Путь из тьмы

Солнце пекло нещадно, жухлая трава под ногами палила сухим жаром. — Принести тебе воды? Марн обернулся. Госпожа стояла с кувшином в руках, песня сверчков звенела в ушах эхом ее голоса. Поставив кувшин на стол, Деспина подошла и провела пальчиком вдоль выреза сорочки Марна. Он не мог и пошевелиться, словно разом отнялись все члены… Женщина улыбнулась и вдруг встала на колени, потянулась к пряжке его ремня… Марн проснулся от собственного стона. В паху тяжело и сладко тянуло… Достаточно было прикоснуться рукой, чтобы Марна выгнуло дугой от мучительно яркого оргазма. Когда дыхание восстановилось, Марн осознал произошедшее, вскочил и распахнул глаза в немом ужасе, глядя на перепачканное одеяло. Несмотря на то, что он не знал, каково это — когда тебя удовлетворяют ртом, Марн видел такое раньше. Его самого заставляли таким образом унижаться перед другими, но представить себе на этом месте саму госпожу?! С ним?! Марна захлестнул стыд, такой же мучительно-разъедающий, как и в красном замке… Как он смеет? Марн поднялся на ноги, влез в штаны, дрожащими руками заправил в них рубаху, завязал тесемки. Солнце ярко светило в окно. Как во сне… Марн наклонился над тазом, схватил деревянный кувшин со стылой водой и вылил себе на голову целиком. Хотелось разорвать собственную грудь, дать выплеснуться этому тяжелому, мучительному… Не поможет. Искупить вину можно только наказанием. Но как получить наказание за вину, о которой никто не знает? Признаться в таком? Лучше уж правда умереть… День выдался теплым и ясным, словно вернулось бабье лето. Марн шел по двору, когда Деспина окликнула его: — Марн, помоги-ка мне! В лазарете, на верхней полке, стоял горшок, в котором уже месяц настаивался лекарственный сбор. Марн сам же его на ту полку и ставил. Деспина дотянулась бы разве что со стула. Марн потянулся, снял с полки тяжелый горшок. Сделал шаг вперед. И разжал руки. Горшок разбился с глухим треском. Темно-зеленая жижа брызнула во все стороны, резко запахло какими-то травами. Марн упал на колени, прямо в зеленую лужу. — Госпожа, накажите меня, я виноват! — Что с тобой, Марн? В голосе госпожи была тревога, а не гнев. — Я ленивая криворукая скотина… Деспина поморщилась, хотя он старался не употреблять слишком грубых слов, которые были бы ей неприятны. — У тебя что, голова закружилась? Да здоров ли ты? Госпожа на миг положила руку ему на лоб, потом взяла за запястье, посчитала пульс. — Жара нет, но пульс частый, да и по лицу видно, что ты нездоров. Не надо тебе сегодня работать, иди к себе, полежи. Я попозже зайду, посмотрю, как ты себя будешь чувствовать. Марн был в отчаянии. — Госпожа, но я ведь виноват, накажите… Горло перехватило. — Ну вот, уже и голос осип… точно заболел. Ну что ты так переживаешь? Горшок того не стоит, а корешки я новые соберу, осень еще не кончилась. Марн едва сдержал стон. Надежды не было. Самая высокая башня Холь пустовала, лишь дикие горлинки находили в ней пристанище. Часть черепицы провалилась, Впуская в темную круглую комнату немного света. Окна давно заколотили, чтобы в башне не завывал ветер. Марн часто поднимался сюда с тех пор, как верхняя часть стены, куда он любил забираться раньше, превратилась в место регулярных посиделок мастеровых. Он пришел в башню и теперь. В молчаливой пыльной пустоте становилось легче, потому что можно было не сдерживать чувства. Становилось тяжелее, потому что темные мысли звучали четче, почти обретали плоть. «Кто ты? Шелудивый пес, подобранный на дороге. Кто ты? Никто. Кто ты? Как смеешь ты?..» Мысли бились внутри, просились наружу. Жглись под кожей. Марн неспешно вынул нож, проверил пальцем лезвие. Засучил рукав. Сорочку пачкать нельзя: это расстроит госпожу и прибавит работы прачке. Больно не было, скорее, щипало. Красные полосы на руке походили на борозды плуга на вспаханном поле. Одна, и еще одна… Посеешь дерзость — пожнешь мучение. От