Надежда для Тёмного Лорда

У меня была мысль, и я её думала. На самом деле мысль была вовсе не одна, их был целый вагон. И большая их часть разделялась между Томом и моими близняшками Зальцман. Основной моей задачей было найти лекарство от их семейного проклятия. Именно так всё началось, но… Откровенно говоря, я не хотела возвращаться в своё время. Что меня там ждало? Бесконечное чувство вины. Ощущения собственного проклятия — я то, что не должно существовать на этой земле. Вообще. От слова совсем. Наследница первых ведьм, первых вампиров и первых оборотней, трибрид. Если я когда-нибудь съеду с катушек… найдётся ли человек, способный меня остановить? Тьма всегда рядом, я родом из Тьмы. И я боюсь. Что не смогу её удержать. Однажды не смогла — погибла мама. Потом бессмертный отец, заплативший чудовищную цену. И даже ненавистный дядя Эллайджа. Тьма на мягких лапах кружится вокруг, стоит только ослабить контроль. А у оборотней всегда проблема с самоконтролем. Оборотни и вампиры враждовали от сотворения видов, а во мне два враждующих начало слиты в одно. Я — чудовище. Я не должна существовать. И здесь, в Хогвартсе, меня, настоящей, словно нет. Я как змея сбросила кожу, будто умерла и родилась заново. К чему мне возвращаться? Что осталось позади. Боль, при воспоминании о которой меня начинает трясти. В этом времени есть Том. И я могу развлекаться тем, чтобы пытаться уберечь его от его судьбы. Верила ли я, что смогу переделать Тома Реддла, не дав ему переродиться в того Воландеморта, что пытал меня в каком-то то ли сне, то ли в другом измерении? Ни на минуту. То, что предрешено, сбудется непременно. И всё же? Это не повод не пытаться. К тому же бессмысленно отрицать, что я в него влюбилась. Да и почему нет. Он когда-нибудь станет чудовищем, а я… А ещё, где-то там, в это самое мгновение, мой отец пытается в Новом Орлеане укрыться от Майкла. Он чудовищен куда больше чем я и Том Реддл вместе взятые, он блистателен в своей упивающейся жестокости и как никогда далёк от самопожертвований. Но он жив. Он дышит. А моя мать ещё даже не родилась. И ничего здесь ещё не случилось. И я не хочу возвращаться в беспросветное будущее, где все злодей получили свою расплату. Мой отец чудовище. Я не оправдываю его. Но я ни на минуту не переставала его любить. И никогда не перестану. Так отчего мне не любить Тома Реддла? По сравнению с Клаусом Майклсоном он белая и пушистая овечка. Правда, овечка, которая пока непонятно как ко мне относится. Как не огорчительно это признавать, но Реддл с той ночи в лесу предпочитал держаться в стороне, вежливо, но отстранённо. Словно ничего не было. Сказать, что меня это бесило — ничего не сказать! Но гордость мешала мне делать первые шаги к сближению. Гордость или, может быть, неуверенность в своих силах. Я не была уверена, что та ночь значила для него не меньше, чем для меня. Хотя, как мне казалось, он просто боялся. Боялся привязаться. Если он вообще понимал, как это делается. Навязываться я не хотела. А вот вновь привлечь его внимание — очень даже. Заставить думать о себе, будить воображение и интерес. Как это сделать? Раньше, с Лэндоном или Рафаэлем, даже с Калебом всё было легко — они тянулись ко мне, как мотылёк к огню. А Реддл не тянулся. Он не позволял себе этого. Считал слабостью. А я была слишком горда, чтобы нарушать молчаливо очерченные им границы. В Хогвартсе было чем себя занять. Магия, которую тут практиковали, отличалась от привычной мне. Социальные взаимоотношения тоже были сложными. А ещё всевидящее око Дамблдора. Всё время приходилось прилагать усилия, чтобы не