              «Я ОДИН… И Я ТАК ПЕЧАЛЕН…» — выдохнул Диаваль — вздох его прокатился по крыше и упал. Фислвит замерла с разинутым ртом.              Но ворона было не видать — не оттуда, где фея стояла. Мешала мансарда, снег. Зато Малефисента его лицезрела: длинная чёрная фигура, развеивающийся хвостом подол плаща. Слуга терялся совсем на фоне чернильного неба — но гремела молния, и на секунду он становился чётче всего. Если бы Малефисента не была той, кто щёлкает пальцами и посылает заклинаниями, она решила бы, что он это делает. Он шагал по крыше, как, ей представлялось, мара ходит по груди тех, кому снится кошмар.              Если бы она не знала Диаваля, она бы испугалась его сейчас. Особенно его голоса. Но с тем, как обстояли дела на самом деле, она просто наслаждалась представлением.              «МОЯ ДУША… — просвистел, прохрипел он как будто из-под земли. — МОЯ ДУША…»              — Я знаю! — крикнула Фислвит, убирая руки с ушей. — Он говорит о духовных пирожных!              Малефисента закрыла руками лицо от смеха.              — Почему он их не берёт? В них же яблоки и имбирь!              Нотграсс обернулась к столу, где лежала тарелка с приготовленным кушаньем.              — На них нет креста! — воскликнула она гневно. — Кто их готовил?! Флиттл, ты– Я тебя сейчас– — пикси дёрнула ногой в сторону, чтобы задеть другую, и Флиттл с писком отпрыгнула. Малефисента думала, что смеяться сильнее уже не сможет. Было бы вокруг хотя бы капельку тише, её наверняка бы услышали. Но гремел гром, и трещало дерево — а главное, не унимался Диаваль, ходящий из стороны в сторону по крыше, как по канату, расставив руки. Крики его становились с каждым разом всё менее пронзительными и всё более… как бы это сказать…              «МОЙ ДОМ… ОН БОЛЬШЕ НЕ ТАКОЙ, КАКИМ БЫЛ РАНЬШЕ… — протянул он уныло, как будто говорил сквозь воду, или его душили — как будто речь давалась ему с трудом. Он показал рукой вокруг себя, хотя на него никто не смотрел. Хотя Фислвит замерла с изумлённым, нахмурившимся лицом. — ЗДЕСЬ ВСЁ ИНАЧЕ… ЗДЕСЬ ЖИВУТ ДРУГИЕ ЛЮДИ… ЧУЖИЕ ЛЮДИ…»              — Это наш дом! — крикнула Нотграсс, тяня верёвку всё сильнее. Вокруг пакли уже собирался дым. Или это был туман? Или– всё же–              «И ДВЕРИ ЗАПЕРТЫ… ВЕЗДЕ, КУДА БЫ Я НИ ПОДАЛСЯ… ДАЖЕ В МОЙ СОБСТВЕННЫЙ ДОМ…»              — Фислвит, давай! Сейчас! — разрезал воздух голос Нотграсс, и Фислвит подбежала с соломой, подсовывая её, пыхтя и… И Малефисента увидела огонь. У неё в руке был огонь. Нотграсс взяла его часть — казалось, будто горит сама её ладонь — и поднесла к хворосту.              Секунда — и пламя поглотило дерево. Большой красный зверь поднялся с земли, поднял свою лохматую голову, высунул горячие языки.              Диаваль пригнулся, как ящерица, над мансардой. Малефисента замолчала.              — Ты не получишь наш скот! Ты не получишь нашего ребёнка! — крикнула Нотграсс. Она встала спиной к дому, как будто готовая защищать его. Огонь подсветил её лицо. Малефисента всматривалась в него — почти воинственное, такое рассерженное, каким она его почти никогда не видела. Так странно… Она позволила времени замедлиться на секундочку, чтобы успеть бросить взгляд на её лицо, на чуть растрепавшиеся рыжие косы у её ушей… У неё ещё были острые уши? Как у всех? Она прятала их косами? Или она стала совсем человеком?.. — Убирайся, кто бы ты ни был, убирайся! Вон из нашего дома!              «ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА!» — крикнул тут же в ответ Диаваль — и, казалось, дом содрогнулся от его слов. Фислвит крикнула и отбежала к столу. Флиттл встала у костра. Нотграсс поёжилась, но подняла выше голову.              — Вон из нашего дома!              «ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА!»              Малефисента вгляделась — в Нотграсс, в Флиттл, в Фислвит, чьё лицо было таким напуганным, таким неуверенным. Она повела плечами — как вчера утром — и колдунья вспомнила свою ярость, свою горькую ненависть, когда она глядела на Терновую Стену, когда ей хотелось кричать от злости, когда ей хотелось кричать…              «ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА!!!»              Вы знали меня всю мою жизнь. Вы знали всё, что со мной случилось. И вы предали меня. Вы бросили меня. Крысы, бегущие с корабля — тонущего, тонущего… идущего ко дну… Предательницы, предательницы, предательницы. Вы станете мне чужими навсегда — и я никогда не пущу чужаков на свой порог. Вон из моего дома! Он больше не будет вашим. Вон из моего дома!              «ВОН ИЗ МОЕГО ДОМА!!!»              Она вздрогнула от его голоса.              Нельзя думать об этом. Нужно думать о другом. У неё есть план — два плана. Точно. Два плана. И второй вот-вот… начнётся… Она повела плечами. Она ухмыльнулась.              Движение на крыше. Как вовремя. Ворон глядел на неё, подавал знаки, показывал то на себя, то на неё. Малефисента покачала головой. Слуга показал на себя опять.              Малефисента щёлкнула пальцами, глядя ему в глаза. Но ничего не поменялось.              Он нахмурился, она даже издалека заметила. Вытянул шею. Она щелкнула пальцами снова. Диаваль остался человеком.              Какая неловкая ситуация…              Ей понравились вопящие в ужасе феи прошлым вечером, это точно. Ещё больше ей понравилось абсолютно обезумевшее от страха лицо Диаваля, застрявшего на крыше.              Таким шансом нельзя было не воспользоваться.              Вот и её второй коварный план.              С каждой секундой, потребовавшейся Диавалю для того, чтобы догадаться, она начинала посмеиваться всё сильнее. Хорошее настроение возвращалось к ней. Озарение вытянуло его лицо в длину — вскинуло брови, распахнуло глаза, разинуло рот.              «ХАХ! — выдохнул он сдавленно — только, конечно, и его тихое изумление сделалось беспощадно громким. — ХА-ХАХ! — затрясло его. Он медленно поднимался на ноги. — ХА-ХА-ХА-А-А-А! А-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! А-А-А-ХА-ХА-ХА-ХА!»              Это был его обычный смех. Он всегда так смеялся.              Если бы Малефисента этого не знала, у неё бы застыла кровь в жилах.              Его хохот прогремел в воздухе так, будто это у него только что свершился коварный план. И будто его коварным планом было уничтожение всего живого. Словно вокруг него убивали людей и травили скот, а он был богом грома и молний, глядящим на это с наслаждением, самим Дьяволом.              Потому что, если сделать смех ворона в десяток раз громче, и заставить его эхом отпрыгивать от всех поверхностей и пронизать воздух — получается, оказывается, очень… страшная вещь…              Феи вскрикнули от ужаса громче, чем за весь вечер, и рывком спрятались под столом. Малефисента захохотала ещё сильнее.              «ХА-ХА-ХА-ХА, — говорил Диаваль, глядя прямо на неё, шагая вперёд, с главной крыши к крыше над мансардой — за его спиной засверкала молния. — ХА-ХА-Х — прогремел гром, — А-А-А-А-А-А-А-А-А!» — его смех вдруг сорвался на вопль — и он —              

— он упал.