вида собственной крови отчего-то становилось чуточку легче дышать. — Марн! — ахнул знакомый голос за спиной. — Что ты делаешь?! Как госпожа нашла его? Увидела столь неприглядную картину… Марн отстраненно удивился собственному безразличию. Если плохое случается, то случается одно за другим… Он так же медленно отложил клинок, не вставая с колен, склонился в поклоне, пряча залитое красным предплечье. — Простите… Деспина обошла его и присела, пытаясь заглянуть в лицо. — Я смогу работать. Это просто царапины, — ровным голосом произнес Марн. — Простите, — обреченно повторил он. Деспине хотелось нервно рассмеяться. Стало ясно дурацкое поведение Марна утром. Он прям-таки напрашивался на наказание… И не получив его, решил наказать себя сам. — Сиди здесь, — резко бросила Дес, подобрала с пола нож и сунув за пояс, побежала по лестнице. Лазарет пустовал, Деспина быстро схватила свою сумку. От беготни вниз-вверх по лестницам сердце колотилось в груди. Один порез оказался глубже прочих. Деспина укоризненно покачала головой. Марн отвел взгляд. На его лице была мука и безразличие оттого, что эта мука будет длиться и дальше, несмотря на заживляющее снадобье и чистые бинты, которыми Дес собиралась перевязать его руку. Причина была, конечно, не в разбитом горшке с лекарством. Но какой бы она ни была, так это оставлять было нельзя. — Расскажи мне, в чем дело, — негромко сказала Дес. — Ты ведь специально разбил лекарство, зачем? — Я… нет! — Расскажи, — повторила она. — Ты же знаешь, что я хочу тебе добра. Хочу помочь. Он стиснул зубы, отвел взгляд. — Ты перестал верить мне? — слегка прищурившись, спросила Дес. — Не повинуешься и лукавишь? Ответь! — Нет… — Дай руку! — повысила голос Деспина. Он протянул ей изрезанное предплечье. «Опять, — подумала Деспина. — То, о чем говорил Ролль, быстро не проходит… Значит, он еще не готов, не может по-другому… Значит, он пока нуждается в этом. И только так я пока могу ему помочь». Закончив с перевязкой, Дес убрала обрезки ткани и баночки в сумку, подколола волосы повыше, чтобы не мешались, сняла с пояса все лишнее и резко выдернула ремень. — Марн, — голос звучал твердо. — Сними рубашку. Ты заслуживаешь наказания. Мгновение он не двигался, потом, осознав услышанное, поднял голову и недоверчиво взглянул на нее, проверяя, что понял верно. — Скорее, — хлопнула ремнем по ладони Деспина. Она закусила губы, чтобы они не дрожали. Мужчина развязал шнурки сорочки, снял ее и, аккуратно сложив, положил на пол. Марн стоял перед Деспиной на коленях, их лица находились почти что вровень друг с другом. Его взглядом можно было обжечься. «Уж не за это ли он пытается просить прощения?» Деспина обошла мужчину кругом. На рельефный торс падала полоса света, из-под потолка раздавалось приглушенное воркование горлинок. Первый удар лишь скользнул по коже. Потом Дес примерилась лучше и вторым хлопком припечатала дрогнувшую спину так, что осталась розовая полоса. Марн выдохнул. Еще полоса, быстро наливающаяся багрянцем. Дес облизнула пересохшие губы. Лимус баловался ремнем давно, в юности. Ему быстро надоело: раб привык к этой боли и почти не реагировал, а рубцы и синяки от пряжки проходили уже через пару дней. Розги оставляли более значимые следы. Видя, что Марн пытается спрятать их, Лимус заставлял его ходить по замку без рубашки даже зимой, чтобы все видели, какой он строптивый и неблагодарный слуга. Тогда Марн еще мог сопротивляться — хотя бы тем, что молчал во время порки. И графский сынок нашел себе гораздо более интересную забаву — каждый раз придумывать нечто такое, что заставит личного слугу кричать. Молодому графу тогда подарили новую лошадь, и даритель, какой-то вельможа с Дальних Рубежей, обмолвился об искусстве обращения с кнутом тамошних коневодов: они могли снять с шерсти своей лошади муху, не потревожив и шерстинки. Лимус загорелся этой идеей. Конечно, учиться нужно сперва на