выделяться в толпе. Большой Брат за мной не следил, потому что не считал чем-то достойным внимания. Этот человек, которого в наше время едва ли не знаменем толерантности сделали, был крайне не толерантен. Даже не знаю, как лучше объяснить — я в этом не сильна. Он был джентльмен. Настоящий. Со всеми причитающимися качествами. Например — сексизмом. С первого взгляда его предупредительная снисходительность к слабому полу могла даже импонировать — с парней он всегда спрашивал в разы строже, чем с девушек. Чтобы получить высокий бал на его уроках даме особенно напрягаться не приходилось. Типа, для умалишённых и наколдованная иголка достижение. Пренебрежение — вот что я читала в его взгляде, когда он скользил вдоль меня. Нет, стоило обратиться к Дамблдору с любым вопросом, он пунктуально выполнял свой долг, как педагогический, так и человеческий. Но делая это, он словно бы отрывался от чего-то неизмеримо более важного, чем ты. Дамблдора не интересовали девочки — только мальчики. Не в сексуальном плане. Он не видел в представителя слабого пола личность. Мы все были для него нулями, пока нас не подставляли к кому-нибудь мыслящему, способному чувствовать глубоко и сильно, способному на поступок — одним словом, к мужчине. Меня больше всего бесило то, что проклятый Дамблдор был безукоризнен. Во всём. От костюмов (в этом времени он не носил пестрых мантий, что описывала госпожа Роулинг в Поттериаде). Одежда профессора была полна лоска и стоила очень дорого. До действия — само совершенство. Доброжелателен, спокоен, умён. Лицемер! Я чувствовала его высокомерную усталость. Работая с нами, он словно отбывал повинность. Мы ему не нравились. И даже «не-не нравились». Мы ему были безразличны. В своих студентов Дамблдор не вкладывал сердце — только холодный, как лёд, разум. И только в отношении с Томом он менялся. Уже неоднократно я задавалась вопросом, что стоит за той стойкой неприязнью, что профессор питает к Реддлу? Уже не подавляемое ли им самим, скрытое влечение, которое он изо всех сил старается не признавать? Рискованный, не признающий авторитеты, жёсткий (если не сказать — жестокий) Том принадлежал к тому же типу людей, что и Гриндевальд, и сам Дамблдор — признаёт он этот факт или нет. Глупо было бы объяснять отношения Дамблдора к Реддлу чистой похотью. Нет, он не был сальным преподавателем, чьи намерения очевидны. И во многом он совершенно правильно понимал мотивы Тома. Но, как мне кажется, отсутствую это влечение вовсе, он бы относился к парню спокойнее и беспристрастнее. Реддл скрытых мотивов Дамблдора не понимал, но пристальное внимание к себе чувствовал. И стойкое неприятие — тоже. А трактовал всё это по-своему. Стоило Реддлу и Дамблдору оказаться в одном помещении, как между ними летали искры. Не химия — а словно два магнита с силой отталкивали друг друга. Я оборотень. Я слишком хорошо чувствую людские эмоции. И мне каждый раз было сложно, с учётом того, что по-своему я в этом треугольнике была стороной заинтересованной. С Реддла Дамблдор не боялся спрашивать строго. И относиться к нему жёстко. Ведь, в отличие от меня, например, Реддл был мужчиной — то есть был ему ровней. В этом мире место женщины была мне непривычным: декоративное приложение, удобное приобретение, выгодное вложение, нечто вроде картины или ювелирного украшения, прекрасная дама — всё, что угодно, но не полноценная личность, не равный партнёр. Были в этом и свои плюсы. Меня недооценивали, и я могла оставаться невидимкой. В случае с Томом мне это причиняло боль, а в случае с Дамблдором неизменно радовало. Хотя, если быть честной, я