      

      Феи завыли. Малефисента дёрнулась с застрявшим в горле криком. На секунду воцарилась тишина, и она напугала колдунью сильнее, чем любой смех.              Но потом снова был вопль.              «А-А-А-А-А-А-А-ААААА! НУ, КОНЕЧНО, ЕСЛИ Я СЛОМАЮ НОГУ НА ЛЬДУ, НИКТО И С МЕСТА НЕ СДВИНЕТСЯ, ЧТОБЫ МНЕ ПОМОЧЬ!»              Малефисента наконец увидела его. Диаваль лежал над окном мансарды, и от верхушки крыши к нему по снегу тянулась дорожка шириной в его туловище. Он лежал на боку, держась за ногу. Он выглядел охваченный скорее досадой, чем болью.              Крик Фислвит вывел её из ступора.              — Это… Ежевичка говорит, что ли?              Через секунду ворон — её голос — расхохотался снова. Не так страшно, даже не смотря на громкость.              «ХА-ХА-ХА-ХА! — он приложил ладони к лицу. Качнул здоровой ногой, что свисала с крыши и терялась во тьме. — НУ, ДОБРЫЙ ВЕЧЕР!!! С ПРАЗДНИКОМ, ДАМЫ-Ы-Ы! — выдохнул он прямо-таки с интонацией Иджита, как будто не провёл последние двадцать минут, пугая «дам» до смерти. Он тяжело дышал и смотрел наверх. — НЕ ВИДЕЛ ВАС НА МЕССЕ СЕГОДНЯ! БОМ-БОМ-БОМ-БОМ!» — ухнул он и расхохотался снова.              Малефисента насторожилась. В её планы не входило, что они будут разговаривать. Она порывалась превратить его тут же, но это значило бы принять поражение. Малефисента не любила проигрывать.              — Кто ты? — подала голос Нотграсс из-под стола. — Что ты здесь делаешь?              «Я ЗДЕСЬ ЖИВУ!»              — Невозможно, мы…              «Я ЛЕСНИК ЭТИХ ЗЕМЕЛЬ! КАК ВЫ МОЖЕТЕ ЯСНО ВИДЕТЬ! — прогремел Диаваль, и Малефисента снова захотела расхохотаться. Это была первая строчка какой-то песни. Дурак. Ходячий сборник баллад. — КОРОЛЕВСКИЙ ЛЕСНИК. ЭТО ДОМ КОРОЛЕВСКОГО ЛЕСНИКА. ПОДУМАЙТЕ ГОЛОВОЙ».              — Но… Ты мертв, — заметила та. Диаваль с секунду помолчал. Потом цокнул языком.              «Я ЗНАЮ».              Малефисента уселась в ветках удобнее. Мифология королевского советника обещала быть особенно интересной, потому что, судя по всему, возникала на ходу.              — Что за чертовщина…              — Так это был ты? — фыркнула Фислвит. — Все эти чудовищные звуки?              «ДА».              — И туман, и эта ужасная гроза?              — И всё, что было до этого?! — пискнула вдруг Флитл. — Все те несчастья, что постоянно происходят с нами здесь! Весь этот дождь, и град, и…              — Точно! — ахнула Фислвит.              «Лесничий» замешкался. Малефисента поняла, что, как бы Диаваль не ответил на этот вопрос, она всё равно сможет на него за это обидеться.              — Отвечай! — пригрозила Нотграсс, выбираясь, — пока я не-              «КТО ВЫ ТАКИЕ, ЧТОБЫ ЗАДАВАТЬСЯ МНЕ ВОПРОСЫ?! — прогремел Диаваль внезапно. Пикси поёжились. Тем не менее, они потихоньку выползли, как тараканы из-под оконных рам, отряхнули свои платья. Их нелепый ритуальный костёр всё ещё пламенел, дым поднимался выше крыши и, как завеса, скрывал всех от случайного взора друг друга. — НУ ЖЕ? — вторил ворон. — КТО ВЫ?»              — Мы просто три крестьянки, воспитывающие ребенка, — сказала Нотграсс делано вежливо, сделав неуклюжий реверанс — но абсолютно в другую сторону от той, где лежал Диаваль.              «БЕЗ ОТЦА?»              — Эм…              — Её отец — король! — воскликнула Фислвит.              Дух — а, наверное, это был всё-таки дух, хотя Малефисента сомневалась, что Диаваль так хорошо всё продумал — подумал немного.              «ЕЁ ВЫСОЧЕСТВО ПРИНЦЕССА ЛЕЙЛА СЛИШКОМ СТАРА, ЧТОБЫ ВОСПИТЫВАТЬСЯ В ЛЕСУ».              — Нет, не королева Лейла, принцесса Аврора! Её дочь!              — Заткнись, Фислвит!!!              «КАК ЭТО КРЕСТЬЯНАМ РАЗРЕШИЛИ УХАЖИВАТЬ ЗА ПРИНЦЕССОЙ?»              — Мы… — Нотграсс посмотрела на своих «сестёр», — очень хорошо ладим с детьми!              Они оба — Малефисента и Диаваль — прыснули.              «А-А-А-А-А! — протянул Диаваль, как будто ему сказали ответ на загадку — и рассмеялся. — Я И ЗАБЫЛ».              Феи замешкались от его ответа, стоя перед огнищем — пока Нотграсс не толкнула Фислвит в бок с какими-то словами, совсем неслышно, и та двинулась влево, тихо, ближе к заднему двору.              «НУ, МНЕ ВСЁ РАВНО, КТО ВЫ ТАКИЕ, — прохрипел ворон, заметив её движение — его низкий, шершавый голос остановил её. — Я ЗДЕСЬ НЕ ДЛЯ РАЗГОВОРОВ. Я ЗДЕСЬ, ЧТОБЫ ЗАКЛЮЧИТЬ СДЕЛКУ».              Вот это нарушение субординации, конечно… Когда Малефисента дала Диавалю некоторую свободу, ей следовало вспомнить, что, имея возможность, он превратит всё на свете в представление имени себя. Ещё и сделки собирается заключать! Как будто сделки с одной болотной феей ему мало!              Но она обнаружила, что заинтригована.              «ПОНИМАЕТЕ, Я ТАК ДАВНО ТОМЛЮСЬ В ЧИСТИЛИЩЕ — ВЫ, КОНЕЧНО, ЗНАЕТЕ, КАКОВО ТАМ, СЕГОДНЯ НА МЕССЕ ВСЁ ОПИСАЛИ В КРАСКАХ, — махнул Диаваль рукой. — И Я ПРОВЁЛ УЖЕ СТОЛЬКО ЛЕТ В ЧИСТИЛИЩЕ — А БОГ ВСЁ НИКАК МЕНЯ НЕ ПРОСТИТ, — фыркнул он. — ХОТЯ, МОЖЕТ, ЭТО ЦЕРКОВЬ… Я ВСЁ-ТАКИ СЧИТАЮ, ЧТО У ЦЕРКВИ И БЕЗ МЕНЯ ПРОБЛЕМ ХВАТАЕТ! ЕСТЬ, ВОН, ТОПКИЕ БОЛОТА, МАГОМЕТЯНЕ… КРЫСЫ, ЖИВУЩИЕ ПОД СТАСИДИЯМИ, В КОНЦЕ КОНЦОВ…»              Малефисента потёрла виски, потряхивая плечами. Пикси переглянулись в недоумении.              «А Я ПРОСТО ХОЧУ ПОКОЯ, — вздохнул ворон. — У МЕНЯ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ ИНОГО ДОМА, КРОМЕ ТОГО, ЧТО В НЕБЕСАХ, А ТУДА МНЕ ДВЕРИ ЗАКРЫТЫ, — проговорил он медленно. Фислвит дёрнула плечами. — ЕСЛИ БЫ У МЕНЯ БЫЛА СЕМЬЯ, ОНИ БЫ ЗА МЕНЯ МОЛИЛИСЬ ИЛИ ХОДИЛИ КО МНЕ НА КЛАДБИЩЕ. НО У МЕНЯ НЕТ СЕМЬИ. НЕТ СПОСОБА ПОЛУЧИТЬ ИНДУЛЬГЕНЦИИ… — чуть ли не всхлипнул Диаваль, продолжая своё выступление века. — НО Я УЗНАЛ, ЧТО КТО-ТО ЖИВЕТ В МОЁМ СТАРОМ ЗЕМНОМ ДОМЕ! — повысил он тон. — ВЫ МОЯ ПОСЛЕДНЯЯ НАДЕЖДА».              