Total Institution

Техники вернулись через пять дней, и Баки, будучи совершенно ослабленным от страха, позволил себе к ним вернуться. Он знал, что они причинят ему боль. Они будут совать во все нос, расспрашивать и рвать ему душу до тех пор, пока не начнут кровоточить гнойные раны и застарелый, гнилой ужас. Они будут отрывать слой за слоем, пока от него не останется ничего, кроме трепещущей, изуродованной души, лишенной всякой защиты… Он ни за что не выдержит очередного оценивания, подобного предыдущему… но, тем не менее, он залез в ящик и запер его, убирая все следы Баки Барнса. После чего Актив позволил себе со смиренным послушанием отправиться на бойню. Но техники изменились. В прошлый раз… в то ужасное первое посещение, они были безжалостными, выстреливая вопрос за вопросом, копаясь в примерах и отдельных случаях. Они провели три часа без отдыха, напирая на Баки, пока ему не стало казаться, что он рассыплется на куски, но в этот раз… в этот раз вопросы были другими. Техники все еще давили, требуя информации, но фразы были более осторожными, и они часто останавливались, позволяя Баки посидеть в тишине, пока пульсация в его голове не стихнет. Они попросили принести ему воды и ненадолго освободить руки, чтобы он смог попить и восстановить кровообращение в пальцах. Баки не знал, что изменилось, но он был за это благодарен… Как бы сильно поруганный и наполненный подозрениями разум Баки ни сопротивлялся тому, чтобы в это поверить, в техниках было что-то такое… что-то похожее на Стива. Они не были в точности похожи на человека, которому Баки был так сильно предан, но их голоса были терпеливыми, а слова сплетались во что-то вроде добрых намерений, к которым он не привык. После первого раза что-то изменилось, и Нельсон, и Мердок, казалось, искренне хотели ему помочь. Баки им не доверял, но их благие намерения все-таки стали первой компенсацией, которую получил Баки с тех пор, как ему назначили нового охранника. Его первоначальная оценка этого охранника оказалось правильной. Он едва ли не постоянно сыпал словесной агрессией и проявлял физическую жестокость при любом удобном случае ее продемонстрировать. Он толкал его во время передвижения только для того, чтобы безжалостно лупить дубинкой по лопаткам, когда Баки спотыкался. Он дергал его за затылок, ворчливо бормоча угрозы на случай, если он снова сделает непредвиденный шаг. Единственная удача заключалась в том, что какое-либо сексуальное насилие ограничивалось непристойными комментариями, которые низким голосом шипели ему в ухо, когда охранник склонялся у Баки за спиной, чтобы надеть на него наручники и связать, но все это было игрой во власть. Его охраннику нравилось чувство контроля, которое давало ему обезличивание заключенного. Он делал это, потому что мог так поступать. Он делал это, чтобы доказать, что если он хотел издеваться над заключенным, он в полной мере был на это способен. А также он делал это, чтобы показать, что Баки ничего не мог предпринять, чтобы это остановить. В конце концов, Баки был просто заключенным, и у него не было свободы выбора; свободы сказать «нет» такому обращению… а единственный человек, который его защитит, никогда больше не вернется. *** Стив лежал на диване с полуприкрытыми глазами, сосредоточив отрешенный взгляд на какой-то точке, расположенной далеко за пределами грязно-белого потолка своей гостиной. Прошло двадцать три дня с тех пор, как его уволили… двадцать три дня с тех пор, как Баки остался один, без присмотра в этом жестоком и ужасном месте… С того дня, как его карьера разрушилась, рухнув ему прямо на голову, Стив чувствовал апатию и опустошенность. Без работы он ощущал себя лишенным цели и ужасно… ужасно одиноким без Баки… Он скучал по нему. Разлука с Баки никоим образом не охладила влюбленности Стива. Эти чувства не померкли и не остыли, даже без того, чтобы видеться с ним практически каждый день. Единственное, что сделали эти чувства – выжали его отчаявшуюся, любящую душу чувством вины столь жестоко и ужасающе, что Стиву казалось, что это его убьет. Каждый раз, когда он думал о Баки; о том, как сильно он до сих пор его любит, Стиву напоминали, что Баки остался один… Ему напоминали, что по собственной воле или нет, он был тем, кто оставил Баки там. И это причиняло боль такой силы, которую Стив едва мог выдержать. Она пожирала его изнутри до тех пор, пока