Совершенные

      Вечер следующего дня выдался сравнительно досужим. Александре захотелось провести его с Алексеем, и она ждала фаворита в одной из своих любимых, светлых и прелестных гостиных. Когда тот, поспешив закончить все дела, явился перед Александрой, он застал её озорно улыбающейся. В обтянутых шёлковыми перчатками пальцах императрица держала скрученный в трубочку лист бумаги.              — Признаться, я всегда была более расположена к Первому кадетскому корпусу, нежели ко Второму, — загадочно проронила государыня, жестом подзывая фаворита, чтобы он сел рядом с ней на софу.              Алексей, будучи выпускником Второго корпуса, напрягся. Александра часто любила начинать издалека, и такие разговоры для многих заканчивались нехорошо. Скорее всего, Её величество поведёт речь о всем известных недостатках его образования. Алексей принялся лихорадочно прикидывать, что бы ещё могло скрываться в её словах…              — Жизнь наша бедна без искусств. Театр, музыка, поэзия — важны в воспитании всех благородных людей, не изымая военного сословия. Что и говорить, лишь Первый корпус в оном отношении является истинно благородным заведением…              Алексей почувствовал, что его сердце забилось чаще.              — Однако, — тут покрывшая было лицо Александры пелена задумчивости спала, и царица, сверкнув весёлыми глазами, улыбнулась озорнее прежнего, — я буду неправа, полагая питомцев Второго корпуса обречёнными иметь невозделанные души и неизящные манеры. По крайней мере, одно из мусических искусств не обошло стороной и его. И как чудно́ смотрится оно средь всех прочих дисциплин!              Тут императрица развернула бумагу, которую плавно перекладывала из руки в руку, слегка поглаживая пальцами.              — Намедни я просматривала давнишний устав Второго кадетского корпуса и наткнулась на список наук, коий показался мне ещё причудливей действительного поныне. Право, даже ежели знаешь оное много лет, на бумаге это до того презабавно, что я намеренно переписала для себя.              Алексей нервно скользнул взглядом по её пальцам.              — Артиллерийское дело, — стала читать вслух императрица. Она делала это выразительно и с большим увлечением, — фортификация, немецкий и французский языки, история, география, арифметика, простая геометрия, алгебра…              Алексей чувствовал, как по мере её чтения его впалые щёки всё больше покрываются румянцем.              -…механика, гидравлика, математическая география, химия, основы физики, военная экзерциция, ТАНЦЫ! — с восторгом закончила Александра.              «И верно, мы танцевали… Как давно это было», — с усмешкой подумал Алексей.              — Здесь мне пришло на мысль — ведь ты был лучшим учеником своего выпуска? Однако же, никогда не танцуешь на балах. И всё-таки, стало быть, не только оному обучен — ведь обучены все — но и умеешь в совершенстве?              Алексей одновременно испугался и возликовал. Он действительно мог поручиться, что не забыл ни одного танца. Слишком уж усердно он оттачивал их, чтобы оказаться лучшим даже в этом. Правда, после училища он не практиковался — отчасти из скованности и стеснения, отчасти потому, что не любил балов. Присутствовал он на них всегда в сапогах, давая понять, что не танцует, и предпочитал любоваться на упоённо кружащуюся государыню. К нему не подходили, и сам он никого не приглашал. Да и кто захотел бы танцевать с угрюмым, чёрствым временщиком, если бы он и позволил? С ним и в карты-то садились неохотно…              — Так точно, Ваше величество. Будьте уверены, что звание лучшего заслужено мною, — сказал Алексей, и тут же вспомнил, как ещё недавно она смеялась над невыносимым количеством грамматических ошибок в его письмах — беззлобно, но заливисто… Впрочем, он был уверен, что, в отличие от грамматики и языков, танцевальные движения крепко засели в его памяти. Хоть его разуму было доступно далеко не всё, тело было очень выучливо…              — Что же, готова принять твой экзамен, — сказала она вдруг, вставая. — Потанцуй со мною.              Алексей растерялся. Отвлечённо рассуждать о своих способностях было куда легче, чем показывать их на деле. Он испуганно взглянул в глаза Александры.              — Что же ты? Пойдём, — плавно взяв Алексея под локоть, она вывела его на середину обширной комнаты.              — Я при сапогах, Ваше величество, да у меня и вовсе нет иной обувки, — произнёс он смущённо. Это не было отговоркой — Алексей не только всегда стремился к совершенству, но и первый изобличал изъяны, будь то свои или чужие.              «Благо, перчатки на месте… — Алексей беспокойно пошевелил пальцами, незаметно примериваясь, как будет брать руку Александры. — А государыня намеренно загодя в перчатках…»              Императрица взглянула на него тем небрежно-мягким взглядом, каким всегда глядела, когда он говорил нелепость. Немного выждав, она еле заметно кивнула, элегантным жестом подавая руку.              Алексей, насколько мог, выпрямил сутулую спину, и бережно разместил на раскрытой ладони свои пальцы. Руки у императрицы были полные и мягкие, не миниатюрные, но очень грациозных очертаний. Он был счастлив, что она не гнушается держать ими его собственные, такие худые, деревянные, неизящные…              — Какой танец желает объявить государыня? — спросил Алексей, подобострастно и отважно уставившись в её округлое лицо.              Александра задумалась. Или сделала вид, что задумалась.              — Учили ль тогда вальсу?              — Учили, Ваше величество, — с облегчением откликнулся Алексей, перед внутренним взором которого вовсю летали головокружительные фигуры кадрили.              Александра положила плавную руку ему на талию и её прикосновение откликнулось теплом, хотя из-за напряжения должно было бы откликнуться мурашками. Алексей осторожно взялся за предплечье императрицы.              — Мы одного роста, — в который раз отметил он с улыбкой. Императрица гораздо чаще танцевала с дамами, и потому привыкла смотреть партнёрше в глаза, не задирая головы. В заискивающей фразе Алексея скрывалось робкое: «я удобен тебе, я надёжен, я подхожу…»              — Музыки у нас нет, но можешь напевать в себе что угодно, — проговорила Александра, ободряюще глядя на него. — Хотя бы и марш Преображенского полка.              Алексей заставил себя повернуть голову в сторону и оба сделали первый шаг.              Танец сразу вовлёк их в лёгкий и чёткий ритм. Александра вела столь же деликатно, сколь уверенно, и Алексей покраснел разом от стеснения и от удовольствия. Время от времени кидая на него взгляды, такие же летучие, как и подол её белого платья, Александра ласково улыбалась его румянцу.              Средние шаги сменялись широкими, медленные повороты — быстрыми. Следуя за движениями императрицы, Алексей переступал изящно и мерно, отпускал и вновь соединял с ней руки, давал кружить себя, вертеть собой. Возможно, ему недоставало грации, но зато сколько было отточенности и выверенности в каждом его жесте! Алексей знал, что танец у него получается, и покраснел ещё больше от той робкой гордости, которую так часто ощущал рядом со своей государыней.              — Что такое несколько фигур вальса для того, кто так преуспел во фрунте, а? — спросила она его игриво. В юности она терпеть не могла фрунт.              Алексей блаженствовал, хоть и не прекращал волноваться. Учащённое, но сдержанное дыхание государыни ласкало его напряжённые нервы. Он ощущал его лёгкое дуновение то с одной, то с другой стороны, то около уха, то у затылка, то у шеи. От Александры исходило тепло — тягучее, медовое, плавное, оно могло долго томить, изводить сладко, так и не переходя в жар. Как при этом отрадно, а не мучительно, как желанно было оно! Вот и сейчас Алексей был весь окутан этим теплом — ровным, вязким… Оно, источаемое будто со всех сторон сразу, покрывало словно бы детской пеленой или саваном — Алексею было не важно.              Когда Алексей ловил её взгляд, ему стоило немалых усилий оторваться от него. Даже от голубых глаз императрицы исходило сладкое тепло — хотя голубой цвет никак не может быть тёплым.              Дрожь всё чаще пробегала по телу Алексея, колыхала в мягких волнах. Желание захватило его. Он боялся, что, если императрица задаст ему такой вопрос, который потребует ответа, он не сможет сказать ничего внятного. Он стиснул зубы, но от этого начал громко сопеть, и тогда снова позволил себе приоткрыть рот в бессильном восторге.              Спокойно улыбаясь небольшими пухлыми губами, около которых на её зрелой коже обозначались морщинки, пленяющие Алексея больше любых ямочек, Александра прошлась с ним по последнему кругу. Теперь она то удерживала его на вытянутой руке, то притягивала к себе — невозмутимо дразня, играя дистанцией.              Когда они вновь оказались у софы, Александра отстранилась, молчаливо объявив танец завершённым, и грациозно наклонила голову. Взволнованный Алексей дёрнул головой по-военному резко и чётко, но заметил, что, кажется, ей это понравилось.              — Что же, танцуешь ты очень славно, — похвалила императрица, присаживаясь на софу. — Теперь я убеждена, что ты достоин зваться лучшим учеником своего выпуска.              