Возрождение Кармен

Выписывают меня июльским днем в разгар пекла и духоты. Мама помогает мне собирать вещи. За полгода пребывания в больнице, здесь накопилось достаточно ненужного хлама, половину бесполезных вещей я раздаю соседкам по палате. От остального избавляюсь уже по пути домой. — Может, все-таки поедешь в Ижевск? Тебе только семнадцать, Алина. А мы твои родители. Мама понимает, что меня задевает этот аргумент. Она качает головой, подхватывает сумку и мы спускаемся по лестнице. Голову кружит от непривычки стоять на собственных ногах, но мне нравится это ощущение, будто я снова встала на коньки и делаю свои первые шаги. Больно, страшно, но чувство эйфории не покидает. — Бабушка уже вернулась. Она, кстати, подала документы в твою новую школу. Частная, там тебе понравится. Что-то вроде пансионата. Я знаю, что это за школа. Мама пыталась подготовить меня к этой новости долгие пять месяцев. Школа-пансион с оздоровительным уклоном. Я согласилась, но с одним условием. Эти два месяца я буду жить в Москве со своей бабушкой и Масару. — Ты забрала мои вещи из Хрустального? — спрашиваю я. Раньше этот вопрос не возникал у меня, поскольку, я абсолютно была уверена, что меня не поставят на ноги. Но сейчас мне нужно вернуть мои коньки. Там остался мой талисман — моя салфетница. Но по лицу мамы я вижу, что она ничего не забрала. — Мама… — Я не думала о вещах, когда моя дочь загремела в больницу! Я успокаиваюсь, справедливый аргумент, но все же мне не нравится мысль, что мои вещи все еще там. Выхожу на улицу и замираю, закрывая на мгновение глаза. Тополиный пух летает по воздуху, падая на мои раскрытые ладони. Я две недели не покидала больничной палаты в целях карантина, но сейчас я чувствую, как сильно мне не хватало свежего воздуха. Мои ноги касаются приятной бугристости неровного асфальта. Мы с мамой идем вдоль аллеи к машине. — Если тебе нужна будет помощь, я всегда на связи. С каких пор? Но я только киваю. Мой телефон переполнен сообщениями, поддержка колоссальная от моих болельщиков и фанатов. Они верят — однажды их кумир вернется в большой спорт. Я же надеюсь хотя бы вернуться на лед. — Колени болят? — Нет. Сводит. Иногда мне снится, что Даниил отказывается от той сложнейшей программы и мы вдвоем придумывает что-то полегче. В такие моменты я думаю, что все могло бы обойтись. Я не стала бы крутить четверной из последних сил, отдавая всю энергию на этот прыжок. И я бы не рухнула на лед, оставляя там способность стоять на собственных ногах. И все что я видела вот момент — его глаза, полные страха. Он точно понял, что мы наделали. Чудовищная ошибка стоила мне моего будущего. В свои семнадцать девушка не должна думать, что ее жизнь кончена. — Принимай лекарства по расписанию, долго не ходи. И, Алина… не вставай на коньки. Побереги себя. Когда-то давно она говорила, что путь к успеху идет через боль, синяки и слезы. Так я стала Олимпийской Чемпионкой. Жизнь преподнесла мне урок в виде убитых коленей. А я все еще мечтаю вернуться в форму. — Мне пора, мам. Я еще должна забрать свои вещи. Если бы я не знала свою чересчур эмоционально маму, то подумала бы, что она вот — вот потеряет сознание. Страх в ее глазах сменился недоверием. Она думает — я свихнулась. — Обычно Этери Георгиевны нет в это время на катке, — успокаиваюсь ее я, — это не менялось годами. И не изменилось сейчас. Но там будет он. Человек, чья улыбка по сей день вызывает во мне поток смешанных чувств. Это как сироп, которым пытаются залить нечто слишком горькое. Вроде сладко, а гадкий вкус пробивается наружу. — Алина, не вляпайся в неприятности. Умоляю, доченька. Машина останавливается перед моим домом. Когда сумки в квартире, я целую маму в щеку и прощаюсь с ней. Она дает ценные указания бабушке по уходу за мной. Но она и сама знает, как мне лучше. Столько лет она растила меня и воспитывала. Она не обвинила меня в том, что случилось. Масару кидается на меня, когда я вхожу в свою комнату. — Девочка моя, — шепчу я, опускаясь на мягкий диван, не сравнимый с жесткостью больничных коек. На меня накатывает чувство безысходности, когда я бросаю взгляд на полку с десятком фотографий. Я уже испытывала это чувство и оно мне не понравилось. Тяжело понимать, что тебя оторвали от твоей реальности. И в общем-то ты ничего не можешь с этим поделать — только смотреть на старые снимки и видеть, как из двенадцатилетней улыбающийся девушки, ты превращается в унылую чемпионку с подорванным здоровьем. На одной фотографии Даниил сжимает мои маленькие ладони. «Ты справишься. Я верю в тебя» Впервые, когда он навестил меня в больнице мои ноги не желали мне подчиняться, пищеварение еще не пришло в норму, голова гудела от постоянных мыслей о будущем. Я была крайне раздражительна и много плакала. А он подарил букет цветов, связку апельсинов и произнес свое: «все будет хорошо, я в тебя верю». Не сложно понять, почему апельсины один за другим летели в него, врезались в белоснежные стены, оставляя оранжевые пятна сока. Цветами я исцарапала его лицо. После, он перестал дарить мне розы, это были цветы с мягкими бутонами и нежными стеблями. Впредь, когда он приходил, мы молчали. Я любила притворяться спящей, а он клал голову мне на живот, поглаживая запястью. Мне очень нравились такие моменты. И я уверена — ему тоже. Один раз он задевает мое колено, вынуждает меня закричать от боли. Извинялся долго, а когда заметил, что я не злюсь… Поцеловал меня. Такой легкий, невесомый поцелуй в щеку перерос в настоящий - взрослый. Прежде мне не приходилось целоваться с мальчиками и я поняла, что упустила, наверное, многое. Мое сознание помутнело, когда его язык коснулся моего. Это было… мокро. Но приятно. Мы целовались, лежа на узкой койке, обнимая друг друга. Так мы установили негласное правило — не раскрывать этот маленький секрет. Наши встречи так и проходили в немой тишине, наполненной неуклюжими поцелуями. Но, однажды, он не пришел в обычное время. Тогда и вышло его первое интервью. Он пытался избегать провокационных вопросов, как мог. Краснея, бледнея, он нес какую-то чушь о неудачных прокатах и накопившейся боли. В конце заявил: «Вам лучше обратиться непосредственно к Алине». Будто мне мало было репортеров и журналистов. С тех пор он не навестил меня ни разу. А я чувствовала, что готова простить его, если он только войдет в палату и скажет, что все как прежде, что он по сей день готов быть моим другом, что я его… муза? Сломанная, но какая есть. Только Даниил больше не входил со своей обыденной улыбкой, вскоре я перестала ждать, вглядываясь в каждое незнакомое лицо, открывающее дверь в мою палату. Мы стали чужими людьми, которых встретишь и не поздороваешься.