Возрождение Кармен

Мои вещи аккуратно сложены в коробку. Коньки связаны шнурками и лежат рядом, здесь же моя школьная форма, спортивная, и тренировочный костюм. Я осторожно вытаскиваю из-под вещей толстый конверт. Содержимое вываливается на пол, разлетаясь по комнате. Это фотографии и записки. Мое сердце учащенно бьется, пока я разглядываю беспорядок. За весь тот период времени, что я занималась в Хрустальном, накопилось около сотни различных фотографий. Они всегда хранились у Этери Георгиевны в кабинете и то, что она сложила их сюда означает только одно: больше дел со мной женщина иметь не хочет. Я раскрываю один листочек, но понимаю, если прочту, то это разбудит во мне ненужную ностальгию. Мы часто обменивались записками с Даниилом перед моим больничный. Он придумал игру, если не можешь что-то сказать вслух — напиши. Сначала это касалось моей не очень хорошей дикции. Сложные слова я записывала и клала на его стол, он смеялся и дразнился. Чтобы меня поддержать, он стал писать записки в ответ. Так наша игра в логопеда переросла в нечто более… личное. Теперь записки несли в себе то, чего бы я в жизни ему не сказала. «У тебя красивые глаза, Алина» «Ваша прическа ужасна, смените парикмахера» «Сегодня ночью я напился, поэтому проспал» «Прогуляемся сегодня с Масару?» «Ты удивительная» «Вы самый лучший» Я собираю фотографии и записки в конверт, незаметно утирая слезы, которые уже готовы градом обрушиться на меня. Если так дальше пойдет, то о восстановлении стоит забыть. В коробке нет моей салфетницы. Я вспоминаю, когда в последний раз видела ее. На соревнованиях, в прошлом году, Даниил как всегда держал ее во время моего проката. Но если все мои вещи здесь, то почему нет салфетницы? Однажды Даниил Маркович признался, что мой талисман — это его талисман. Он заявил, что уже не представляет себе соревнований без этой магической вещицы, которую можно потискать, нервно сжать и уткнутся в нее носом, чтобы не видеть некоторые, как он выразился, страшные вещи на льду. Я тогда только посмеялась, но теперь ясно, что он решил присвоить ее себе. Я забрасываю коньки на плечо, подвязывая их, чтобы не болтались, конверт прячу в коробку, а ее саму подхватываю руками. Уверяю себя, что иду на ледовую арену исключительно для того, чтобы вернуть свою вещь. Но нет. Я иду, чтобы увидеть его. Взглянуть в глаза и попытаться понять, чувствует ли он себя виноватым. Или как Этери Георгиевна — винит только меня? Как я и ожидала, на льду только юниоры — те новоиспеченные куда входят Мая Хромых и Валиева. Девочки с интересом наблюдают за мной, но не делают попыток подойти. Они еще слишком маленькие для того, чтобы понимать — случилось ужасное. Я оглядываюсь в поисках своего бывшего хореографа. Его нет и я уже думаю, что, Бог с ней — с этой салфетницей. Пользуясь тем, что девочки заняты друг другом, я подкрадываюсь к калитке. Холодный, такой гладкий лед меня манит, я касаюсь пальцами своих губ, прикладываю ладонь обратно ко льду. Этот поцелуй я дарю ему в обещание, что вернусь, я не сдамся и Алина Загитова еще покажет, на что способна. — Вы что — то хотели? От неожиданности я заваливаюсь назад, коробка падает из моих рук, а я сама испуганно смотрю на того, кто напугал меня. — Алина? Я постепенно прихожу в себя, стараясь угомонить бешено-колотящееся сердце. Передо мной Даниил Маркович делает попытку подать мне руку, но я только смогу пялиться на него с недоверием. Коньки с лязгом бьются о бортик, когда я пытаюсь подняться, не принимая помощи. Наконец, я хватаю за ладонь и мужчина тянет меня, подымая с холодного пола. — Это правда ты, — шепчет он, будто перед ним не я,а приведение. Я снова подхватываю коробку. Уверена — я на него смотрю не менее странно. Да и выглядит он… странно. На нем белоснежная дутая куртка с принтом по низу в виде заснеженных гор. — Я пришла за своими вещами, — говорю я, закончив рассматривать его.