Орнитология

      Малефисента пришла к выводу, что в тринадцать лет с девочками происходит что-то.              Вероятно, эта грандиозная перемена всё же произошла не по щелчку, а постепенно — они всё равно её проворонили. Сначала всё время феи занимала долгая борьба с последними остатками болезни. Гнусный недуг всё реже напоминал о себе — только раз в несколько недель она могла лежать в постели, не смыкая глаз, и в горле характерно пересыхало, но теперь такие порывы были лишь досадным неудобством, расстраивающим скорее своей непредсказуемостью, нежели остротой. Затем она долгое время ждала каких-нибудь изменений на другой части Стены — но её предыдущие предсказания были верны, и маленькая взбучка солдат перед охотой на воронов не привела ни к чему колоссальному. Во всяком случае, Диаваль не сообщал ни о каких мятежах. Диаваль вообще теперь предпочитал не летать в замок, только если ему в лицо не прикажут. Избалованная птица.              Огладываясь назад, конечно, сигналы увидел бы и слепой крот. Аврора потеряла часть пухлости в щеках, приобрела в других местах и выросла так быстро, будто по ночам её тянули за конечности в разные стороны. Она перестала болтаться сидя в седле, и большой зелёный плащ стал ей в пору. Сон теперь был лишь необязательным ночным времяпрепровождением, а вот еда — неотъемлемой частью каждого часа дня. Её еле уговорили не состригать волосы, и она долго выпытывала у Флиттл, как та сделала свои синими. Она реже думала вслух и больше томно вздыхала. Подобные изменения должны были дать звоночек о том, что в голове у неё что-то назревает.              В течение целой недели, предшествовавшей её дню рождения, пикси расспрашивали Аврору о загаданном подарке — Малефисента и сама хотела бы это знать — но та лишь улыбалась и отвечала, что скажет на празднике.              — Но ведь тогда мы не успеем его сделать! — воскликнула Фислвит.              — Его очень легко найти, — отвечала та.              Час за часом Диаваль подсматривал, подслушивал и поднюхивал, но даже он не выведал ни словечка. Может быть, ей нужны новые краски, или платье, или корзина фруктов с самой верхушки дерева, или новый набор ниток, или игральные карты, или…              На свой тринадцатый день рождения Аврора попросила тётушек поведать ей о её родителях.              — Расскажите мне про маму с папой, — сказала она, стоя в только что подаренной соломенной шляпе перед отвратительным на вид тортом (Наверное. Малефисента всего этого не видела. Так близко к их дому она всё же не подошла бы). — Что с ними случилось? Они живы?              Тогда, наверное, пикси совсем потеряли лицо. Заёрзали на стульях, переглянулись между собой, поправили чепчики, бросили парочку «эм-м-м» и «а-а-а» и переглянулись снова. Может быть, одна из них сказала, что Аврора всё узнает, когда подрастёт, но девочка настояла. И тогда, запинаясь и перебивая друг друга, думая на ходу, они сплели дивную небылицу, настолько же короткую, насколько неправдивую.              — Тётушки сказали, что мама с папой умерли очень давно, — поделилась Аврора воркующему вокруг неё Диавалю вечером. — Они утаили, от чего, потому что не хотят меня расстраивать.              Коли так, то вышло у них из рук вон плохо, потому что Аврора всё равно выглядела расстроенной.              — Не знаю почему, но я надеялась, что на самом деле они живы и просто находятся в каком-то долгом путешествии за морем. Что, когда они вернутся, то будут рады видеть меня уже такой большой. Это, конечно, всё лишь фантазии, — улыбнулась она, приглаживая волосы под шляпу. Закат бил в глаза, и вокруг её золотистой гривы горело оранжевое сияние. — Конечно, они не могли быть живы, иначе не оставили бы меня здесь, а взяли с собой.              Диаваль потоптался на столе. Они нежились во дворе, пока тётушки занимались стряпнёй. В кормушках у дерева копошились малиновки, царапая лапками тарелки.              — Как думаешь, я похожа на них? Я имею в виду… У всех моих тётушек волосы разного цвета, я даже не знаю, какой был бы у моей мамы. Думаю—Ай!!! — Диаваль дёрнул её за локон. — Эй! Больно же! — она посмотрела на свои волосы. — Может быть. Я тоже так считаю. Если бы ты меня не дёрнул, я бы так и сказала! На, займи рот, — она сунула ему в клюв маргаритку. Аврора плела венок. — Как думаешь, она тоже выросла в этом лесу? Может, такие же венки плела… Но тогда, выходит, она когда-то ушла отсюда! Где-то ведь она должна была встретиться с моим папой! А здесь совершенно никто не ходит.              Её пальцы быстро двигались, связывая поочерёдно белые и розовые цветы. Диаваль подавал их ей один за другим.              — Интересно, когда она ушла из леса? И где встретилась с отцом? И как он выглядел? Может, я и на него чуть-чуть похожа?... Нет, не внешностью. Я же не похожа на мальчика, — Диаваль смешливо каркнул. — Я имею в виду… Не знаю. Может, он и был лесником? Что, если это он жил здесь раньше, а не моя мама? Следил за лесом, чтобы не случалось пожаров, не позволял рубить деревья и охотиться. Может, ему нравилось быть в лесу среди природы, прямо, как мне, а потом он встретил мою маму и влюбился!              Хотелось бы ей посмотреть на такого Стефана, которого Аврора себе рисовала! Он звучал как чуть меньший мерзавец…              Бедный ребёнок.              Откуда ей было знать, что её отец жив, хоть и почти сед; что её отец крал с Болот и ненавидел овец; что он совершил непростительное, чтобы утолить свою алчбу и быть подальше отсюда; что он чуть не убил свою жену в приступе ярости; что в последнее время Стефан считал себя окружённым врагами, которые покушаются на его жизнь, лепя его изображения из воска, а затем, несомненно, протыкая их булавками; что он верил, будто замок вот-вот рухнет; что он приказал покрыть некогда красивые каменные стены своей величавой тюрьмы толстыми железными плитами, чтобы Малефисента не проникла внутрь.              — А потом они вместе решили искать приключений в море, но их не пустили туда с ребёнком, и они вверили меня тётушкам, отправились в путешествие и… не знаю. Попали в кораблекрушение! Или на них напали кровожадные пираты. Или съели пираньи, — выпалила Аврора. Ворон удивлённо покосился. Девочка только вздохнула. — А я даже не знаю их имён. Я спросила тётушек, но те ответили, что пока не могут сказать. Не понимаю, почему это столь секретная информация, — она доплела венок, отложила его. Наклонилась к Диавалю. — А что, если они как раз и есть пираты? Поэтому о них и нельзя распространяться.              Она рассмеялась, откидываясь на спинку стула. Диаваль с притворной укоризной покачал головой.              — Жалко, что их не стало так давно. Значит, они погибли совсем молодые, — вздохнула девочка. Кажется, весь вечер она лавировала на попытках приободрить саму себя против неминуемых волн горечи. — Хотела бы я с ними встретиться… Думаю, если бы я познакомилась с ними, то сразу поняла, что мы очень похожи. Как считаешь, я бы им понравилась?              Диаваль надолго уставился на неё, прежде чем медленно кивнуть — и остаток дня он был задумчив, адресуя простору эти свои взгляды, от которых его глаза делаются матовыми, и вспоминаешь, почему людской род считает воронов плохим знаком.              Они оба искренне надеялись, что помешательство временно. Что буря утихнет, что мизерной порцией баланды, предложенной пикси, Аврора кое-как удовлетворит свой голод.              Не тут-то было.              Расчёсывая лошадям гриву: «Как думаешь, у моего отца была какая-нибудь фамилия? Если была, то она передалась бы и мне». Прогоняя белок с птичьих кормушек в вертограде: «И почему они могли выбрать для меня такое имя?». Собирая яйца в курятнике: «Интересно, сколько им было лет? И как долго они были вместе?». Прогуливаясь по лесу: «Интересно, а они знали про тень?». Умываясь утром: «Как думаешь, они были верующие? Значит ли это, что и мне тоже нужно начать молиться?».              Малефисента только вздыхала про себя. Это было всё равно, что смотреть на поверхность воды под собой.              Следы и отзвуки Аврора находила везде. Она перечитала «Жемчужину» и открыла её со стороны, что была недоступна ей одиннадцатилетней. Она принялась проповедовать всем, кому повезло стоять у её амвона — то есть переводящей дух во дворе Флиттл, для которой поэма стала скорее колыбельной, потому что уже на сорок шестой строфе она сопела, и не успевшему ретироваться Диавалю. В тот день Малефисента разбиралась со своими делами в восточных лесах, слишком далеко и, откровенно говоря, слишком раздражённая, чтобы оставаться и выносить какие-либо упоминания об этом позоре мира, но, по словам Диаваля, Аврора действительно засела за текст. Она зачитывала понравившиеся ей места, оттеняла каждое лицо, пуская в ход мимику и не щадя голоса, когда нужно было изобразить то обезумевшего от скорби и корысти отца, то укоряющую его дочь, увешанную жемчугом в небесном царстве.              «Мне очень нравится, — заключила, по его словам, она. — Хочу как-нибудь положить на музыку».              Пение ей по-прежнему приходилось по душе, хотя ныне и случалось реже. Послушать её слетались все кому не лень — пускай Диаваль иногда был в других местах и смотрел на других людей, Аврора легко сыскивала компанию. С пронзительными предупредительными криками за ней следовали сойки, осторожно перепархивая зёрна, стучали клювами синицы. Зимними вечерами иногда на неё натыкались слепые зайцы-беляки: жалкие, остроносые, с большими длинными лапами, чёрными кончиками ушей и постоянным выражением лица, будто они стали свидетелями вопиющего бесчестья. Аврора разрешала им скакать поблизости и подкармливала шиповником — те в ответ натаптывали ей тропы в снегу.              Но сейчас стояло знойное отцветающее лето, Авроре уже как пару месяцев было четырнадцать, и она сидела поверх расстелённой на лесной поляне ткани, то и дела меняя позу, будто верила, что кто-то пристально следит за ней и осуждает тот или иной поворот головы.              Стоять в тени казалось глупостью, а всё же больше стоять Малефисенте было негде. Она развлекалась тем, что набрасывала крохотные зарисовки пичужек: они то и дело порхали вокруг Авроры, присаживаясь то на ближних веточках, то на траве, то даже на её плече. Каждая считала долгом выдать Авроре соло — чтобы та залилась чем-нибудь в ответ. Так они и распевались, словно учитель с учеником — не ясно только было, кто кого учит. Диаваль на их фоне выглядел, как старый скряга.              