самой положительной эмоцией, которую мог вызвать в себе Стив, не стала пустота. Вот такие он испытывал чувства, не считая мучительной тоски и вины, которые пронзали его изорванное в лохмотья сердце, словно раскаленная добела игла. Каждый день прошедшей недели был бессмысленным… до сегодняшнего дня. До сегодняшнего дня Стив просто чувствовал себя заторможенным, опустошенным и дезориентированным. Он просто пассивно перемещался с дивана на кровать и на кухню. Он выходил на улицу, чтобы проверить почтовый ящик, и слепо перебирал стопку счетов. Его самым большим достижением по истечении практически месяца было поддержание относительно нормального графика питания… В глубине души Стив знал, что на самом деле это было просто жалко, но остатки его опустошенного сердца говорили ему, что это достижение. Он мог бы, вдобавок ко всему, вообще перестать есть. Он мог бы залечь на диван и от всего отрешиться, но… он вставал. Это же хорошо, верно? Он готовил себе что-то несущественное, чтобы съесть за обедом, и что-то немного большее на ужин, так что… он все же хорошо справлялся. Он ел, и это означало, что он был в порядке. Это означало, что он не скатывался все ближе и ближе к надвигающейся, удушающей стене депрессии, которая поджидала своего часа на задворках его сознания. В некотором смысле, такие действия, наподобие необходимости готовить еду дважды в день, стали бредовой спасительной соломинкой. Стив говорил сам себе, что это означает, что он все еще способен управлять происходящим и ему не нужна помощь. Несомненно, он был уставшим… все время. Да, он спал в течение дня больше, чем когда-либо прежде, и все еще чувствовал себя истощенным к вечеру… и возникало ощущение, что его грудь выпотрошили и оставили совершенно пустой… Конечно, мытье посуды казалось такой же монументальной задачей, как подъем на гору, а при мысли о том, чтобы заставить себя сходить в душ, Стиву хотелось свернуться калачиком и умереть. Но… все-таки он был в порядке. У него все было хорошо. Пока он ел, он не был в депрессии. Но затем наступил этот день… этот двадцать третий день, и Стив скатился вниз сильнее и быстрее, чем, по его мнению, это было возможно. Если бы у него все еще была работа… карьера… то сегодня исполнилось бы семь месяцев, как он узнал Баки. Он занял должность его охранника шестого января, а сегодня было шестое августа. Это не годовщина… не юбилей, но это было своего рода вехой… вехой, на протяжении которой он должен был быть рядом с Баки. Скорее всего, если бы он мог быть с ним, этот день наступил бы и ушел без подобных мыслей… но, находясь вдали… расстояние заставляло Стива ощущать все резче… делало все более значимым, и он чувствовал боль от потери так же остро, как и в самый первый день. Все утро он не мог остановить слез. Он кусал нижнюю губу до тех пор, пока она не стала кровоточить, дрожащими руками готовя себе завтрак, в то время как по его щекам катились слезы. Он моргал раздраженными, мокрыми глазами, бесполезно прокручивая объявления о работе в своем ноутбуке. Он пытался… Стив так упорно старался продолжать двигаться и что-то делать со своей бесполезной, бесцельной жизнью, но слезы просто не прекращались. Он оплакивал сам себя, болезненно и опустошенно. Он плакал до тех пор, пока не почувствовал себя, словно в панцире… пока все, на что он стал способен – это лечь на диван и смотреть в какую-то отдаленную точку далеко за пределами грязно-белого потолка его гостиной. Его истощенный разум сказал ему, что он жалок. Душа слабо прошептала, что его сердце разбито… Телефон Стива слегка загудел рядом с диваном, и его рука наощупь скользнула вниз. Кончики пальцев пробежались по ковру, задевая смятые кусочки мусора, которые захламляли пол, пока не соприкоснулись с гладким экраном. Он поднял телефон, отрывая свой воспаленный остекленевший взгляд от потолка и щелкая по иконке сообщения. На экране весело расцвел маленький зеленый пузырь со словами, подписанный в левом верхнем углу – Дж.