не верила, что Реддл меня не замечает. Каждый раз, когда он думал, что я не смотрю в его сторону, я ловила на себе его тяжелый, задумчивый взгляд, который он тут же старательно отводил. Но стоило мне внезапно повернуть в его сторону голову, как я снова натыкалась на его взгляд. И меня это радовало. В те же редкие случаи, когда мы контактировали, Реддл оставался предупредительно-вежлив, но холоден. Он выдерживал дистанцию, а я выжидала, как охотник, засевший в кустах, терпеливо и с верой, что рано или поздно дичь всё равно попадёт в мой капкан. Пару раз, не выдерживая духоты и многолюдности Хогвартса я снова сбегала в лес. Где и сошлась покороче с полувеликаном Хагридом. Тот правда был огромен. И при этом с первого взгляда в глаза бросалась его доброта и нечеловеческая ранимость. Первое время я следовала за ним в облике волчицы, крадучись, наблюдая, как каждый раз он тащил в лес какую-то опасную зверюшку. Не такую опасную, как волчица-оборотень, мимо которой он проходил, даже ничего не подозревая, но всё равно достаточно свирепую, чтобы навредить случайному прохожему. Словно собачку, правда, без поводка и намордника, Хагрид таскал выгуливать в лес паука, который и тогда-то, будучи совсем «младенцем» показался мне монстром: чёрный, ростом около трёх футов, с покрытыми шерстью ножками и животом, шестью глазами на лбу, щёлкающими жвалами. И не забывать про яд! Хагрид ворковал на «своей прелестью», как мать над младенцем. Я, поводя ушами и ловя едкие запахи, от нечего делать пыталась в очередной раз пофилософствовать о том, что каждый любит своё чудовище, и кто мы такие, чтобы осуждать чужие предпочтения? Человеческая любовь даже паука сделает лучше. Наверное. Когда паук шипел и щёлкал жвалами, я не была в этом так уверена и могла только верить… Солнце, свежий воздух, пружинящая под лапами земля, тысяча запахов, что можно уловить только в зверином обличье, пробежка сквозь лес всегда повышали моё настроение. Так что в замок я вернулась довольная и умиротворённая. Одно плохо — кажется, что опоздала? Почти бегом пустилась я по длинным, в этот час опустевшим, коридорам Хогвартса. Они были красивыми и ажурными, но в то же время меня не оставляло ощущение, будто я нахожусь в утробе огромного чудовища, и все эти готические потолки и арки — скелет, на который я получила сомнительную возможность любоваться изнутри. Слух мой уловил звуки плача, доносящиеся из-за закрытой двери. Плакал кто-то тяжело, навзрыд, так, будто у него сердце разрывалось. Ну, естественно, просто равнодушно пройти мимо я не могла. Толкнув дверь, я вошла в очень странное помещение, которое поначалу приняла едва ли не за оранжерею, из которой вынесли все цветы. Почему я так подумала? Наверное, из-за огромных витражных окон, простирающихся о пола до потолка. Лишь через мгновение я поняла, что назначение помещения куда более прозаичное и то, что я поначалу приняла за массивную средневековую вазу или статую, является сетью закольцованных раковин, окружённых сетью сливов. Кафель, словно микрофон, усиливал звук шагов. В помещении жило гулкое эхо. Справа от раковин шёл коридор, с двух сторон которого располагались туалетные кабинки. Туалет, совмещённый с умывальником (а это был он) имел форму ключа. И если на умывальники падал причудливый свет, то сами уборные словно уводили в какое-то сюрреалистическое пространство. Я не трусиха, но атмосфера тут была леденящая. И температура — такая же. Плач при моём появлении прервался. Видимо, тот, кто тут спрятался, услышал приход чужака и затаился. — Эй? Есть тут кто-нибудь? — позвала я. Ответом