Аврора протягивала свой вокализ, глядя то на него, то на птиц, и голос её вдруг спрыгнул с гласных на слова.              — Как вышло, как вышло,       Что каждая птичка поёт для кого-то,       И кто-то на песню       В ответ шлёт ей трели свои?              Она вдруг сделала «буп!» Диавалю по кончику клюва:              — Тебе вот есть, кому петь, Краса-а-авчик? — улыбнулась она. Однако взгляд её вскоре затянулся туманной задумчивостью.              — Что если, что если,       Как птица, летает души моей песня,       И кто-то услышит       Слова этой трели любви?              Диаваль громко раскаркался — то ли это были его аплодисменты таланту, то ли его трель любви.              Фея наблюдала, как девочка со вздохом положила голову на колени, и мысли её запорхали, как взволнованные птицы в листве. Старая маленькая одержимость Авроры любовными балладами принимала опасный оборот. Не то чтобы существовала реальная опасность того, что незнакомец вторгнется в этот лес... И всё же смотреть, как девушка в столь юном возрасте впадает в обманчивые объятия грёз о любви, было что вонзать себе иголки под ногти.              Из-за кустов к ним подкрадывалась белка. Обычно хвостатые Аврору совсем не боялись — могли даже пробежать прямо по её вещам или ногам, если это было им по пути. Но эта двигалась короткими прыжками, бросаясь то туда, то сюда, делая свой путь куда длиннее, нежели если бы решила не торопиться. Аврора замерла, будто прекрасно знала, что на её припасы ведётся активная охота.              Наконец белка одним рывком выхватила что-то с ткани — и уже в следующий миг взлетела зигзагами по стволу молодой сосны и, примостившись наверху, принялась трещать, то ли посмеиваясь, то ли бранясь. Аврора задрала голову с насмешливой, довольной ухмылкой, которая затмила бы солнце.              Нахалка поковырялась в еде — и большой орех, который она придерживала другой лапкой, упал на землю. Белка глядела на него сверху, точно на живое существо, в уморительной неуверенности: то ли подобрать его, то ли удрать.              — А я недавно кое-кого встретила, — заявила вдруг Аврора.              У Малефисенты дёрнулся угольный карандаш. Диаваль тоже подпрыгнул на месте — его рывком оторвали от внимательного разглядывания белки — и издал звук, похожий на уханье совы. «Кто?».              Аврора вскочила на ноги.              — Это был принц. Он был высокий, и красивый, и… такой романтичный! О, мы с ним ходили, беседы водили! И когда пришла пора прощаться, он посадил меня на своего белоснежного коня, и потом… я проснулась, — осеклась она. Диаваль закудахтал. Автора покачала головой: — Да, да, да. Но кто знает? Во-первых, если этот сон повторится, он точно сбудется. Во-вторых, в любой день какой-нибудь заморский принц может случайно проезжать здесь и попросить еды и питья.              Диаваль во весь голос шикнул на белку — верно, боялся, что ей достанется раньше, чем принцу. Аврора легла обратно на траву, щурясь на солнце.              — Знаешь, о чём я думаю в последнее время? У меня дома есть книга. Называется «Соображения верно необходимые для доброго наставления принца». Я раньше её не читала, хотя, сколько помню, она у нас есть.              Рассказывать об этом Диавалю, конечно, было излишне — потому что именно он это убожество и приволок, прямо из королевской библиотеки. То была знатная оплошность — потому что Авроре тогда не было и пяти лет и читать подобное она, конечно, не собиралась — но он поленился отнести книгу обратно. Теперь, подумала Малефисента с хищнической ухмылкой, пусть разбирается с последствиями. Он ненавидел пространственные рассуждения о политике. С самого начала своей службы он предпочитал щепетильно описывать, во что были одеты заморские послы, нежели с какой целью они приехали. А в девочках, видимо, в тринадцать лет просыпается ещё и любовь к дипломатии. Диавалю придётся снести предательство свей любимицы в одиночку.              — Если допустить… Если допустить, что кто-то из моих родителей жил в нашем доме до меня… То эта книга принадлежала моему отцу, — пробормотала тем временем девочка. Малефисента готова была поклясться, что у Диаваля упало сердце — он весь встрепенулся. — Выходит, можно предположить, что мой отец был принцем? Было бы здорово… Тогда, может быть, он умер во время королевской охоты в схватке с огромным медведем. Или кем ещё похуже… Красавчик, ты веришь в драконов?       Княжеское зерцало через пару дней внезапно пропало — а вечером обнаружилось в пещере одной феи, которой, впрочем, добрые наставления никогда не понадобились бы. Должно быть, недоразумение.       Каждый из них чувствовал себя несколько раздавленным. Диаваль находил любовное пение Авроры милым — у Малефисенты ад клокотал в груди. Её саму не особо волновало, какие сказки выдумывает принцесса, абы они были ложными и несущественными — у ворона же было такое лицо, будто он вот-вот задохнется, всякий раз, когда девочка упоминала своих родителей.              И всё же Диаваль был адамантовый оптимист. Или старался сам себя успокоить. Он вторил: она просто взрослеет. Это перелом такой. Со всеми случается.              «Что-то я не помню, чтобы у меня был такой перелом», — отвечала ему Малефисента.               Он приподнимал бровь, она вспоминала, что когда-то желала своим родителям спокойной ночи перед сном, и превращала его в птицу прежде, чем тот издаст хоть звук.              Впрочем, во многом Аврора оставалась той, кем всегда была. Она рубила дрова, разводила огонь в очаге, помешивала супы и рагу. Дозволяла Роне, королеве куриц, сидеть на столе, пока подшивала одежду. Настраивала струны на лютне, сваливала рисунки под кровать. Взбиралась на деревья, скидывала вниз плоды по корзинам, потому что стоять на стремянке скучно. После долгих дней купалась в ручье, училась плавать под водой и барахталась, как лягушка. Настоящим лягушкам она угрожала поцелуями на случай, если один из них заколдованный принц. Те сбегали с камней.              Она ловила фей на шутках и недомолвках, как не умела раньше — теперь знала, что, когда ей сказали, что во время приготовления хлеба нельзя шуметь, а иначе тесто не поднимется, её просто просили помолчать. Знала, что Флиттл не помнит, тётя она ей по маминой или по папиной линии. Знала, что им на самом деле легко утереть нос.              — …Тогда тётя Нотграсс сказала, что, если я буду проводить в лесу слишком много времени, то придёт фея, которая наведёт морок и утянет меня в топи — и я сказала: «Обещаешь?», — расхохоталась она. — У неё глаза на лоб полезли! Даже начала ногой топать!.. О-о-о, я такая злобная.              И теперь смеялся уже Диаваль, которому доставались все эти истории.              Аврора чихнула и откусила от яблока.              — Если и есть такая волшебная страна, то нет причин бояться попасть туда, — протянула она. — Думаю, на самом деле там летают разные феи, и каждая занимается своим делом. Например, помогает деревьям расти или разбрасывает камни в ручьях, чтобы вода беспрепятственно текла дальше. И ещё там должна быть фея, чья работа — это следить за мной, — добавила Аврора — и Диаваль почти по-человечески прыснул. Аврора потупила взгляд. — Ну… ну ладно, может… может, она делает ещё и другие вещи иногда.              Диаваль счёл эти слова ещё смешнее — Малефисента готова была поставить его перья на то, что камень летел в её огород.              Это не её работа. Разве её вина, что с девочкой вечно какие-то неприятности?              Вот уже пару дней Аврора чувствовала себя скверно. Она вставала, а потом на пару мгновений замирала, словно у неё кружилась голова. У неё болел живот. К тому же, она немного чихала, и всё вместе это мало к чему сводилось, зато здорово волновало.              Поэтому — как раз затем, что это не была её работа — прежде, чем отойти той ночью ко сну, Малефисента поручила Диавалю приглядеть за девочкой — на случай, если её состояние ухудшится.       Она проснулась от того, что её толкали в плечо.              Фея открыла глаза как раз когда, как Диаваль в очередной раз въехал головой в её предплечье, будто снарядом. Он тихонько каркнул свои извинения — один тот факт, что не трещал орешками, а бесцеремонно разбудил её, подорвал её с кровати.              — Там… что-то, — пробормотал ворон, как только смог. — Я не могу понять, что именно, но всё плохо.              — Диаваль. По существу.              — Я сторожил Аврору ночью, и всё было хорошо, хотя она долго ворочалась, — пропыхтел Диаваль. На нём лица не было. — И тут среди ночи, минут десять назад, она проснулась, поднялась с кровати и ушла в уборную. Она очень долго оттуда не выходила — может быть, она до сих пор там.              — Диаваль, это не…              — Нет. Госпожа, прошу, дослушай меня. У неё кровь на постели. И на ногах, — прошептал ворон. Малефисента замерла, поражённая догадкой. — И, мне могло послышаться, но, боюсь, она плачет.              — Много крови?              — Что?              — Много крови?              — Я не… Эм, не очень? Но — это — я не понимаю, что ты имеешь в виду! — он помотал головой. — Все другие дома спят. Я не осмелился залететь внутрь, потому что, подозреваю, она не пожелала бы видеть меня подле себя, но… Может быть, она ранена, или что ещё хуже.              — Ради всего святого… — Малефисента приложила руку ко лбу.              Неужели это время уже настало? Несомненно — ей уже четырнадцать. И всё же, как они могли упустить это? Цветы, уже цветы…              — Госпожа? Прошу, нам стоит поторопиться.              — Диаваль, она в порядке, — фея вернула своему голосу твёрдость. — Во всяком случае, она не ранена, в этом я могу тебя заверить. Но мы должны идти. Нельзя оставлять её на тех дурёх.       Малефисента всё-таки знала, как выглядит лошадь, и Диаваль вышел неплохим примером, если не считать почти птичьего клюва на месте морды. Когда они наконец добрались до домика, Аврора уже заседала на кухне, примостившись у приоткрытого окна с любимой чашкой в руке. В свете играющего пламени свеч Малефисента увидела, что с плеч её свисала сорочка, слишком объёмная, чтобы быть её собственной, и определённо не та, в которой она уснула — та, как и простынь, колыхалась с верёвки во дворе, и сентябрьский аквилон тревожно подёргивал её рукава.              Диаваль, уже ворон, замер в зарослях. Стояла гробовая тишина. Малефисента вновь окинула девочку внимательным взглядом и наконец облегчённо вздохнула.              — Как можешь посудить, с ней всё в порядке.              — Я умираю? — воскликнула Аврора.              Они дёрнулись.              — Да что ты! Вовсе нет, милая! — раздалось за её спиной, а затем в раме появилась Флиттл. Доселе Малефисента не предполагала, что она там. Тётушка выглядела потрёпанной. — То, что случилось, совсем не страшно. Наоборот, это лишь значит, что ты взрослеешь и цветёшь, как деревце.              — Но там идёт кровь! И не останавливается! Всякий раз, как я чихаю, оно…              — Пойдём, я… эм… объясню тебе. И закрой окно, милая, иначе твоё чихание превратится в настоящую простуду.              В то же время, как Флиттл объясняла человеческие девичьи процессы Авроре, Малефисенте пришлось объяснять их Диавалю — потому как даже в своих перьях он с каждой секундой выглядел всё более смятённым.              — Это цветы. Они нужны для того, чтобы, когда человеческие твари вдвоём изображают животное о двух спинах, у них мог получиться ребёнок.              Диаваль издал низкий мычащий звук и довольно качнул головой. Всё же это славно, подумалось фее, что она имеет дело с вороном. Он не стыдливая мимоза, да и упоминания крови его не смущают нисколько...              И тогда он, конечно, истошно завопил. Малефисента шикнула — но он принялся хлопать крыльями прямо у её лица и сим завоевал свои два слова — а именно изумлённое и громкое: «В четырнадцать?!»              Колдунья ухмыльнулась:              — Разве ты не слушал её «трели любви»?              — Но ведь то только песни… Это не то же самое, что—Боанн… — он накрыл руками лицо.              — У неё только появились цветы. К ним супруг не прилагается, — вздохнула фея, хотя его обеспокоенность и забавляла. — Это только означает, что её организм отныне готовится выносить ребенка, если до этого когда-нибудь дойдёт. То, что они появились в четырнадцать лет, абсолютно нормально — у меня вот были ещё раньше.              — Погоди, они и у тебя тоже есть? — нахмурился Диаваль, отнимая руки от лица. Малефисента коротко кивнула. — Но ты не человек.              — Великолепное наблюдение.              — Но тогда почему?              — То, что я единственная живая фея, ещё не значит, что природа не предполагала никого другого, Диаваль.              — Нет, я понимаю, просто…              И вдруг её осенило.              — Только не говори, что ты думал, что феи откладывают яйца. Пожалуйста, Диаваль, не говори, что… — её отвращение сменилось широким оскалом: — Нет, скажи, что ты именно так и думал. Ты ведь так и думал, верно?              Сквозь зубы и нос из неё просился беззвучный смех. Диаваль закатил глаза.              — До сей самой поры, госпожа, я ни единой секунды не думал об этом вообще.              Малефисента смахнула с его макушки опавший лист и прислонилась к стволу дерева.              — Здесь и объяснять нечего, это совсем не сложно. Цветы появляются каждые шесть месяцев, они идут несколько дней, не больше недели, случаются почти у всех — хотя я не уверена насчёт водных фей. У тебя кровоточит орган, где иначе был бы ребёнок, постоянно кружится голова и ломит тело. В лучшем случае, ты проводишь пару дней в своей постели, попивая чай и позволяя мху впитывать кровавое месиво. Полагаю, это небольшая плата за то, чтобы не быть на месте оленей в течке.              Пожалуй, это было всё-таки немного сложнее. Например, её цветы даже не были ровно каждые шесть месяцев. В её жизни было несколько лет, когда их не было совсем. Может быть, природа решила, что с потерей крыльев пролилось достаточно крови на весь год вперёд. Но то были необязательные детали.              — Ты никогда не упоминала об этом, ни разу!              — С какой стати я бы рассказывала тебе о таком?              — Ну. Если бы не то, что происходит сейчас, я бы так никогда об этом и не узнал.              — И меня бы это более чем устраивало.              — …Справедливо.              Судя по странствующему по разным комнатам дома огоньку, Аврора и Флиттл покинули кухню и несколько минут спустя поднялись в её горницу. Тень Флиттл дёргалась у стены над кроватью, а затем свеча погасла.              Сон был страшным зверем — он вцепился в Малефисенту, и голова её то и дело покачивалась вперёд, словно гиря. Но уйти казалось более чем неправильным.              Аврора занимала светёлку справа. Кроме окна, выглядывающего на передний двор, имелась также и дверь, от которой широкие деревянные ступени вели вниз, к самой земле. Сидя на этой лесенке, Аврора часто смотрела на водяную мельницу внизу, проверяла кормушки птиц на соседних деревьях или наблюдала за грозой. Теперь же они приютили фею — она опустилась на одну из них, там, где не кусал ветер, и отклонила голову к стене.              Шумно пела вода, трещала, вращаясь, мельница. Мерцали звёзды, и небо казалось дальше, чем когда-либо. Ей на колени присел ворон и вспушил перья.              — Мне не холодно, — возразила она. Ей ответили чем-то булькающе-озабоченным. — Хорошо. Разбуди меня через час. Отвезёшь меня домой.              С рассветом Малефисента исчезла, и Диаваль позже сообщил, что утром Аврора немного поплакала, вновь удалилась в уборную, а потом сменила платье и сняла простыню с кровати. Фея не могла ни видеть, ни слышать всего этого — зато наблюдала, как девочка тихонько спускается на кухню перед обедом. Там на неё во все глаза глядели Нотграсс и Фислвит. Наконец, последняя подскочила с места:              — Как ты, зайка?       — Эм, наверное, тётя Флиттл вам уже сказала, у меня идёт кровь…              — О-о-о, кровь! Это так волнительно! Это же замечательно! — прощебетала Фислвит, и Малефисента потеряла последние остатки симпатии к ней. — Как ты себя чувствуешь? Болит где-нибудь, или хочется в туалет, или…              — Тётя Флиттл сказала, что так организм очищается от всего плохого. Я не знала, что во мне столько плохого, — Аврора приподняла тряпки, что держала в руках: какое-то большое полотно и сорочку, в которую переоделась прошлой ночью. Оба были перепачканы кровью, как если бы… Какого чёрта? Разве они не дали ей… — А нельзя чем-нибудь заткнуть кровотечение? — спросила девочка. — Иначе мне не хватит одежды, к тому же, это просто немного неприятно. Сегодня мне хуже, чем было вчера. Мне как-то очень холодно в животе. Если можно, я бы хотела какую-нибудь тряпочку.              Ради всего святого…              — Я их убью, — пробормотала Малефисента. Диаваль покосился. — Я оторву им головы зубами.              Она просто истекала кровью всю ночь и утро?!              Неужели было так трудно догадаться, что человеческая девочка, превосходящая их размеры в несколько десятков раз, будет терять больше крови? Неужели им не пришло в голову сделать что-либо, кроме как просто наказать ей переодеваться и продолжать истекать кровью? На кого она только понадеялась? Они сами-то, небось, раз в день подтирали листком свою одну капельку крови, и на том кончались их хлопоты! Может быть, они с тех пор и стали больше, только вот мозги остались размером с ячмённое зёрнышко!       Троекратной смекалки фей хватило на две вещи: на небольшой плотный пояс с завязками и на полоски из завалявшегося во всех углах дома льна, к этому поясу прикрепляющие. Этих полосок хватило до полудня — все они вскоре перепачкались, потому что, чёрт возьми, один простой лоскут льна только на это и годился. И Аврора по-прежнему мучилась от боли в животе и спине.              Возможно, это свидетельствовало о действительной разнице между природой пикси и таких фей, как она. Быть может, это говорило лишь о том, что всю троицу следует сжечь на костре и развеять по ветру.              Но в первую очередь для Малефисенты это значило то, что Авроре больно. А этого допускать было нельзя. Одна мысль делала что-то нехорошее с её внутренностями.              У высоких берегов самых кислых болот Топей Малефисента отыскала мох. Он рос зелёными и красными семействами, протягиваясь вверх от кромки воды — казалось, тонкие деревья на суше вот-вот спустятся по тяжёлым ступенькам, выросшим за долгие, долгие годы там, где природа была предоставлена самой себе и почти никто другой не выживал. Даже в холодную осень, оставившую деревья без наряда, покров болотного мха оставался цветным, переливался нетронутыми каплями росы на каждом остром кончике звездообразных соцветий. Тут и там среди зелёных крохотных холмиков и выпуклостей разливались багряные лужи, словно на поле пали воины, и всё, что осталось после них — лужи подсыхающей крови.              Мох словно подсказывал, чем может помочь.              До пикси дошёл — долетел — маленький перевязанный мешочек с охапкой подсушенного болотного мха; его ярко-зелёный цвет сменился желтоватым, и он немного шуршал в тканевой обёртке. Нотграсс обнаружила его висящим над очагом, посреди засушенных трав и чеснока, и удивилась, как ей раньше не пришло это в голову. На её счастье, неподалёку на полках лежали ими же собранные в саду ажурные жёлтые соцветия и вяжущие листья манжеток. Тогда к ней совсем вернулась память.              Тем же вечером девочка подвязала к поясу льняную подушечку, набитую мхом, и напилась душистого чая. Оранжевый огонёк её комнаты помельтешил и наконец погас.              Малефисента выждала полчаса и подступила к стороне дома у ручья.              — Она спит? — прошептала фея. Диаваль, сидящий на оконной раме выше, просунул голову внутрь и, отклонившись погодя, кивнул.              Ступеньки почти не скрипели под её мягкими шагами — пикси в противоположной половине дома её не услышали бы, но с девочкой приходилось быть осторожной. Малефисента приоткрыла дверь в комнату Авроры, выглянула из-за полузакрытых штор.              Она лежала, по нос укутанная в одеяла, как в огромное облако. Выглядывало только её лицо — тонкокожее, изветренное, будто прозрачное. Показалась она Малефисенте такой малой, такой хрупкой. Казалось бы, все реки, проталины и кусты в округе обшастала, вытянулась в рост так, что плечи не поспевают за руками — а всё равно прячется от грозного взрослого мира под одеялом, греется. И спит доверчиво.              В каком-то тоскливом, печальном успокоении Малефисента отодвинула штору. Воздух можно было хоть рукой взять, такой живой и видимый — его прохлада погружала комнату в тёмную мутную синеву, будто чьё-то огромное тайное дыхание. Прямо как на Топких Болотах. Только луна, заглядывающая одним глазком сквозь окно и дверь, вышивала серебряные нити на резьбе кровати, на волосах девочки.              