Дж. Отправлено: 15.46 «Думаю, я наскребла все что было, Роджерс. Я отправила тебе все, что смогла найти на твоего парня». Стив моргнул, а его ресницы слиплись от подсохших слез. Джессика закончила свою работу… Теперь они знали все, что когда-либо было задокументировано о жизни Джеймса Бьюкенена Барнса. И все, о чем мог думать Стив – что все это бессмысленно. Его рука тяжело поднялась, пальцы зависли над клавиатурой, пока десятки потенциальных ответов, которые были глупыми и туманными, проплывали сквозь его разум. «Это больше не имеет значения», «Мне все равно», «Ты можешь вдобавок к этому раскопать способ повернуть время вспять?», «Я не отвечал тебе больше недели, независимо от того, что ты отправляла, почему бы тебе не понять блядский намек», «Забери мои деньги и покончи уже с этим», «Просто оставь меня в покое… иди на хер! Оставь меня в покое!» «…Прости…», «.. Мне очень жаль», «Оставь меня в покое», «Я знаю, что ты просто пытаешься выполнить свою работу…», «… Мне очень жаль»… Отправлено: 16.08 «Хорошо. Спасибо» Ответ вышел механическим и плоским, без каких-либо эмоций, стоящих за ним, и, возможно, именно поэтому Стив его и выбрал. Любая другая эмоциональная фраза получилась бы слишком грубой. Невозмутимость – это лучшее, что он мог сделать. Несколько мгновений спустя его телефон снова загудел. Отправлено: 16.10 «Только и всего? Ты не собираешься просить меня рвать задницу, чтобы узнать об этом парне больше? Потому что, когда мы разговаривали в прошлый раз, ты казался охрененно отчаявшимся». Отправлено: 16.13 «Нет, ты сделала вполне достаточно» Ответа не было в течение долгого времени, и Стив снова позволил своему взгляду расфокусироваться, а его мысли ни разу не вышли за пределы слов, написанных в тексте сообщения, и не обратились к женщине с пышными темными волосами и багряными, словно ягоды, губами. Стив не думал, что она сидит на собственном потрепанном диване в своем доме и ведет сражение сама с собой за ответные слова, потому что почему, черт возьми, ее должно это заботить? Она получала свою зарплату и не была блядским психиатром… Тем не менее, всю себя она отдавала карьере, и иногда эта отдача, к сожалению, выпивала из нее все соки из-за людей, с которыми она связывалась. Джессика Джонс больше всего ненавидела попадаться в ловушку любой формы привязанности к кому-либо. По ее опыту, это неизбежно плохо заканчивалось… как с Люком и Хоуп Шлоттман… которые ушли из ее жизни и погибли. Но в Стиве, с его светлыми волосами, голубыми глазами и страстью к справедливости было нечто такое, что вызывало у нее чуть ли не язву из-за того, насколько напоминало ей о сестре. Триш была такой же – такой же упертой, такой же решительной… Но что-то явно пошло не так. Джессике не нужно было быть частным детективом, чтобы это увидеть. И, возможно, Стив был для нее никем, но он был кем-то для кого-то другого. И как бы Джессике ни были отвратительны попытки оказать неловкую эмоциональную поддержку, она знала, что никогда бы не захотела, чтобы кто-то бросил Триш, когда той было больно просто потому, что «она для них никто». Отправлено: 16.25 «Ладно, Роджерс, я не идиотка. Я знаю, что между тобой и этим парнем что-то происходит, и не нужно быть сыщиком, чтобы понять, что что-то пошло не так. К счастью для тебя, я не мозгоправ, поэтому не собираюсь заставлять тебя говорить со мной, но послушай того, кто пережил достаточно дерьма за всю свою жизнь – дерьмо не будет продолжаться вечно. Это больно и отстойно, и любой, кто пытается сказать тебе нечто другое - просто дебил, но это не продлится долго, лады? Так что возьми себя в руки, Роджерс. Я выкапывала всю эту информацию для тебя не для того, чтобы оставить ее покрываться пылью». В течение очень долгого времени все, что мог сделать Стив – это пялиться на сообщение. Первой его мыслью было, что он написал смс не тому, кому собирался отправить сообщение. Следом он подумал о том, что дела его, должно быть, довольно плохи, если Джессика Джонс немного смягчилась по отношению к нему. Сообщение не было милым или приятным, но в нем было заметно колкое ободрение. Это вовсе не походило на то, что Стива завернули в мягкое одеяльце и ласково уговаривали вернуться туда, где ему самое место… а больше похоже, что его столкнули с края утеса, ударив электрошокером… Стив не был уверен, как высоко он это оценил, но… опять же, она была права… Ему нужно было взять себя в руки. Может быть, судьба Баки была и не в его руках… теперь он передал ее Мэтту и Фогги, но если Стив разрушал сам себя, к чему тогда должен был вернуться Баки? Если не оставалось ничего другого… если это было единственной вещью, которую Стив был способен сделать, ему нужно быть готовым, физически и эмоционально. Баки нуждался в доме, чтобы туда прийти и