Феи переглянулись. Нотграсс гневно, нервно подкинула хвороста в костёр, движения её были обрывистыми. Флиттл потрясла головой — казалось, бабочки, что до этого спрятались в её волосах, снова вспорхнули. Ей не было видно издалека. Зато Малефисента заметила, как дёрнулась Фислвит, как подпрыгнули её кудри.              «МИЛЫЕ ДАМЫ. Я ПРОШУ ВАС О НЕМНОГОМ. СЕГОДНЯ ДЕНЬ ВСЕХ СВЯТЫХ, А ЗАВТРА — ДЕНЬ ВСЕХ УСОПШИХ ВЕРНЫХ, ДАЖЕ МЕНЯ! ПОЭТОМУ МНЕ НУЖНО, ЧТОБЫ ВЫ ПОМОЛИЛИСЬ ЗА МЕНЯ ЗАВТРА. В ЦЕРКВИ ИЛИ У СЕБЯ ДОМА, — вздохнул он. — МНЕ НУЖНО, ЧТОБЫ ВЫ ПОМОЛИЛИСЬ ЗА МЕНЯ, ЧТОБЫ Я СМОГ ДОБРАТЬСЯ ДО НЕБЕСНОГО СЧАСТЬЯ».              Малефисента нахмурилась. Фислвит поёжилась. Диаваль повернул к ним голову. Если бы они знали, куда глядеть, они бы наверняка увидели бы его.              «ПОМОЛИТЕСЬ ЗА МЕНЯ. ПОМОЛИТЕСЬ ЗА МЕНЯ».              Фислвит покривила лицо. Подёргала свои кудряшки. Посмотрела на Флиттл.              — Говори ты! — воскликнула та, подталкивая её плечом.              — Мы… не можем этого сделать, — проблеяла Фислвит.              «ЧТО?!»              — Мы не можем этого сделать, мы… — она набрала воздуха. — Мы не христиане.              По изумлённому лику Диаваля можно было и подумать, будто он не знал.              — ЧТО ЗНАЧИТ ВЫ НЕ ХРИСТИАНЕ? — рассвирепел он. Воздух содрогнулся от его громкого дыхания. — НЕ ХРИСТИАНЕ! — воскликнул он горячо. — Я ДОЛЖЕН БЫЛ ДОГАДАТЬСЯ! ВЫ ЗАЖИГАЕТЕ ПОГАНЫЙ ОГОНЬ! НА ВАШИХ ПОДНОШЕНИЯХ НЕТ КРЕСТА! КТО ВЫ ТОГДА?»              — Мы…              — Нельзя говорить об этом! — крикнула Нотграсс.              — Он призрак! Никто не узнает!              «УЗНАЕТ О ЧЁМ?»              — Мы не люди! — воскликнула Фислвит, прежде чем Нотграсс смогла её остановить. — Мы феи! Мы фейри Топких Болот!              «Я ЗНАЮ, ГДЕ БОЛОТА, И ОНИ ТОЧНО НЕ ЗДЕСЬ, ВЕДЬМЫ!»              — О, он поплатится за свои слова! — буркнула Нотграсс, но её перебила Фислвит:              — Мы убежали с Болот! Мы искали убежище от Малефисенты!              Колдунья приподнялась на месте.              «ЭТО ЧТО?»              — Это Королева Топких Болот!              «ЭТО ИМЯ? — скривился Диаваль. О, она вырвет ему язык, как только он вернётся… У неё самой под языком было горькое ощущение… — С КАКИХ ЭТО ПОР НА БОЛОТАХ ЕСТЬ КОРОЛЕВЫ?»              — С тех пор, как… С тех пор, как там воцарилась темнота! — зазвенело в воздухе. — Всё изменилось!              — Фислвит, замолчи!              — Простите, но я не могу! Не могу молчать! — крикнула пикси сёстрам, отбегая от них назад, гуще в туман, зажмурившись. Она обняла свои бока. — Там стало совсем плохо, нам пришлось бежать! Бежать из собственного дома!              — Тебя сейчас Роза услышит! Она наверняка проснулась!..              — Я не знаю, где ты, дух, но я понимаю тебя! — воскликнула фея, поднимая голову. — Я ничем не могу тебе помочь, но я понимаю тебя! Я хочу домой, но я… я никогда не вернусь туда. Я не могу. Это место стало злым. Мы не могли там оставаться, в этой… этой пасти чудовища! Оно бы выплюнуло нас, если бы мы не сбежали первыми! Или съело бы нас живьём! Теперь там живёт зло. А мы, мы не хотим быть частью этого зла, — покачала фея головой. Она кинула взор на своих сестёр, отвернулась, глядя на туман, на рдеющее пламя. — Но мой дом… он навсегда остался там, а я никогда не вернусь обратно… — голос её дрогнул. — Я хочу домой…              Малефисента почувствовала, будто весь мир глядит на неё, хотя никто даже не смотрел в её сторону, даже Диаваль, никто и не знал, где она. Но было это ощущение, жгучее, топившее своим жаром снег под её ногами, грозясь обратить его в воду и грязь, на которой она споткнётся и упадёт.              Диаваль выглядел растерянным. Он ничего не говорил. У неё больше не было голоса.              Сквозь опустившееся облако тумана Флиттл шагала к Фислвит, наверное, чтобы утешить её — или чтобы велеть ей замолчать сию же секунду — но та увернулась и побежала к двери. Она дёрнула за ручку, но та не поддалась, сколько бы она ни старалась.              — Ох, впусти меня, дух! — воскликнула она. — Я хочу домой! Я хочу домой! Правда! Внутрь! Я хочу домой! — она вздохнула, ссутулившись. — Там… там осталась Аврора… я хочу домой…              Бесшумно, не сводя глаз, Малефисента подняла руку. Дверь медленно, без скрипа, отворилась. Фислвит громко всхлипнула и вбежала, исчезнув за нею.              На секунду тишина зависла в воздухе, как пелена воды вокруг тонущего корабля. Она давила ей на виски. Огонь плясал, коптил небо.              Флиттл вздохнула. Нотграсс покачала головой. Диаваль привстал на мансарде, и она увидела, как лицо его становится суровым, почти как у неё самой.              «КТО-НИБУДЬ ЕЩЁ ХОЧЕТ ПОРЕВЕТЬ О ДЕЛАХ, КО МНЕ НЕ ОТНОСЯЩИХСЯ? — произнёс он громко и даже вполне убедительно, особенно когда скрестил руки на груди. Маска его не треснула, даже когда он поглядел на неё, притаившуюся в зарослях, с крыши. Она кивнула. Пора закругляться. Веселье закончилось. — ИЛИ ВЫ ВСЁ-ТАКИ ПОМОЖЕТЕ МНЕ?»              — Мы не можем! — рассвирепела Нотграсс, топнув ногой. — И не стали бы, даже если бы могли! Гнусное отродье!              Злость пикси подогрела её собственную, расшевелило её застывшее в толще воды сердце. Всё-таки силы на пару шуточек у неё остались.              «ТАК ВЫ НЕ ПОМОЖЕТЕ МНЕ?» — прошипело приведение.              — Нет!              «ТАК ВЫ НЕ ПОМОЖЕТЕ МНЕ? И Я НИКОГДА НЕ МОГУ ИМЕТЬ МИРА?»              — Мы-              «ЗНАЧИТ, Я НИКОГДА НЕ БУДУ ЗНАТЬ ПОКОЯ! — прогремел Диаваль — и вместе с ним рассекла небо молния, и взорвалось небо раскатом грома. — Я БУДУ ЖИТЬ В ВАШИХ СТЕНАХ! — прошипел он — и свистнул ветер, поднявший туман с земли, сдувший костёр, как искру. — Я БУДУ СМОТРЕТЬ, КАК ВЫ ЕДИТЕ И СПИТЕ, И Я БУДУ ПРИХОДИТЬ КАЖДЫЙ ГОД ЭТОЙ НОЧЬЮ, И ВЫ БУДЕТЕ ЖДАТЬ МЕНЯ! — крикнул ворон. — Я НИКОГДА НЕ ОСТАВЛЮ ВАС В ПОКОЕ, ПОТОМУ ЧТО ЕГО У ВАС И ТАК НЕТ!»              