Как она была близко! Можно сделать пару шагов вперёд и прикоснуться к ним, к её волосам. Убедиться, что её сон крепок и спокоен. Конечно, она не стала этого делать.              Она ступила назад, ступила к двери, ступила вниз.              С каждым шагом её тень росла по стене, надломилась у ската крыши — словно пыталась задержаться, хотя бы так постоять ближе к девочке. Фея дёрнула головой — и тень отскочила дальше, прочь из детской. На её месте тут же возникла другая: Аврора задрала голову, повернулась, замерла — но в итоге опустилась в постель.              Ещё пару дней Аврора провела там же — в постели, и единственной отрадой её были приготовленные Нотграсс лепёшки и сидящий на подоконнике Диаваль. Его дежурство иногда сменяли другие вороны, в частности, заботливая Мейхем или её коротышка-сын Маверик — их, к сожалению, было не прогнать. Иначе Аврора наверняка проводила бы все эти дни одна, запивая чаем проглатываемое «Терпение». Выходила она из комнаты лишь затем, чтобы дойти до уборной или кухни.              Наконец, одним ранним утром её фигурка спустилась к ручью во дворе с корзиной в одной руке и мылом из щёлока в другой. Одну за другой она промыла с дюжину полосок льна, оставила их с простынёй выбеливаться на солнце, а затем выбросила мох.              Все вздохнули полной грудью. Птицы улетели в тёплые края быстрее, деревья сбросили листву. С цветами было покончено.              …Пока они не вернулись. На следующий месяц.              Минуло едва ли несколько недель — и Аврора вновь слегла в постель, притягивая колени к животу и накрываясь всеми одеялами в доме.              — Это… нормально? — прошептал Диаваль под ухом.              Малефисента всматривалась в резные ставни домика, сжимая челюсти.              — Что ж… Есть основания предположить, что частота этого явления может сильно зависеть от различных факторов — скажем, от роста, или от веса, или возраста, или того, сколько ты ешь и работаешь. Может быть, они связаны с фазами луны, или, возможно, они только поначалу идут каждый месяц, а затем стабилизуются по мере того, как…              — Ты не знаешь.              — …Я не знаю.              Что было очень, очень унизительно.              Она изучила свои книги вдоль и поперёк, но в них указывался только уже известный ей период шести месяцев — либо с девочкой в самом деле случилось что-то неладное, либо предшественники Малефисенты были настолько же осведомлены о людской природе, насколько она сама. Незнание сводило с ума. Если столь скорое возобновление было признаком болезни, нельзя было терять ни часа.              В любом случае, нужна была помощь со стороны — и, к счастью, уже к концу дня у Малефисенты возникла идея.              — Ты отправишься в город к аптекарю и разузнаешь, нормально ли это для человеческих девочек, — сказала она своему верному слуге.              Её верному слуге идея понравилась — ровно до того момента, как он понял, что она подразумевает.              — Ты хочешь, чтобы я двинулся на своих двоих до самого Персефореста и обратно? В такую погоду?! — он выпучил глаза. — Госпожа, неужели мне придётся идти пешком? Не могла бы ты сделать мне повозку?              — Запряжённую кем, Диаваль? Я не последняя волшебница, но я не могу создать для тебя живого коня из ниоткуда. И я не позволю тебе украсть одну из их лошадей — боюсь, такую пропажу заметят даже они.              — Ты могла бы превратить в коня меня.              — Ах, точно. Чтобы ты смог свободно задавать людям вопросы. Они наверняка разберут твоё ржание.              Диаваль поджал губы.              — Что ж, в таком случае, я мог бы быть в своём теле. Я могу задавать необходимый вопрос, если достаточно потренируюсь.              — Диаваль, — вздохнула Малефисента. Терпение было на исходе. — Говорящий ворон — это гораздо более жуткая вещь, чем ты думаешь. Если хочешь вернуться живым, будь добр, останься человеком.              — Но — пешком? Это может занять больше одного дня! Мне…              — Тогда тебе лучше выдвигаться сейчас.              — …может понадобиться ночлег! Мне могут понадобиться деньги! Мне…              — Я уверена, ты что-нибудь придумаешь. У тебя ведь умная голова, верно, Диаваль? — ухмыльнулась она.              Слуга прочёл в её взгляде неприятную для себя правду — все его претензии его госпожу абсолютно не трогали. После ещё одного скорбного взгляда в сторону Терновой Стены, Диаваль демонстративно приподнял воротник своего поношенного плаща и сдался. В конце концов, здоровье и счастье Авроры было ему далеко не безразлично. Ему почему-то всегда надо было пожаловаться, прежде чем всё равно выполнить то, о чём его просят. Однажды он уже пытался объяснить, что это просто необходимый этап, влияющий ни на что, кроме его душевного спокойствия — «Если мне жарко, я должен сказать, что мне жарко — потому что я хочу, чтобы это было известно, а не потому что ожидаю, что потухнет солнце» — но для Малефисенты это объяснение так никогда и не заимело смысл.              Он в самом деле исчез на весь день — с утренних сумерек, ещё чёрных, до сумерек ночных, таких же чёрных. Аврору, как могли, утешали другие вороны, а Малефисента бродила у заводи драгоценных камней, чтобы, когда блудный слуга воротится, им не пришлось искать друг друга.              Наконец она почувствовала его присутствие обонпол Стены. Его губы были фиолетового цвета, и шёл он как будто на ощупь. Он пробуравил ногами снег, пока не добрался до феи и не сказал ей в лицо:              — Да.              И двинул дальше.              Да, это нормально.              — Ты пробыл там весь день, и я получаю только одно слово?              — И ты должна мне одно взамен! — раздалось громкое.              — Не дождёшься, — фея закатила глаза. Диаваль скорчил грустную мину. — Что? Это целых два слова.              Однако, после хорошего сна и горячего напитка паршивец соизволил сказать больше, и Малефисента удостоверилась, что человеческие женщины действительно испытывают цветы каждый месяц — потому людской народ зовёт их «месячными», а не цветами — хотя поначалу частота их может быть и не так чётко определена. Лекарства, которые они использовали, годились, и больше ничего сделать было нельзя, кроме как держать в теле постоянство сухого и мокрого, горячего и холодного. Судя по всему, люди обычно больше беспокоились о здоровье женщины, если у неё не было крови, хотя для Малефисенты это никогда не казалось поводом для беспокойства. Ну да ладно. Люди любят страдать. Возможно, в этом есть что-то религиозное.              Он дал ей знать, что люди на удивление брезгливы в отношении этой темы, что он нашёл уморительным. Его сначала чуть не выгнали из заведения, когда он принялся спрашивать про кровь и боли. Аптекарь, казалось, помнил Диаваля с их последнего визита давным-давно, хотя, похоже, не припоминал, что они тогда так ничего не купили, поскольку спросил, родился ли у Диаваля наконец ребенок, раз он такой заботливый участливый отец. Из-за этого ворон сделался весьма обеспокоенным — его шпионская личность под угрозой! — и попросил Малефисенту не придумывать для него больше миссий в город.              Избалованное животное! Он даже не знал своего счастья, не знал, насколько недооценивает свободу передвижения. Свободу летать к Авроре и сидеть подле неё, когда ей больно, грустно, волнительно или просто есть что сказать; свободу задавать людям в городе вопросы, при этом выдавая себя за одного из них — чёрт возьми, свободу вообще быть в городе! Чудище убила бы за шанс попасть туда.              — Я думала, мы уже давно отбросили эту затею, Аврора!              — Ну пожалуйста, тётя Нотграсс! Я могу продавать сыр из молока Фернаделл, — протянула она, перебирая ногами рядом с Нотграсс, которую уже переросла на две головы. Они шли от водяной мельницы. — Или даже мастерить что-нибудь руками. Я умею вышивать и плести. Думаю, у меня получилось бы подзывать людей и помогать им выбрать что-нибудь! Или хотя бы помогать вам! Это бы сослужило всем нам! Пожалуйста!              — Ты ещё слишком маленькая, чтобы вести дела.              — Мне вот-вот пятнадцать!              — Вот видишь!              Они отмеряли шагами передний двор — обходя весенние лужи, Аврора несла на палке за плечами два ведра только что набранной воды. День был пасмурный, но светлый, безветренный, но холодный.              — Тогда просто возьмите меня с собой в город! Я ничего не буду делать, только посмотрю на людей и…              — Ни за что!              — Что в этом плохого?              — Аврора, тебя могут узнать!              — Узнать как кого?! — Аврора рывком отпустила вёдра. Они со звоном плюхнулись о землю, но досточка только сильнее ударила её по шее. Она пригнулась – и Нотграсс пришлось смотреть ей прямо в глаза. — Меня там вообще никто не знает! Никто не знает моего имени! Я всю жизнь прожила здесь, как тепличный цветок, и ни одна живая душа, кроме вас троих, меня не видела! Я даже не понимаю, почему меня нужно прятать.              Мимолётное сомнение проскользнуло на лице Нотграсс. Она поморщила нос.              — Роза, ты несёшь какие-то глупости, — проворчала она наконец, выскальзывая из хватки.       — Вовсе не глупости! Почему вы обращаетесь со мной, как с ребёнком? Просто послушай меня! — воскликнула Аврора, но та продолжила упорно уходить к конюшне. — Это так нечестно!              — Хах! Нечестно! Тебе никогда не приказывали жить в лесу, — буркнула тётушка, но вовремя опомнилась. Нотграсс отсыпала немного сена Черничке. — Аврора, это слишком опасно! С тобой может что-нибудь случиться, а ты не можешь постоять за себя!              — Но ведь вы уже не раз там были, и с вами ничего не случилось! И я могу постоять за себя! Я могу… я могу… Со мной поблизости будут вороны, они будут оберегать меня!              Нотграсс замерла на секунду и медленно обернула морозящий взгляд.              — Ты же сейчас шутишь, верно?              Аврора, сначала растерянная, чуть поникла лицом.              — …Да, я… шучу, — протянула она, вновь надевая на шею палку, как колодки.              Она подошла к лошадям, перелила воду в поилку. Нотграсс следила за её работой со сложным, противоречивым выражением лица. Они направились в кладовую, чтобы сложить инструменты. Лицо Авроры было как никогда каменным.              — Аврора. Мы втроём трудимся денно и нощно, чтобы ты ни в чём себе не отказывала. Мы и так позволяем тебе пропадать в лесу так долго, что, того и гляди, ты сама скоро превратишься в дерево. Неужели этого не достаточно? Мы разрешаем тебе…              — Вы не разрешаете мне подходить к Терновой Стене! — Аврора вновь откинула ношу. — Сами показали мне её…              — И я не знаю, почему ещё не выставила Фислвит из дома за это…              — …а теперь не разрешаете подходить!              — Потому что там опасно! — тётушка повысила голос.              — Так и там тоже опасно? Есть ли хоть одно место, кроме этой поляны, где не опасно?              — Нет! — крикнула вдруг Нотграсс свирепо. — Нет такого места! Поэтому тебе нельзя выходить за пределы этого леса!              — Но я…              — Я всё сказала!              Курицы закудахтали от её возгласа. Нотграсс зашагала к дому. У крыльца она обернулась, оглядела девушку. Малефисенте показалось, она сейчас скажет что-нибудь извиняющееся.              — И убери за собой, пожалуйста, — поглядела та на вёдра и закрыла за собой дверь.              Аврора осталась стоять во дворе в луже своего провала, ещё несколько секунд следя, как силуэт тётушки маячит за окном. Она осторожно приподняла вёдра одно рукой и отнесла их —              — должна была отнести их в кладовую —              — как вдруг бросила их у стены конюшни и убежала прочь.              Её голубое платье, как призрак, развевалось среди зелени. Она неслась всё дальше в лес.              — Диаваль, — произнесла Малефисента стальным голосом — и прежде, чем она договорила, Диаваль уже летел вдогонку. Чуть отставая, фея пошла следом, стараясь высматривать волосы и наряд беглянки. Аврора то сбавляла шаг, выдыхаясь, то вновь пускалась в короткий бег.              И всё же ворон настиг её. С обеспокоенным карканьем он закружил прямо над девочкой.       — Уйди! — фыркнула она. Диаваль продолжил бить крыльями. — Уйди же! Оставь меня в покое! — её голос сорвался на пронзительный слезливый крик. — Неужели я никогда и нигде не могу побыть одна!              Она замахала руками, и птица, каркнув, отлетела и исчезла. Аврора смотрела вслед со жгучим упоением, с жаром горящих на гряде вересковых холмов костров на Белтейн, но, подобно тому, как те тлели лишь одну ночь, так и этот огонь угас. Аврора прошла ещё несколько шагов, всё более медленных, пока не остановилась, глядя на землю, на мокрую свежую мураву, на свои ноги. Она приобняла себя за плечи, сгорбившись, и от одного её вида у Малефисенты встал ком в горле.              Знай Аврора о её присутствии, наверняка пожелала бы, чтобы и она ушла подальше — но фея могла только и дальше скрываться в тени деревьев, не сводя глаз, пытаясь усмирить бьющую в висках необходимость подойти ближе. Она бы… что бы она сделала? Обняла бы её за плечи, позволила бы выплакаться в собственное? Утешила бы всякой неправдой, что всё будет хорошо? Это было бы глупо, глупо и бесполезно — и всё равно она хотела это сделать.              Аврора дошла до берега ручья, журчащего и бегущего, и пугливо огляделась по сторонам.              — Вернись! — крикнула она. — Я не хотела обижать тебя. Прошу, вернись.              Где бы ни был Диаваль секундой ранее, сейчас же он оказался на замшелых камнях у её ног, подёргивая плечами, пытливо глядя наверх.              — Надеюсь, ты не серчаешь на меня, — протянула она стыдливо. Диаваль рьяно покачал головой. — Хорошо. Побудь со мной, пожалуйста.              Малефисента следила, как девочка подступает к самой кромке воды, снимает с ног туфельки, приподнимает подол платья.              Теперь она видела её во весь рост и возраст — Аврору на пороге пятнадцатилетия.              Она маленькая, не очень высокая. Худенькая, немного угловатая. Красивая, со светлыми кудряшками, вздёрнутым кончиком усыпанного веснушками носа и голубыми-преголубыми глазами, словно двумя капельками неба. Лопатки немного оттопыривают платье на спине, кожа на руках гладкая и розовая. Когда волнуется, она при ходьбе чуть притягивает их к себе, будто не знает, как занимать ими меньше места — вся как только родившийся олень, болтающийся на месте. Лицо у неё всё светится, движения быстрые, и вся она как блуждающий огонёк в вересковых пустошах. Её голос не такой высокий, как был в детстве, но такой же мягкий, прямой, как прохладный ветерок.              Подкрадывающееся лето согрело воду настолько, что Аврора вошла в ручей по щиколотки, присела на один из больших камней, поболтала ногами по дну. Диаваль увернулся от брызг. Аврора усмехнулась. Потом глубоко вздохнула.              — Я не сержусь на своих тетушек, вовсе нет. И мне... мне хотелось бы просто... Мне не грустно, потому что я знаю, что тётушки хотят для меня самого лучшего, но иногда... Понимаешь, я ничего не могу с собой поделать, — Аврора поводила рукой по воде. Посмотрела за плечо, за поворот ручья. Он терялся в лесу, и дальше не было видно ничего, кроме дальних расколов и обрывов. — Разве не забавно? Что, если бы никто не сказал мне, что за пределами этой глухой чащи есть города, королевства и сотни людей... Если бы мне никто не сказал, догадалась ли бы я сама? Захотела бы уйти отсюда? Стало ли бы мне казаться, что мне уготовано… что-то большее?              Диаваль посмотрел в ту же сторону.              Малефисента вспомнила её ребёнком: босоногую, в тряпках, с пушистыми почти белыми волосами, с круглым лицом, которое она подпирала обеими ладонями, пока читала. С барабанами из листвы, с червями в кармане, с домашним богомолом, с ободранными коленями. Если бы ей никто не сказал… Диаваль бы всё равно принёс ей книги. Она всё равно копалась бы в земле и залезала на деревья и убегала на окраины леса — всё, чтобы сделать известный ей мир глубже, выше, шире. Ей всегда было бы тесно здесь.              — О, я знаю. Тебе, должно быть, всё это кажется очень глупым, — улыбнулась девушка. Диаваль со всей серьёзностью покачал головой, подскочил к ней на колени. — Красавчик, — проворковала она, поглаживая его по голове. — Понимаешь, Красавчик, ты птица. Ты свободен, можешь летать где вздумается. Над полями, и лесами, и деревнями, и терновником. А я застряла здесь навсегда. Я не могу отправиться ни в Персефорест, ни в… Ох, забудь, — помотала она головой. Диаваль издал булькающий звук, нетерпеливо топчась на её ногах. — Ну, ты сам ведь живёшь не в Персефоресте, не так ли? Ты живёшь за Стеной, я знаю... Что бы там ни было на самом деле, ты не можешь быть обычном вороном, как все остальные. Ты понимаешь меня. Готова поспорить, там что-то волшебное. И… — она осмотрелась по сторонам. Её взгляд пронёсся по траве, по деревьям, снова по траве и воде. — Такой облачный день, и солнца нет… — протянула она. Что бы она ни имела в виду, она оставила это при себе. — Жаль, ты не можешь мне обо всё этом рассказать. Или же можешь, но только притворяешься, что не можешь!              Диаваль пробухтел, спрыгивая с её колен, весь оскорблённый.              — Я не обвиняю тебя, я просто говорю! Может, у тебя такой приказ, — пожала плечами Аврора. Ворон застыл в неуверенности. Наконец пораскинув мозгами, он отчётливо сказал: «Кар-кар-кар», — так, как карканье изображают люди. Прозвенели колокольчики смеха. — Так и быть. Скажем, что вправду не можешь.              Небо темнело над головами, невидимые взору зеленовато-серые капли яда попали в ручей и окрасили его в тот же цвет. Аврора подтянула ноги к груди.              — Тётушки говорят, что за лесом очень опасно, но ты ведь не опасен. Ты мой друг. И да, тот терновник некрасив и даже страшен, но... Возможно, это просто маскировка или защита. То, что спрятано за ним, необязательно плохо или опасно. Я тоже спрятана, не так ли? Хах. Но я, разумеется, не опасна, и я стараюсь не быть скверной, — она вздохнула. — Неужели есть что-то, чего я не вижу, что мне все отказываются объяснять? Мне вечно говорят: «Ты всё поймёшь, когда вырастешь», «ты всё поймёшь, когда повзрослеешь»… Не знаю, сколько ещё я должна расти. И взрослею ли я. Тётушка Нотграсс говорит, что я слишком ранимая, — произнесла она тихим голосом со всей неуверенностью того, кого упрекают в том, чего они не могут изменить. — Когда я буду совсем старой — лет за сорок — неужели я в самом деле подумаю про себя: «Ох, как же хорошо, что я всю жизнь оставалась на одном месте! Хорошо, что я сто лет только и делала, что лежала в постели!»?              Опять — это желание сделать что-нибудь. Она стояла так близко — пару шагов из чащи, и её было бы видно! Но что бы она сделала? Она не нашла бы слов.              Наверное, Диаваль тоже не мог их найти. А если мог, то наверняка горько жалел, что не превращается по собственному желанию. Он неуклюже запрыгнул на её плечо — что делал редко, потому что едва там помещался — и положил свою голову на её. Посмеиваясь, Аврора прижалась щекой к его боку, чем случайно чуть его не свалила. Он соскользнул чуть позже, когда ей надоело придерживать все заботливые два с половиной фунта его веса, как бы благодарна она ни была.              — Здесь красиво, правда же? — улыбнулась она. — Холмы как будто поют. Не знаю, почему я прошу чего-то ещё.              Они посидели ещё немного. Аврора взирала вдаль, на беспорядочные лога и горы, Диаваль неторопливо чистил в воде перья. Оттенок серого над их головами приобретал опасный оттенок. Туфельки вновь оказались на ногах, и уже лёгкой походкой она вернулась домой. Её хвост отстал поодаль, задержавшись на окраине поляны, а встретили её два ведра и три обеспокоенные родственницы.       — Что же нам делать с тобой, Дикая Роза? — пробормотала Флиттл неуверенно — может быть даже, самой себе. — С тобой совладать — ровно что пытаться удержать ветер в руках или прибить облако к земле…              — Извини меня, шиповничек, — сказала Нотграсс с беспрецедентной нежностью. Наверное, такая у неё была природа, что долго отягощающих чувств не могла выносить, слишком нормальная природа. — Ты ведь знаешь, что я не хотела тебя обидеть. Ты такой ранимый цветочек. Ну же, нагнись. Видишь, какая ты уже большая и какая я уже маленькая.              Она пригнулась, и Нотграсс чмокнула обе её щёки, и в дом Аврора зашла с утешённой улыбкой. Диаваль позже сказал, что они даже провели вечер вместе за пирогом, и Аврора пела своим тётушкам. Может быть, всем можно было наконец вздохнуть спокойно.              И все дышали спокойно. Земля впитала обрушивавшиеся на неё ливни, проглотила всю скормленную Нотграсс и Авророй рассаду и поразительно быстро отплатила.              — Деревья не растут так быстро, госпожа, — сказал Диаваль, потому что, конечно, ему надо было что-то сказать.              — В скучном человеческом мире, может, и не растут.              — Так мы сейчас и находимся в скучном человеческом мире. Как и Аврора. Мы даём ей ложное восприятие мира.              «Мы». Надо же. Можно подумать, он тоже быстрыми мановениями руки превращает побеги в деревца, а не просто стоит рядом для красоты.              — Чушь. Если у неё есть мозги, она увидит, что другие деревья растут гораздо медленнее.              — Ещё лучше! Ты её балуешь!              Ему очень везло, что у неё было хорошее настроение.              — Могу себе позволить.              Отгорели костры Белтейна. Повылуплялась ещё одна горстка птенцов, а прежние вороны росли — почти все дети, которых Малефисента знала с их рождения, удалились на окраины Болот и показывались только на редких семейных пирах, выливающихся в игры и драки. Уже не такой щуплый щуплик Маверик — её любимец — проявил ответственность и единственный из детей Мейхем и Мисчифа остался с родителями ещё на зиму, затыкая червями крикливые розовые рты новоиспечённых братьев и сестёр. Но и тот в один прекрасный день вдруг перестал появляться.              — Представляешь, что сделал? — усмехнулся Диаваль. Она не представляла. — Улетел! Улетел за море! Даже не знаю, в какую сторону. Ни одного острова там не видел.              Звучал он уморительно гордо. Наверное, чувствовал солидарность со всеми такими же отважными дураками, которые по зову сердца летят чёрт знает куда.              Взросшие деревья и урожай напились солнца к Лугнасаду. Сколько раз Диаваль за всё лето был во дворце, можно было по пальцам пересчитать. Собственно, может, поэтому лето так хорошо и прошло.       Так и крутилось колесо: Белтейн, Лугнасад. За две недели до Самайна выпал снег — и Аврора пошла по дороге.              Дорога эта уже частично заросла, потому что по ней уже пятнадцать лет ездили только отчаянные воины. Длинная, петляющая среди полей, с колеями, она тянулась от персефорестских владений, считай, от самого замка, до самой границы Топей. Когда-то тянулась и дальше, как река — но теперь ей преграждала развалившаяся подле терновая Стена.              Аврора заметила эту тропу ранней осенью и побежала к тётушкам спросить, куда она ведёт. Разумеется, тётя Нотграсс побледнела как смерть и сказала, что там, куда ведёт дорога, очень страшно, и взяла с Авроры обещание, что та будет держаться от дороги подальше. Аврора кивнула.              И если бы она была на год или два младше, и если бы Нотграсс никогда не доводила Аврору до слёз, этот кивок бы ещё что-то значил. Но на деле уже через три дня Аврора побежала по этой дороге, абсолютно никому не сказав. Даже Диаваль, и тот нашёл её случайно, потому что там же на аванпосту и сидел. Они оба очень удивились, обнаружив друг друга.              — Нет, не скажу! — усмехнулась она, когда вечером Диаваль нехарактерно тихо и угрюмо уставился на неё. — Не скажу, как я её нашла! А что ты сделаешь? Выследишь меня?              Ворон демонстративно расправил крылья.              — Ты не ста-а-анешь, я тебя знаю. Ты ведь не шпион какой-нибудь.              Диаваль кивнул, что, судя по всему, сделал с удовольствием.              — Ну, будь ты хорошим шпионом, ты бы не признался, что ты шпион.              Он издал звук, удивительно похожий на человеческое «оу».              До того ужасного дня Аврора видела Стену пару раз: когда на неё случайно набрела Фислвит и ещё разок. Впоследствии ей строго-настрого запретили туда соваться. Теперь же, нашедши чёткий путь, подогретая внезапным открытием, что за ней никто не следит (кроме, конечно, той, кто следит всегда, и о ком она знать не могла), Чудище проводила перед Стеной чуть не целые дни, пытаясь рассмотреть, что же скрывают толстые колючки. Так долго, что это преграждало путь домой, как если бы Малефисента заперла дверь и осталась снаружи. Как же это, оказывается, нервирует, когда кто-то вечно находится около твоего дома!              Будь её воля, Аврора паслась бы, как овечка, настолько далеко от её владений, насколько возможно. Но как бороться с её пытливостью? Стена выполняла свою работу, и очень хорошо — не было ни одной дыры или лазейки, куда любопытная кошка протиснулась бы. Навеянные магией зловещий туман и шорохи девушку ничуть не останавливали. Диаваль мало что мог сделать — в конце концов, он был всего лишь птицей, которую легко прогнать или игнорировать. Превращение его во что-то крупное и более убедительное даже не рассматривалось. Девочка слишком перепугается, а Диаваль… ах, ну сама мысль о том, что ей приходится считаться с тем, что подумает какая-то девочка и какой-то слуга!... а Диаваль ни за что не согласится её страшить.       Землю вот уже несколько дней пронизывали морозы, и вообще стояла скверная, простудная погода. Всю ночь тявкали проклятья лисы и печально пели совы. Им вторили, трубя, ещё не улетевшие дикие гуси — они летали над стянутыми льдом прудами, как снежная буря, показывая, кто тут хозяин и у кого глотка получше — должно быть, потому Диаваль выглядел таким угрюмым, словно спал минут пять.              Он наклонил голову ухом кверху.              — Опять, — сообщил он после секундной паузы. Ну вот. Они сидели на человеческой стороне Стены — потому что вновь сглупили. Малефисента посмотрела через плечо.       В сотне ярдов от них Аврора осторожно поманивала кого-то рукой. Она присела на застланную снегом землю и притихла. К ней на непрочных ногах подходил оленёнок, словно они были давно знакомы. Она дала ему съесть что-то с ладони и встала, оттряхивая зелёный капюшон.              Она оглянулась по сторонам. На пикси в последнее время находили тяжёлые воспоминания о данном им бремени, и иногда они начинали проявлять неожиданное, краткосрочное и опасное любопытство. Спрашивали, куда Аврора направляется, даже если та шла развесить бельё, или наведывались по ночам в комнату, проверяя, спит ли она.              К счастью, сегодня был не один из таких дней.              Убедившись, что её никто не видит, Аврора перебежала дорогу и направилась к Терновой Стене. Каждое лето она вырастала всё выше, каждую зиму пускала корни всё ниже, и девушка рядом с ней казалась крошечной снежинкой. Она вытягивала шею, присела. Поиски возобновились.              — Любопытная маленькая бестия, — пробормотала Малефисента беззлобно. Злобно бы всё равно уже не получилось. Что ж. Теперь никаких Топей ещё часа на два. Фея приподняла руку, чтобы знаком сказать Диавалю уходить — но в этот миг по лесу разнёсся громкий звон металла, как удар под дых.              По дороге, кряхтя и перекоряясь, выступала большая повозка. И она была не одна. Воины рассыпались тут и там вдоль дороги — спешивались, точили оружие, стучали молотками в импровизированных кузнечных, срубали молодые деревца — скорее всего, для починки ещё одной повозки, что, разбитая, примостилась на обочине. Задняя её часть совсем разлетелась вдребезги. Прищурившись, Малефисента разглядела высунувшийся из-под брезента тяжёлый металлический предмет. Груз охраняли несколько солдат в латах и с железным оружием. Несколько других расставляли на земле палки, подвешивали котлы. Намеревались осесть надолго.              Зачем они здесь? Собирались напасть на Топи и споткнулись у самой финишной черты? Везли в замок к Стефану ещё пару тонн незаменимого железа? Неважно. Всё равно у них ничего не выйдет.              Уж она об этом позаботится.              Переполненная гневом, фея подняла посох — но предупреждающий шёпот Диаваля остановил её. Приближалась Аврора.              — Глянь! — прошептал один из солдат неподалёку. В руке он держал топорик. — Это там… не Малефисента?              — Кто её знает… А-а-а, это какая-то селянка.              — Нет, она не здешняя, я точно знаю.              — Эй, ты! Куда идёшь? — заорал вдруг второй. Его медный голос заставил Аврору испуганно обернуться. — Как ты здесь очутилась? Что ты делаешь одна в лесу?              Аврора сделала несколько осторожных шагов навстречу. Мужчина удобнее схватился за топорик.       Так не пойдёт.              Солдат много, а Аврора совсем одна.              Точнее, конечно, не совсем. Здесь ещё и она. А у неё есть магия. И Диаваль.              Когда она повернула к нему голову, он уже глядел на неё.              — Доставь их ко мне.              Диаваль кивнул — и в следующий же миг со сдавленным вскриком упал на колени и прямо на глазах у феи превратился в громадного волка. Несколько перьев прятались в его чёрной густой длинной шерсти, на кончиках лап, при близком рассмотрении напоминающих птичьи, выступали острые когти. Жуткое создание. Единственным, что не наводило ужас, были его глаза — они сохранили присущую Диавалю доброту.              Волк бросился вперёд, как спущенный с цепи. Пока его фигура растворялась в сумерках леса и сером морозном воздухе, Малефисента что-то припоминала о том, что обещала не превращать его больше в волка.              Вместе с ёкнувшей мыслью воздух пронзил клинок велегласного звериного воя.              Он отскочил эхом от каждого дерева и словно обернул солдат в лёд. Мгновение живая куча железа стояла, как мёртвая — а затем они повернулись и побежали назад, к своим товарищам.              В то же самое время Малефисента сделала несколько шагов к Авроре. Она стояла так близко! Если бы Аврора только обернулась, она смогла бы…              Но она не обернулась. К счастью. И поэтому Малефисента смогла послать в её сторону облачко золотой пальцы, как кораблик. Аврору пошатнуло — капюшон слетел с головы — и, прежде, чем она упала бы на землю, фея подняла посох, и тело спящей принцессы медленно всплыло в воздух — выше и выше, пока плащ Авроры не потерялся среди ветвей оголённых заснеженных деревьев и пасмурного неба.              На этом пока всё. Теперь — солдаты.              Тревожное ржание лошадей смешалось с лязганьем железа — воины обнажили мечи. Их глаза бегали по окрестности, но эхо заунывного воя — вот ведь старается! — словно не имело источника, оно настигало их со всех сторон, пока всё-таки не отыскало хозяина. Из-за деревьев, проявляясь сквозь голубой туман, как чернильное пятно, выступило чудовище.              Завидев гору шерсти и мышц, её клыки и когти, солдаты спешно вытащили оружие — а затем так же спешно рванули прочь. С грохотом и криками они понеслись по дороге. Диаваль гнал их сзади, словно грозная пастушья овчарка. Всё ближе и ближе — пока они не оказались прямо перед странным высоким существом с рогами на голове.              