— Салфетницу верните, пожалуйста… — Нет. Не верну. Она моя. Я готовила максимально серьезную речь, из которой Даниил Маркович узнавал бы много нового о себе, если начнет отмазываться и говорить, что салфетницы у него нет. Но это… что это еще значит? — Она моя! — возражаю я, — мне ее подарили в Японии. И она мне нужна. — Зачем? Мне на самом деле кажется, что он даже не понимает, о чем говорит. Я бросаю взгляд на его глаза и… да. Он действительно не понимает. Я мгновенно теряюсь под взглядом этих печальных глаз, чувствую как мои собственные глаза увлажняются слезами, коробка норовит выскользнуть из потных ладоней… — Я видел твое обращение, Алина. Он подходит ко мне ближе, протягивая руки, чтобы отобрать мою ношу. Мне не нужно этого, его помощи. Делаю два шага назад, упираясь в бортик спиной. — Почему вы… как вы могли просто забыть меня? Этот вопрос я прокручивала десятки раз и в мыслях он казался таким легким. Спросить его об этом лично — больно и страшно. Мой голос дрожит, как бы я не хотела казаться сильной. Но я хочу знать ответ, почему? Когда он решил, что может сначала меня целовать, а потом просто отойти в сторону? Может, это у него сердце из-зо льда, а у меня простое — девичье. Причем разбитое. — Я не отдам тебе салфетницу. Она мне нужна. Он переводит тему разговора, не желая отвечать на поставленный мной вопрос. Я нервно поджимаю губы. Увидеть его — приятно. Говорить с ним --отстойно. Он в который раз убеждает меня, что я являюсь для него никем иным, как марионеткой с которой особо не нужно считаться: захотел поцеловал, захотел исчез. — Ладно. Не хотите разговора, отдайте мне мою вещь и я уйду. У меня нет времени на… —  Тренировка окончена! Все в зал! — внезапно заявляет он. Девочки постепенно покидают лед. Он отбирает у меня коробку, ставит ее на стол. А затем снимает с моего плеча коньки. Понятия не имею, что он задумал, но меня это пугает, волнует и… — Выйдем на лед. Он не предлагает надеть коньки, берет меня за руку и тянет в сторону калитки. Мимолетное помутнение — я сжимаю его ладонь, опуская ногу на поверхность льда… но затем мозг снова включается и мне становится страшно, словно Даниил Маркович насильно заставляет меня следовать за ним, но мы оба знаем — это не так. — Отпустите меня, — я злюсь не на шутку, если он хочет играть, то пусть делает это не со мной. — Я не пойду на лед с вами.  — Ты мне не доверяешь? — его голос надрывается, когда он задает этот вопрос. Ему почти удалось вытащить меня на скользкую поверхность, я из последних сил упираюсь, держась свободной рукой за бортик. Я борюсь не с ним — он больше меня не держит, а с собой, чтобы не поддаться порыву. — Нет! Как вы догадались? Абсолютно нет! Что, заставите меня делать то, чего хочется вам? Отлично же у вас получалось раньше, получится и сейчас. Отпустите меня! Он разжимает ладонь. В его взгляде непонимание, немая мольба… — Ты хотела снова выйти на лед… — Не с вами. Оставьте салфетницу себе, мне она действительно больше не понадобится — вашими силами я никогда не вернусь в большой спорт. Опускаю голову вниз, чтобы он не мог видеть моих слез. Это будет слишком унизительно и слабо. Коробка теперь кажется непосильной ношей, шнурки коньков впиваются в плечо. Я ухожу из этого места, но больше всего на свете хочу остаться.