чучеле, не трогая шкуру дорогущего подарка… Марн судорожно вдохнул, возвращаясь в настоящее. Это не граф, и это — не боль. Не ядовитый кнут, всего лишь ремень. Марн скосил глаза и увидел белую ручку, сжимающую кожаную петлю. — Мне… прекратить? — голос госпожи был напряжен. Еще не хватало беспокоить ее. — Нет, госпожа… С каждым ударом темнота отступала, воспоминания вытеснялись драгоценными мгновениями — здесь и сейчас. Каждый вдох, каждая капля пота, стекающая по коже, ощущались так остро… Нет ни мыслей, ни памяти, ни вины, ни стыда. Есть только тихое ясное пламя, разгорающееся внутри. Возня и громкие шлепки потревожили птиц, сверху раздавался шорох, посыпались белые перышки. Деспина промокнула вспотевший лоб рукой и опустила нагревшийся ремень. Руку тянуло. Сколько времени прошло? Багровые полосы горели на широкой мужской спине, Дес не столько слышала шумное дыхание Марна, сколько видела вздымающиеся плечи, покрытые старыми рубцами. Они остались белыми и теперь выделялись, как нарисованные. Деспина протянула руки и положила ладони на блестящую кожу, полосы шрамов обожгли ладонь. У Марна на миг замерло дыхание, он дернулся и Дес отпрянула назад, испугавшись собственного порыва. Она не совладала с собой, с желанием прикоснуться. Дес нахмурилась, вставила ремень в шлевки и резко затянула пряжку. — Теперь возвращайся к работе, — бросила она, повесила на плечо сумку с лекарствами и поторопилась сбежать по ступенькам. Яркое солнце на миг ослепило ее. Где-то за стеной гоготали гуси, перекликались деревенские дети, погонявшие строптивых птиц. Привычная картина заставила Деспину взять себя в руки. Она ведь прикасалась к нему и раньше, и в гораздо более интимных местах. Что изменилось? Ничего страшного не случилось. Маленькая слабость… Это ничего не значит. Так ведь? Прежде после заслуженного наказания Марн ощущал себя легким, как перышко. Проступок оставался в прошлом, и вина была искуплена. Но не в этот раз. Отпечатки ладоней госпожи горели на коже. Стоило надеть рубашку и оглянуться, как Марн увидел изгиб талии. На тонкой ткани затянулся ремешок, вероятно, еще теплый оттого, что прошелся по его, Марна, спине… И дерзкая, крамольная мысль пришла вновь. *** После обеда старик Ролль почему-то не ушел к себе в библиотеку. Вместо этого он окликнул Марна: — Сынок, давай-ка прогуляемся немного! Марн удивился. Зачем он вдруг понадобился старику? Впрочем, возражать он, разумеется, не стал. Ролль шел медленно. Теперь, когда они были рядом, Марн ясно видел, что тот очень стар. В замке Вард со дня смерти старого графа не водилось стариков. — Давай присядем здесь, — Ролль кивнул на обтесанный камень, лежащий у стены. — Раньше-то, до чумы, пока здесь много народу было, тут скамеечки были. Ну не совсем тут, а вон там, под черемухой, нынешняя наша хозяйка любила сидеть с книгой. А я на нее бранился, что она книгу из дома выносит, бумаге это вредно. Ролль улыбнулся своим воспоминаниям. А потом посерьезнел и кивнул Марну: — Ну, рассказывай, сынок! — О чем? — растерялся Марн. Старик помолчал. — Может, я и ошибаюсь. Но мне кажется, что тебе надо поговорить. Надо рассказать. Есть такие вещи, о которых никому рассказать нельзя. А мне можно. Я старый, многое видел и многое знаю. Я ничему не удивлюсь и ни за что не осужу. Ну так что? Марн поколебался. Он знал, что Ролль очень умный. Тетушка Альма и Жак в спорах ссылались на слова Ролля, как на истину. И даже госпожа советовалась с ним. Он решился. — Лучше бы госпожа дала мне тогда умереть. Около ее двери… Я и того не заслуживаю. Я подонок, сучий выблядок, не стоящий и… Ролль перебил его. — Так, что ты чувствуешь, я понял. Теперь расскажи, что же ты такого страшного натворил. Я ведь не слепой, хоть и старый. Я вижу, как ты стараешься. Как ты трудишься с утра до ночи. Из шкуры рвешься. Так в чем же ты каешься? Марн горько рассмеялся. — Вы ведь не все знаете… — Если ты