который не будет захламлен трехнедельным мусором. Ему нужно было тело, которое будет его обнимать и от которого не будет вонять так, словно его не мыли с прошлого воскресенья… Ему нужны сердце и разум, которые будут достаточно здоровыми, чтобы начать ставить Баки на собственный путь к исцелению. Это было тем, что Стив мог сделать для Баки… даже если только это. Поэтому, впервые за сегодняшнее утро, Стив оторвал себя от дивана и принял душ. Он открыл окна, чтобы выпустить застоявшийся воздух, и вытащил мешок для мусора, чтобы собрать хлам, который начал громоздиться кучами. Раньше это казалось бессмысленным. Зачем предавать значение смятой ткани на полу, когда он лишился любви всей своей жизни? Но теперь появилась причина. Потому что любовь всей его жизни все еще может к нему вернуться, и если у него это получится, Стив должен быть готов. Он убрался, пропылесосил, подмел, и… посреди мытья горы наваленных тарелок его телефон зазвонил вызовом от Нельсона и Мердока. Апелляция была успешной, и Баки оказался на один нетвердый шаг ближе к свободе. Дела начали идти в гору. *** Баки думал, что день первой беседы с техниками был самым изнурительным из всех, которые он когда-либо переживал, но этот… этот был намного хуже. Ранним утром пришел его охранник. Он надел на него путы, связал и рывком поставил на ноги. Его отвели обратно в ту маленькую душную комнатку с массивным столом, и техники в последний раз коротко проинструктировали его насчет миссии. Апелляция. Техник Мердок сказал ему, что это наверняка сработает. В этом случае будет легко обосновать резонные сомнения, потому что им не нужно было доказывать, что он не причастен… им просто нужно было доказать, что существует шанс, что его вины не было, и техник заверил его, что они располагают для этого достаточными доказательствами. Прямо оттуда Баки впервые практически за пять лет вывели из тюрьмы, но это не было приятно. В этом перерыве от его заточения не было никакой победы. Это было горько, страшно и громко… Его вытащили из предсказуемой тюремной схемы и швырнули в гущу жаркого дня с ветром, который врезался в тело и свистел в его чувствительных ушах. Дюжина охранников столпилась со всех сторон, и каждый из них был готов его пристрелить, если он окажет сопротивление. Его толкали и подгоняли, словно скотину и, наконец, запихали на заднее сидение полицейской машины, для верности приковав наручниками к кронштейну, даже несмотря на то, что от водителя его отделяло толстое пуленепробиваемое стекло. Баки меньше всего ощущал себя человеком, чья невиновность получила подтверждение, скорее все это походило на то, что ему однозначно вынесли обвинительный приговор. Об этом ему говорил каждый взгляд, прожигающий плоть. Все они верили, что он виновен. Монстр. Тварь. Все они думали, что даже то, что его оставили в живых, было несправедливо по отношению к этой стране. А потом автомобиль пришел в движение, и мир начал расплываться перед ним, превращаясь в сплошное пятно. Он проносился водоворотом замешательства и чрезмерного возбуждения, пока у Баки не осталось сил только на то, чтобы склонить голову к коленям и пожелать, чтобы все это закончилось. Ему казалось, что его стошнит. Он думал, что его голова треснет от напряжения. Это было слишком. Вытаскивание наружу оказалось не менее травматичным опытом, чем впихивание в машину, только на этот раз были вспышки камер и выкрики небольшой группы репортеров. А потом состоялось рассмотрение апелляции. Это, вероятно, заняло меньше часа, но для Баки ощущалось, словно вечность. Одиннадцать присутствующих человек казались толпой, и наполненный ужасом, поруганный разум Баки видел угрозу в каждом лице, на которое смотрел. По мере того, как обнародовали заключения специалистов, их голоса изредка перекрывали друг друга, ревом отдаваясь в ушах Баки, и только благодаря этому он не отключался. Ему просто хотелось расплакаться… Баки просто хотел, чтобы они все заткнулись, оставили его в покое и перестали пялиться на него, словно он был каким-то насекомым под микроскопом, а они не могли определиться, причислять его к категории ядовитых или нет. Большинство из них, казалось, считали его ядовитым… Хотя, справедливости ради… он был с ними согласен… И все это время он продолжал рассматривать эти одиннадцать лиц в комнате и молиться, чтобы каким-то чудом одно из них оказалось лицом Стива…