Алексей ликующе трепетал. Он даже позволил себе рассмеяться от радости. Видя чувства фаворита, Александра обняла его и прижала к себе. Он вновь прильнул щекой к её мягкой груди. Он был у самого сердца сахарного, тягучего тепла. Он был счастлив.              — Право, ты удивил меня своим изяществом, — продолжила она, перебирая его волосы. — Совершенно залюбовалась тобою!              — Каждое Ваше движение, матушка, даже самое простое, удивляет меня своим изяществом и прелестью, — ответил он, беря ту её руку, что в танце лежала у него на талии, и целуя кроткими губами. — А более всех — то движение Вашего сердца, кое-побуждает Вас произносить такие чудесные, дивные речи.              Александра принялась поглаживать его по щеке. Сначала игриво, потом плавно, потом совсем медленно, пока, наконец, не остановилась.              — Погоди, — голос Александры вдруг сделался задумчивым. — Что там желала Карамзина? Когда я отправила тебя давеча в постель, ты говорил о ней. Никак она в Петербурге?              Алексей похолодел. Покрасневшее в танце от близости сияющей царицы, а после тепло розовеющее в её лучах, теперь, на пике напряжения, его лицо сделалось бледным — как становится белым раскалённое железо. Достигнув крайней степени, жар превратился в холод. Алексею даже показалось, что Александра может ощутить через одежду, как холодна его щека, поэтому он поспешил отстраниться.              — Наталья Карамзина… — выдавил он. — Давно ищет свидания с Вашим величеством. Она желает высочайшего разрешения на печатание томов её исторического труда… Уж три недели.              — Да ведь я дала ей знать, что расположена принять её. И сама давно желаю этой встречи, — нахмурилась Александра.              — Некоторые затруднения, государыня…              — Она была у тебя? Ты её не пускал?              С недавних пор попасть к императрице можно было только через переднюю, доложившись радетельному фавориту.              — Как же можно, Ваше величество? — Алексей весь обмер от такого обвинения и почти зашептал, не в силах говорить в голос. — Я и сам почёл бы за честь принять Карамзину, тогда как она не шлёт мне и карточки. Она… не желает сноситься через меня. Обращаться ко мне. Передала окольно, дабы Вы, государыня, вышли к ней сами.              — Отчего… отчего же она не хочет видеть тебя? — напряжённо выпытывала Александра.              — Я в её мысли не вхож, государыня, — опустил Алексей глаза. — А только она говорила, что более не будет ждать.              — Ты должен был сказать мне вчера, — досадливо протянула Александра, откинувшись на спинку софы. — Теперь очень быть может, что Наталья Михайловна уехала…              — Но Ваше величество… — Алексей замолчал. Он не мог обвинить её. Она тоже не читала его мыслей, как сам Алексей не читал мыслей Карамзиной. Это он должен был доложить. Но как докладывать, когда она не желала и слушать? А как не докладывать, когда сердится теперь?              Мысли Алексея замкнулись, лихорадочно устремившись по кругу. Взгляд задвигался из стороны в сторону, будто не в силах поспеть за ними. Как хорошо уверил он государыню в своей безупречности, блестяще проявив себя там, где это меньше всего от него ожидалось! Он не подвёл её в самом трудном, и подвёл в самом простом. Чего стоят заслуги сегодняшнего дня, если он совершил промашку во вчерашнем? Может ли быть сегодняшний день без вчерашнего? Он обратил в прах всё то, чего добился минуту назад.              Алексей судорожно вздохнул и ощутил на щеках слёзы. Опять они, эти вечные спутницы его позора… До чего слаб он был нервами, и как неумолимо ослабевал от напряжения с каждым годом, больше и больше…              Выпутавшись из лёгких пут своих мыслей, совсем не похожих на тяжёлые вериги мыслей фаворита, Александра удивлённо воззрилась на него. Спустя секунду её удивление сменилось жалостью, и почти сразу — умилением.              — Алексей… — тронула она его за плечо. — Алёша, что с тобою?              — Я никогда не сделаюсь достойным и малейшей из Ваших милостей, матушка…              — Как ты сказал? Отчего? — Александра вновь придвинулась близко-близко.              — Мне никогда не сделаться достойным Вашего совершенства, — проговорил он, вперив потускневший взгляд в пол. Из его груди прорывались рыдания, слёзы стекали по шее за ворот, но, сокрушённый, он и не думал утереть их или закрыть лицо.— Мне никогда… не быть для Вас… должно безупречным…              Александра обняла его, дав уткнуться себе в плечо, позволив обхватить себя отчаянно, судорожно. Погладила по голове, по содрогающейся сутулой спине, по щеке. Сперва плавно, утешающе. Потом вновь игриво.              — Глупый, — ласково сказала она, поднимая за подбородок его заплаканное лицо. — Ох, глупый ты у меня…