Это она! просвистело среди них. Это она! Они попятились назад, обернулись — но им в тыл ревел и шипел смерч на четырёх лапах. Ловушка захлопнулась.              Малефисента приставила посох к плечу. Здесь нужны обе руки. Это ведь искусство.              Она стала медленно поднимать руки, и на кончиках её пальцев заиграл изумрудный огонь. Давно она его не видела. Уже успела соскучиться.              Вместе с языками пламени подниматься начали и солдаты. Их ноги оторвались от земли и взлетели всё выше и выше, тела их покачивались — чем больше те пытались сопротивляться, тем сильнее их потряхивало. Самые непослушные перевернулись вниз головой, и ей это понравилось — и вскоре пируэты уже выделывали все. Прямо как танец. Она даже представляла себе подходящую музыку — не мешай ей их назойливые крики, она бы даже напела себе под нос. Что-нибудь не очень спешное, пабам-пабам, пабам-пабам, туда-сюда, туда-сюда. Фея водила руками, словно раздавала указания, и её верные ученики слушались каждого её движения: одних грациозно зыбило влево, других вправо, одни роняли на землю свои шлемы и щиты, другие врезались в них. Образовывались пары, обменивающиеся поклонами или сотрясениями мозга. Загляденье.              Стойте-стойте, сейчас будет ещё красивее. Она сжала ладони в кулак — и её танцевальная труппа собралась в кучу, хотела она того или нет — собралась в кучу с размаху и за долю секунды, со звуком, наводящим на мысль о врезающейся в стену тележке с барабанами. Фея разжала кулаки — и солдаты рассыпались по воздуху, пока не повалились без чувств ниц на землю с грохотом железных аплодисментов хореографу.              Вот и конец баталии. Скукота.              Вокруг Малефисенты растеклась лужа из обронённых поверженными воинами сокровищ. У самых её ног примостился шлем.              Что, если?... Фея опустилась к находке, и её рука зависла над отполированной стороной шлема. Стоило поднести ладонь ближе, как её укусил жар, как от огня. Он даже сорвал с её уст крохотный вздох.              Выходит, эта маленькая проблема не исчезла. Впрочем, на что она рассчитывала? Некоторые слабости не уступали даже перед годами наращивания магической силы. Но если сегодня ей приключилось повстречать лишь группку жалких людишек, что говорить об армии? О баснословном обитом железом замке? Не то чтобы у неё был повод там объявляться. Стефан только зря обеднял своих подданных.              Ход мысли прервало возвращение её мохнатого воителя. Выпрямляясь, фея обернула его человеком, и он медленно поднялся на ноги, нарочито громко оттряхивая руки. Губы были сжаты так, что пропали с лица.              Ну начинается.              — Как ты могла так поступить со мной? — выпалил он голосом, который кого другого может и задел бы.              — Сам сказал, что готов ради меня стать кем угодно, — сказала она с крохотной заминкой.              — Да, но не псом!              Ах, вот оно что.              Она развернулась и зашагала назад, к Стене. Немудрено, что солдаты вскоре очнутся и донесут королю о стычке. Лучше будет оставаться на вересковых пустошах.              — Это был волк, а не пёс.              — Какая разница! — вякнули ей в спину. Фея вздохнула. Что-то ещё здесь оставалось незаконченным… Что же она… — Они такие же поганые, злобные, враги птичьего рода!              — Так и быть! В следующий раз оберну тебя мучным червём.              — Да пожалуйста, буду мучным червём, с радостью! — не прекращал бубнить тот. Что же она забыла сделать?... — Кем угодно, лишь бы не…              Да когда же он заткнётся?!              — …мерзким, вонючим—КАР!              Так-то лучше.              Поглядывая через плечо, Малефисента едва сдерживала улыбку над бьющим крыльями Диавалем. Он иногда так драматично на всё реагирует. Наверняка продолжит с этого же места, как только снова получит дар речи. Тогда, быть может, она ответит, что в экстренных ситуациях обещанием можно и пренебречь. Не говоря уже о том, что как его госпожа она никаких обещаний его персоне держать не обязуется, верно ведь? К тому же, ещё ни разу, будучи волком, он не навредил ни одной пташке.              Негодование Диаваля преодолело языковой барьер — она проследила за его бурчащими пируэтам — и тут её взгляд зацепился за летящее по воздуху тело.              Вот оно!              О нет.              Нужно разбудить её, чтобы она благополучно возвратилась домой прежде, чем проснутся солдаты Стефана. Но на это потребуется время, и если солдаты окажутся хорошими следопытами, они могут начать её преследовать. Хватит ли Авроре времени?...              Если нет, то что им остаётся делать? Разве что…              — Посмотрим…              Что, если перенести Аврору по ту сторону Стены? Там солдаты не смогут её найти, и она на какое-то время будет в полной безопасности.              К тому же… К тому же, любопытно, что девочка подумает о вересковых топях. Оценит ли она их красоту? А может быть, испугается? Или же, как все остальные люди, загорится желанием захватить и разрушить её мир?              Нет, глупости всё это. Зачем ей только пришло такое в голову. Нельзя приводить Аврору на Топкие Болота. Даже если она и не нанесёт никакого вреда сегодня, ей наверняка захочется побывать там снова, или она проболтается о случившемся тётушкам и те… Впрочем, те мало что смогут с этим сделать.              Нет, смогут. Они смогут рассказать о заклятии.              Но ведь необязательно будить Аврору, пока она на Топях? А если принцесса и проснётся, быть может, она и не сообразит, где находится, особенно если не увидит никого вокруг. Она уж точно не планирует попадаться девочке на глаза…       С соседнего дерева подле покачивающейся в воздухе Авроры Диаваль издал воркующий звук. Время поджимает. Малефисента подняла посох и направила его на Аврору.       Уже через несколько минут она парила за ней сквозь расступившуюся Терновую Стену. С грохотом огромные ветви и шипы смыкались за ними, как ловушка, но Аврора оставалась глуха ко всему.              Как два призрака, они проплыли мимо заводи драгоценных камней, мимо расщепленного надвое дерева, к аванзалу вересковых пустошей. К тому времени окрест уже опустилась глубокая сапфировая ночь. Где-то за тучами пряталась полная луна, и только изредка её свет касался чёрно-белой, местами покрытой снегом, а местами заросшей спящей травой земли. В остальном же воздух стоял будто неподвижный, и всё вокруг таяло в синеве блестящего сияния, парящего над журчащим ручьём в низине, куда Малефисента вела Аврору. Почти все обитатели пустошей спали: одни — забившись под снег, спрятавшись в норах, укрывшись ветхими листами, другие — устроившись на ветках. И всё же пока они вдвоём продвигались вперёд, наружу высунулись несколько любопытных пикси, пожелавших узнать, кто посмел потревожить мирно спящий лес в поздний час.              Малефисента отошла подальше от камней, раскинутых в ручье в качестве моста, к берегу. Меньше всего ей хотелось, чтобы, проснувшись, Аврора первым делом поскользнулась и угодила в ледяную воду. Но ведь она не собиралась будить её, верно? Или собиралась? Она честно не знала ответа — даже когда отступила в тень деревьев, когда осторожно опустила Аврору на не тронутый снегом мох, не знала. Но наконец, взмахнув рукой, она глубоко вдохнула и прошептала:              — Проснись.              И, конечно, сию же секунду пожалела об этом.              Веки Авроры затрепетали, и так же быстро забилось у феи сердце. Что на неё нашло? Зачем она это сделала? Какая глупая, какая опрометчивая, какая эгоистичная идея. Зачем ей только этого захотелось?              Аврора медленно села — уже с улыбкой на лице. Она повела вокруг своими большими голубыми глазами — так, словно проснуться в незнакомой чащобе было для неё вполне привычным делом. Всё же она такая странная девочка. Самой Малефисента всегда было не по себе вдали от знакомых видов. Но Аврора, которая провела всю свою жизнь в одном и том же домике и знала лишь трёх человек, казалась невозмутимой. Она привстала на ноги, отыскивая источник тихого низкого воркования в воздухе. Сама фея даже не заметила его. До сего момента ночь казалась ей довольно тихой. Она, наверное, просто привыкла к стене стрекотания и бульканья, которыми сопровождались сумерки на Топких Болотах. Но не для Авроры. Она ступила к краю берега, и её взору предстали Топи во всей их призрачной красе.              Дивное озеро отражало пасмурное небо и словно приукрашало его по-своему, раскрашивало из серого в иссиня-чёрный. Венчали его высокие холмы и утёсы, чернота которых упиралась в облака. У их подножия же стелился призрачный туман, голубые огни и переливы. Тут и там звенели колокольчиками целые семьи розовых, пурпурных, жёлтых и золотых огоньков, качались над землёй и цветами, наслаждались жизнью даже в наступление зимы. Всё тихо гудело, мерцало и просыпалось. Пусть даже многие из них не обращали ни капли внимания на гостью, Аврора одарила их восторженной улыбкой и внимательным взглядом.              Но во всём этом шуме наверняка разнеслись и слухи — и вот уже сквозь мглу летели искрящиеся голубые водяные феи. Целая стая хвостатых существ с прозрачными крыльями окружили девушку, и она ахнула. Не раздумывая ни секунды, она подставила свою ладонь, и те принялись лосниться у её руки, вырисовывать пируэты вокруг её головы. Бормотание и звон смешивались с лёгким смехом. В их ярком голубом свете проступило светлое лицо, разрумянившиеся щеки, горящие глаза. Она рассыпалась в приветствиях, стараясь одарить вниманием каждую феечку, рассмотреть их парящие волосы и чешуйки. Те отвечали тем же: одна из фей протянула ей свою крохотную ладошку.              И вдруг эта же фея взглянула прямо на Малефисенту — и, с ужасом на лице, жужжа и охая, перебирая ручками и хвостиками, вся стайка ринулась прочь. Когда осела серебристая пыльца, их уже и свет простыл.              Аврора в сомнении обернулась туда, где стоял бы виновник прервавшегося торжества, если бы его было видно. Впиваясь взглядом прямо в заросли, Аврора будто по-птичьи наклонила голову. И вдруг сказала:              — Я знаю, ты здесь.              Малефисента замерла. Мгла и ветки хорошо скрывают её, верно? Стоит выждать несколько секунд, и чудище перестанет… сюда… смотреть…              — Выйди, не бойся, — добавила Аврора.              — А я и не боюсь, — сорвалась с губ Малефисенты насмешка — чёрт! Теперь очевидно, что здесь действительно кто-то есть.              — Тогда покажись, — попросила Аврора, с тем ласковым, почти сочувствующим взглядом. Теперь слова Авроры даже немного веселили её. Просить владычицу Топей не бояться, как будто это она пугливый олень, а не маленькая девочка с оленьими глазками перед ней. Может быть, ещё есть способ предотвратить это недоразумение?       — Тогда ты испугаешься, — сказала Малефисента — и вдруг осознала, с какой искренностью говорит эти слова. Она знала, как она выглядит. Она знала, какую реакцию произведёт. Она стояла перед армией воинов, и те попятились, завидев её рога и когти. Разница была в том, что Малефисенте нравилось пугать воинов. Но Аврору… Если она выйдет из тени, и Аврора испугается, это будет… это будет очень горько.              Но Чудище улыбнулась, прикрывая глаза, и обнадёживающе покачала головой.              — Нет, не испугаюсь.              Прямо как вороны. Не боится, пока не научат бояться.              Что ж. Сделанного не воротишь — если уж она уже заговорила с принцессой, придётся показать и лицо. Как бы то ни было, если Аврора захочет убежать в страхе, как только увидит Малефисенту, её всегда можно вновь усыпить. Всё под контролем.              Колдунья вышла из зарослей и папоротников, ступила из мглы в лунный свет, который бросил её вытянутую, острую тень к ногам Авроры. Глаза девочки расширились, взгляд задержался на рогах, больших и чёрных. Но побега не последовало. Вместо этого она сказала:              — Я знаю, кто ты.       — Вот как?              Аврора закивала головой, и лицо её расцвело сияющей, возбуждённой улыбкой.              — Ты моя фея-крёстная!       — …Что.              Это был не вопрос и не восклицание, а скорее отражение полнейшего сбоя её разума.              — Фея-крёстная, — повторила Аврора посмеиваясь, будто это само собой разумелось, будто Малефисента переспросила только в шутку, проверяла догадливость. — Та, что приглядывала за мной всю мою жизнь, оберегала от бед. Я всегда знала, что ты поблизости.              Видит бог, Малефисента всегда была бледной и каменной, но в ту секунду она наверняка стала ещё бледнее и каменнее. Изумление наконец толкнуло её вниз, ближе к девочке, к её восторженному лицу и её причудливым речам.              — Откуда?              Аврора посмотрела под ноги.              — Твоя тень. Сколько помню себя, она была рядом. Куда ни пойду, твоя тень идёт следом за мной!              Она сказала это, как если бы это была самая трогательная вещь на свете, а не многолетняя оскорбительная оплошность. Тут из-за спины послышался мягкий шорох — и приземлился на ближней ветке. О-о-о. Вот кому сейчас должно быть особенно весело. У Авроры подскочили брови и — если такое вообще было возможно — расширилась улыбка.              — И тебя помню! — придвинулась она ближе к птице. Диаваль выдал громкое карканье, которое, будь он человеком, обязательно превратилось бы в саркастичное «Да ты что!». — Красавчик!              Ворон прямо нахохлился донельзя, выкаркивая то ли благодарность, то ли «Ну да, да, я!».              — Это Диаваль.              Он вдруг расправил крылья и склонил свою блестящую пернатую голову в грациозном поклоне, настолько глубоком, что Аврора могла заподозрить в себе многоуважаемую принцессу. Прямо как человек. Кстати об этом.              Фея повела рукой — шлейфом потянулось золото — и, соскальзывая с ветки, птица обернулась человеком.              Аврора отпрянула — может, это была плохая идея? — но затем, как и в случае с самой Малефисентой, испуг и смятение быстро уступили тёплой решимости.              — Здравствуй, Аврора, — произнёс он тут же. Аврора сделала прелестный реверанс. — Ты знакома со мной едва ли не с рождения.              Он подошёл к ней с нежной улыбкой, протянув руку. Она вложила свою ладонь в его, и он снова склонил голову — на этот раз, чтобы оставить короткий почтительный поцелуй на её руке.       Это он, конечно, молодец. Не будь он одет в пятнадцатилетней давности рваные лохмотья, оголяющие половину груди, может, его можно было бы принять за придворного пажа.              Аврора поглядела прямо на неё, а потом снова на него, и снова на неё, и выдала взбудораженную улыбку, будто просто захлёбывалась от радости, не верила своему счастью.              Чему Малефисента не могла поверить, так это тому, как свободно Аврора чувствовала себя в этой низине. Она отвернулась от Диаваля и принялась оглядываться, то и дело наклоняясь, чтобы лучше рассмотреть бархатные головки камышей, маленькие цветы и растения, которые не водились по ту сторону Стены.              — Всё так, как я представляла себе в самых волшебных мечтах! — чуть ли не вскрикнула Аврора. Вспрыгнули её кудряшки — она понеслась в её сторону. — Здесь так красиво! Как мы проникли сквозь Стену? Я надолго здесь? Я всегда мечтала…              Аврора взлетела в воздух в облаке золотой пыльцы, принимая горизонтальное положение.              Она подошла слишком близко. В прямом смысле — она чуть не врезалась в фею из-за своих судорожных объяснений. Но она и подобралась слишком близко со своими вопросами. Одно дело, если девочка побудет здесь недолгое время, но нельзя допустить, чтобы она узнала слишком много или — хуже — захотела вновь вернуться сюда.              Пора заканчивать с этой шалостью.              Она знала, что Диаваль впивается в неё взглядом, но решительно отвергла его. Он должен и сам всё понимать. На глазах у других волшебных существ Малефисента потянула Аврору прочь из низины, из вересковых пустошей. Поначалу Диаваль остался позади — он поравнялся с ними только минутой позже, осыпая её абсолютно нечитаемыми взглядами. Если ему и было что сказать, он разумно держал рот на замке — а к тому моменту, когда они добрались до маленького домика, его лицо совсем разгладилось.              Фея почти надеялась, что по удивительной случайности, именно сегодня девушку ищут тётушки — уж к глубокой ночи они должны были заподозрить что-то неладное? Тогда, наконец обнаружив её рядом с домом, целую и невредимую, но порядком взволнованную, они хорошенько её отчитают — не то чтобы Малефисенте этого действительно хотелось — и сделают так, чтобы Аврора больше уж точно не подходила к Стене.              К сожалению, сегодня был не один из таких дней.              Испуганных и встревоженных пикси они не встретили. Всё вокруг домика было тихо — настолько, что Малефисента даже позволила себе вновь подняться по лестнице в комнату Авроры.              Это было милое место, её королевские покои. Большой скат крыши, спускающийся потолок, как будто Аврора жила в скворечнике. Большое кресло со спинкой, на котором она любила читать. Большой стол с полочками, почти такой же, какой был в пещере Малефисенты. Большая постель, большая цветочная вязь у изголовья. Большие рисунки на стенах от большого воображения. Раскрытые на середине большие книги для большого кругозора, от больших мечтаний, для большого сердца.       Малефисента осторожно опустила Аврору на кровать — и не сдержала улыбки.              — Добрых снов, чудище.              Возле двери Малефисента задержалась, чтобы в последний раз взглянуть на Аврору. В конечном счёте оказалось не так уж плохо, что она побывала в низине. Но это случилось только раз и никогда не должно повториться. Никогда.              Она так и сказала Диавалю.              Не сразу. Сначала, столкнувшись лицом к его буквально трещащему по швам от азарта лицу, она прошла мимо и через плечо сказала:              — Итак, насчёт волка.              — Волка?!              — Это была чрезвычайная ситуация. Я помню, что тебе претит эта форма, и хочу сказать, что меня это не касается.              — Ты в самом деле думаешь, что сейчас я стану обсуждать волка? — проблеял тот, подбегая почти вровень. «Я бы уж точно это предпочла», подумала фея. — Волка — сейчас? После того, что случилось?              Малефисента остановилась. Медленно обернулась к слуге.              — Диаваль. Этого больше никогда не повторится. Не смей даже упоминать об этом. Аврора больше не попадёт на Топи. Аврора больше не попадёт на Топи, — забила она гвоздь, глядя, как Диаваль медленно сводит брови. — Никогда.              Она сделала ещё один шаг вперёд, когда позади себя услышала очень тихое — очень насмешливое:              — Ну конечно.              — Что ты сказал? — Малефисента развернулась, как беркут.              — Я сказал: «Ну, конечно», — он похлопал себя по бокам, повторяя фразу в её пресном, искреннем виде.              — Ты принимаешь меня за слабоумную, Диаваль? Объяснись немедля.              Похоже, птица поняла, что угодила в тугие силки. Его глаза пробежались по её лицу, будто это могло помочь ему вспомнить правду, у которой не может быть больше одной формулировки. Он сжал челюсти и немного выпрямился.              — Я всего лишь склонен считать, что, вопреки твоим нынешним заверениям, Аврора непременно вновь посетит Топкие Болота. Более того, не сочти за насмешку, но подозреваю, что ты её туда и приведёшь.       — Это ещё почему? — прошипела фея.              — Не могу знать. Ничего страшного, ты придумаешь причину, — склонил он голову, и она практически заскрипела зубами. — Прости мне мою нескромность и вольность в следующем выражении, госпожа, но… ты никогда не держишь своего слова.              Они уставились друг на друга.              — Это клевета.              — Да нет, просто насчёт волка.              Малефисента вздохнула.              — Это не в счёт.              — Хорошо! Как насчёт того раза лет пятнадцать назад, когда ты обещала больше не навещать Аврору в домике? Ты и не приходила… — она отмахнулась и зашагала дальше, прочь от этого оскорбительного лепета, — …тебя аж на несколько недель хватило. Не считается? Как насчёт того раза, когда ты обещала вернуть мне моё дупло и не делала этого ещё несколько месяцев? Как насчёт того раза, когда мы составили чёткий план наших действий, а потом ты оставила меня одного на крыше дома в теле человека? Как насчёт того раза, когда ты обещала обновить мою одежду… — фея развернулась на каблуке и стремительно зашагала в его сторону. — Лет восемь уже прошло, наверное! Не говоря уже о— Ц-ц-ц! Бодаться вот не надо! Я свои права знаю!              — У тебя их нет! — прошипела колдунья — и Диаваль встретил судьбу, с которой, по его же словам, смирился бы охотнее, чем с собачьей.              Прежде, чем положить удивительно длинного и носатого хрущака к себе за пояс, фея занесла над ним каблук и рассмеялась.              На пару дней её смех и был последним.              Второй раз на Топях Аврора провела на заводи драгоценных камней.