И с этим напутствием Диаваль спрыгнул прямо с крыши на навес хлева со звуком отколовшегося от ледника в океан айсберга, а оттуда — на землю, где он одним махом обратился в короля котов и под оглушающий визг спрятался в тумане. Хлопком барабанов открылись все замурованные окна и двери, пробудились вопящие животные. Аврору Малефисента оставила напоследок, когда стало тихо, перед самым своим уходом в ночную ноябрьскую тьму.              Посмеялась она над своей шуткой только потом — когда горькая, как полынь, тяжесть улетучилась вместе с дымом ритуальных огней. Но она посмеялась.              Глядя на всё, происходящее во дворе хижины Неупокоенного Лесничего: на Ежевичку со здоровой ногой и кучей подложенных углей в яслях, на песчинки золы, разбросанные по траве, чтобы та лучше росла, на окропленную согретой на ритуальном костре водой перекошенную лавочку у забора — вот тогда она посмеялась. Глядя на очень виноватые лица тётушек, завтракающих собственными же духовными пирожными — вот тогда она посмеялась. Глядя на смеющуюся от облегчения Аврору, заплетающую Ежевичке косички — вот тогда она посмеялась. Глядя на провес на крыше аккурат в форме Диаваля — вот тогда она посмеялась. Глядя на то, как охрип голос последнего ещё на две недели, и как он решительно решил обижаться на неё за шутку — вот тогда она смеялась.              Каждый раз, когда она вспоминала, что его самый обыкновенный смех, над которым он даже не старался, стал самым ужасным из всего, что он сделал — вот тогда она хохотала, а он дулся, а она хохотала сильнее.              Он сидел целыми днями на ветках, даже не каркая — берёг своё драгоценное горло — и вспушив перья на голове, что она казалась огромным шаром. Точно так же он сидел на её рисунке — она наконец-то впервые нарисовала его вороном, когда он уже улетел. Ей понравилось. К ней вернулось хорошее настроение и ушли мысли, её не касающиеся.              Любовная эра Авроры продолжалась, Фислвит больше ничего не сказала вслух, спина продолжала болеть и не болеть абсолютно без расписания, Стефан продолжал трусить, мысли её продолжали быть атрофированными, и, в общем-то, как будто ничего и не случилось.              Вот так прошёл первый раз, когда Малефисента и Диаваль решили обернуть Самайн днём издевательств над тремя феями — первый из многих. Как последний и обещал, это превратилось в своего рода традицию, хотя, Малефисенте думалось позже, она сразу должна была догадаться, чем всё обернётся. Тем не менее, в тот же день на следующий год, каким бы отвратительным во всех других отношениях он ни был, Диаваль постарался ещё сильнее, прямо-таки на славу. Ничего в этом году, что сотворили что он, что даже она, не могло сравниться с тем, что было на следующий Самайн.              На следующий Самайн над домом кружила целая стая ирландских воронов.