послужила тишина. Прямо по центру, высоко под потолком, было расположено круглое, такое же витражное, окно. Свет в него падал таким образом, что ты ощущал себя грешником, упавшим на дно колодца. Короче, в этом туалете только вешаться. Честно! Хорошо, что в Слизеринской гостиной таких не было, а то бы я спокойно спать не могла. Ощущения непоправимо надвигающейся беды ощущалось кожей, так предчувствуешь вот-вот разразившуюся грозу. И тишина, и тихий звук капель — всё одинаково действовало на нервы. Кто-бы тут не прятался, я должна ему помочь. Подростки — люди с самой неустойчивой психикой. Если этот чумной туалет пугал меня, дочь вампира и оборотня, в котором тьма дышала с рождения, то обычный человек в одиночку сюда заходить бы не должен. Если только смерть его уже пугать не перестала. Если он о ней и так времена не задумывался. — Пожалуйста, не прячься, — как можно мягче проговорила я. — Я хочу тебе помочь. Давай просто поговорим, ладно? Звук, последовавший за этим заставил моё сердце оборваться. Короткий шлепок и хрип. Ошибиться в этих звуках невозможно, даже если не разу его не слышала. Паникуя, я взмахом руки заставила все дверцы кабинок распахнуться, больше не заботясь о деликатности. Эта дурёшка ухитрилась повеситься на тонком поясе, который она явно удлинила при помощи магии. Каким уж там образом она ухитрилась закинуть верёвку то ли за бачок, то ли за смывную трубу — не знаю. Времени разбираться не было. Я потом даже вспомнить не могла, какие заклинания применяла. Всё произошло очень быстро и как-то на автомате. Кажется, это было левитирующее заклинание, которое заставило тело поплыть в воздухе, но петля успела затянуться, останавливая отток венозной крови. Лицо несчастной синело в буквальном смысле прямо на глазах, язык начал вываливаться, она раздирала кожу на лице ногтями, пытаясь ослабить узел и вдохнуть. Казалось, весь этот ужас длился бесконечно долгое время, хотя на самом деле, конечно, счёт шёл всего лишь на секунды. Наконец с вспомнила расплетающие чары и применила их. Моя неудавшаяся самоубийца плюхнулась на кафель, надсадно кашляя, неистово вращая глазами. Щёки её были мокрыми от слёз. Я бросилась к ней. Мне хотелось обнять её и одновременно с тем со всей силы отхлестать по щекам. Конечно, последнего я себе не позволила. На шее от удавки багровел рубец, особенно сильно пострадала кожа сзади. Заживляющие и тонизирующие заклятия мне удавались далеко не так хорошо, как Джози, но всё же мне удалось убрать следы её безумия. — Спасибо, — всхлипнула девушка. Или, скорее, девочка. Ей было явно не больше четырнадцати лет. Выглядела она неправдоподобно худой и нескладной, девочки в этом возрасте часто выглядят гадкими утятами. А это была ещё и близорука. — Акцио, очки. Ох, они треснули? Репаро. Вода из бочка расплескалась, на кафельном полу, образуя небольшие лужицы то тут, то там. Мы были мокрыми. Чего только не вертелось на кончике моего языка. Упрёки, из серии «о чём ты думала?», до нелепого вопроса из всех сериалов «Ты в порядке?». Конечно, она не была в порядке. Иначе в петлю, бы не полезла. — Ты понимаешь, что чуть не погибла? По-настоящему? — строго спросила я. — Я так и хотела. Никому нет до меня дела! Зачем ты вмешалась? — Любой на моём месте сделал бы тоже самое, включая тебя. Если существует на свете человек, способный стоять и спокойно смотреть, ничего не предпринимая, как другой сводит счёты с жизнью, то он сумасшедший. — Понятно! Конечно, ты спасала не «эту противную Миртл», ты это просто из человеколюбия. На самом деле тебе всё равно, что со мной