о том, как познакомился с хозяйкой, то я знаю, — спокойно сказал Ролль. — Больше никто не знает, — добавил он, заметив панику в глазах Марна. — И если ты из-за этого маешься, так это был не твой выбор и не твоя воля, — закончил старик. Марн от потрясения не находил слов. Старик Ролль действительно не осуждал его. Смотрел все так же тепло и понимающе. — Это все, сынок? Или ты ещё какую-то вину за собой числишь? — мягко спросил библиотекарь. И Марн решился. — Нет, не все. Я ещё… думаю. Сны вижу. — Все люди думают и мечтают, — усмехнулся Ролль. — Или у графа и это запрещено? Марн искал слова. — Я непочтительно думаю. Так нельзя. Я стольким обязан госпоже… Ролль кивнул. — Да, она тебе жизнь спасла. — Не спасла, а подарила, — поправил Марн. — То, что до нее было — это не жизнь. А я… — Ну так что ты? — терпеливо спросил старик. — Хоть пример приведи! Рассказать о самом ужасном Марн не мог. У него язык не повернулся бы сказать такое вслух. — Я иногда смотрю на портрет мужа госпожи, — сказал он наконец, — и думаю, что он был нехорошим человеком. А так нельзя. Госпожа его выбрала, и не мне судить… — Я правильно понимаю, — серьёзно спросил Ролль, — что ты заранее планируешь, что вот сейчас будешь плохо думать? — Нет! Оно само… Мысли приходят… — Вот ты сам и ответил, виноват ты или нет, — улыбнулся старик. — Над мыслями, снами, мечтами человек не властен. А значит, и не виноват в них. Каждый человек может думать, как думается, это его право, которое никто не отберет. Может, этим люди и отличаются от животных, те не думают и не мечтают. И ещё скажи, вот если бы муж хозяйки был жив и оказался здесь, что бы ты сделал? Если бы он приказал тебе что-нибудь? — Я бы выполнил бы приказ, — ответил Марн не раздумывая. — Честно и старательно выполнил бы? — уточнил старик. — Конечно! — Ну и какая разница, что ты думаешь? Значение имеют только поступки. Знаешь, я ведь не всегда был стариком. Когда мне было чуть меньше, чем сейчас нашему Жаку, я служил переписчиком в городской ратуше. Мой наставник был строгим человеком, за малейшую помарку мне чуть ли не по часу выговаривал. А я молод был, нетерпелив, злился. Помню, смотрю на него и думаю себе, как чернильницей в него брошу. А потом представлю, какой бы он стал весь в чернилах, и злость сразу уходит, и слушаю спокойно. Ролль тихонько рассмеялся. Потом добавил серьезно: — Цену имеют только дела. Мысли, что злые, что добрые, немного стоят, пока за ними ничего не следует. Кстати, а чем тебе хозяйкин муж-то не по нраву? Я его мало знал, но ничего плохого о нем не слышал. Марн жадно ловил каждое слово старика. То, что он говорил, с трудом укладывалось в голове. Но, наверное, это было правильно. Надо было запомнить. И понять. Он не сразу понял, о чем спрашивает его Ролль. Потом задумался: — Я не знаю! Просто… как-то неприятно. — Просто так ничего не бывает, — возразил библиотекарь. — У всего есть причина… Ролль проницательно смотрел на собеседника. Марн отвел глаза, и старик кивнув каким-то своим мыслям, продолжил: — Господин Генри хорошим был. Говорят, потому и дела у него не так ловко шли, что много людям помогал. Читать любил, как и хозяйка… Люди его уважали. С каждым сказанным словом Марн все больше мрачнел, хмуря густые брови, смотрел в сторону. Ролль тихонько улыбнулся подтвержденной догадке. — Жизнь, бывает, по-разному поворачивается, — подмигнул он. — А мечтать и надеяться вправе каждый… Знаешь, — помолчав, добавил старик, — подумать и постараться понять, что чувствуешь, ведь и полезно бывает. — Как это? — негромко спросил Марн. — Не может человек расти, мудреть, если сам себя понять не пытается. Попробуй как-нибудь, — Ролль похлопал Марна по колену и поднялся с места. — Сначала, может, тяжко самому себе в глаза смотреть, зато после — словно мир заново начинаешь видеть. *** Выпал первый снег. Часть рабочих уехали в город, Клайд остался зимовать в мар-Холь. Замок медленно входил в сонный ритм привычной жизни. Впереди были зимние праздники, а потом — лишь тягучее ожидание весны. Марн мог гулять по заиндевелому лесу часами, слушать шум ветра и стрекот синиц. Когда уставал, садился на какое-нибудь поваленное дерево и щурился на солнце, позволяя мыслям блуждать, цепляться одной за другую, исследовать себя самого изнутри, как говорил Ролль. Это правда помогало лучше понять и окружающий мир. Марн почти совсем отучился бояться собственных мыслей. Старик утверждал, покуда они не перетекают в действия, пока не причиняют вреда другим — человек волен представлять и думать, что хочет. Он хотел понять — каков он сам, Марн? Как видят его другие? Он попробовал посмотреть на себя как бы со стороны. Высокий, выше почти любого в деревне. Смуглый, темноволосый, не такой, как тутошние уроженцы. Кем была его мать? Откуда пришел отец, что искал в этих краях? В прошлом Марн редко задумывался о собственной внешности — разве что о маскировке. И вообще плохо помнил, как выглядит. Сейчас же это вдруг стало важным — хоть внешне смотреться не хуже других мужчин. Новая рубаха и камзол сидели на нем ладно. Сначала Марн лишь складывал жалованье в кожаный кошель, но когда выданные хозяйкой еще летом старые штаны износились, Марну пришлось покупать другие — не ходить же оборванцем на глазах у честных людей! Да и про госпожу могли бы подумать недоброе… Что, мол, плохо она платит своим слугам, если даже прилично одеться им не под силу. За штанами последовала и рубашка с жилеткой и камзолом на холода. А после и новый нож… Через несколько месяцев можно будет накопить на меч. Простой, без украшений, но это ведь не главное. Главное, правильный баланс и чтобы рукоять удобно лежала в ладони. Тренировочные мечи, с которыми упражнялись Марн и Жак, были громоздкими, достаточными, чтобы отточить мастерство, но если припрет, такими много не навоюешь. С приходом холодов и длинных вечеров, когда за окнами выл ветер, главным развлечением в замке стали разговоры. Хозяйка иногда заговаривала с Марном, расспрашивала. Он отвечал неловко, коря себя за косноязычие, десятикратно усиливающееся в ее присутствии. Но пусть собеседник из Марна пока не ахти, он может быть полезен ей в чем-то другом. Но в чем? — Все, не могу больше! — простонал Жак, отбрасывая деревянный меч. Клинок Марна ловко поймал его в воздухе и отбросил назад мальчишке под ноги. — Давай, еще раз. Жак, охая, поднял меч и уронил на утоптанный снег, уперся руками в колени, тяжело дыша. — Не могу! Найди себе другого кого, чтобы мучать! — проговорил он, тряся отросшей светлой гривой. Марн вздохнул и покачав головой, подошел, подобрал меч. — А мне можно? — раздался неуверенный голос откуда-то со стороны амбара. Во двор вошел Гарро — сын крестьянина из деревни. Его отец выращивал яблоки, несколько бочек которых хранились и в подвале замка. — Можно? — повторил он. — Я всегда мечтал в страже служить, как Дик. Марн усмехнулся, бросил парню меч. Тот поймал его неожиданно ловко и широко улыбнулся в ответ. — Становись! — скомандовал Марн. — Ноги шире, локоть опусти. К концу тренировки Гарро стонал не хуже Жака, но старательно учился, называл Марна «господин». Марн прятал усмешку, старался принять это спокойно. Для ученика любой наставник — господин, и никак иначе. Даже если у этого наставника от такого обращения предательски потеют ладони и тянет оглянуться — не слышал ли кто? Не осудит ли? — А можно я завтра друга приведу? — спросил напоследок Гарро. — Он сын кузнеца, сильный. И мой братец тоже не отказался бы поучиться… — Приводи, — кивнул Марн. — Тех, кто захочет. Только мечей на всех не хватит, будете сами себе их мастерить. Я покажу. Гарро просиял и побежал в мар-Холь почти бегом, словно забыв об усталости. Кажется, Марн знал, чем именно может быть полезен госпоже. К лету у нее будет готовая крепость, а к следующей осени — и гарнизон.