случится. — Конечно, глупая. Я же впервые тебя вижу! И всё же, ты меня ужасно напугала. По мне, так лучше с троллем встретиться, чем такое. Девушка всхлипнула так горестно, что мне сделалось её жалко. — Ладно, Миртл… тебя ведь Миртл зовут, правда? — Плакса Миртл. Потому что у меня глаза на мокром месте. Чуть-что — плачу, ничего не могу с собой поделать. А они от этого только больше смеются и дразнятся. — Кто — они? — с участием спросила я. — Они все! Оливер Хорнби и другие! Они называли меня очкастой дурой, трусихой и плаксой! — девочка снова начала шмыгать носом. На кафельном полу было так холодно. Мало того, что мокро, так ещё и сквозняки во всю гуляли. Девчушке бы сейчас горячего чая с сахаром, да тёплый плед. Но в Хогвартсе с уединением было очень плохо, а в таком состоянии, уж не знаю, стоило ли ей попадаться на глаза другим. — И ты из-за этого полезла в петлю? Из-за того, что тебя обзывают? — я старалась быть мягкой. — Сколько стоит школа, столько в ней будут те, кого травят и те, кому нравится доставать других. Смерть — это же навсегда, Мирт. Когда она наступит, у тебя не будет возможности передумать. В такие вещи лучше не заигрываться. — Я и не играла! Думаешь, мне нравится привлекать к себе внимание? Думаешь, я хочу, чтобы меня жалели? — Думаю, нравится и хочешь. И в этом нет ничего плохого. Каждому хочется быть любимым и значимым. И придёт время, так и будет. Каждый найдёт людей, что будут ему близки. Миртл фыркнула. — Легко тебе говорить! Ты-то вон какая красота. Стоит тебе появиться, и парни голову в твою сторону сворачивают. И всё тебе даётся легко. Попробовала бы ты быть мной! Прыщавой, близорукой Плаксой Миртл. — Уверена, окажись я в твоём теле, через неделю меня бы все называли Красоткой Миртл. Дело не в лице и не в фигуре, дело в голове. — Опять же, легко говорить, когда у тебя твоя фигура, твоё лицо и твоя кожа… — Как не крути, но сводить счёты с жизнью из-за чьих-то пусть даже обидных, даже жестоких слов очень глупо, Миртл. Да кто такой этот Оливер, чтобы ты так реагировала на его слова… Судя по выражению лица девочки, для неё он был значим. Вот, чёрт! Несчастная любовь, депрессии, гормоны и буллинг. Времена и декорации меняются — людские проблемы неизменны. — Так, послушай меня, Миртл и постарайся понять то, что я сейчас скажу… Девочка вдруг резко схватила меня за руку, глаза её испуганно расширились. — Ты это слышишь? — Что? — я была так зациклена на нашем разговоре и желании оказать бедняжке психологическую помощь и дружескую поддержку, что выпала из окружающей реальности и плохо её воспринимала. — Это! Пол слабо вибрировал у нас под ногами, будто там, под полом, кто-то включил двигатель. Слух различил шипение. — Что это такое? — голос девочки испуганно дрожал. — Боже! Это наверняка он! — Кто? — Ужас Слизерина! Я пропала! Он меня уничтожит! Вибрация под ногами усиливалась. — Ужас Слизерина? Что ещё за Ужас! — - Секретное оружие Салазара Слизерина! Он убивает магглорожденных! Таких, как я. Нужно бежать! У меня в голове словно мостик, выстраивались в цепочку разрозненные факты. Плакса Миртл, туалет, «Ужас Слизерина»… дерьмо. Кажется, я сейчас нахожусь в том самом дне, когда в девичьем туалете завелось приведение. И у меня есть шанс изменить историю к лучшему. Да-да! Я помню-помню, знаю-знаю, что менять события в прошлом очень опасно. Но представим, что это альтернативная реальность, в которой Мирл останется живой и проживёт долгую и счастливую жизнь. Кто-то другой на моём месте отошёл в сторону, и позволил бы истории свершиться, зная, чем дело кончится? Что-то сильно сомневаюсь. Как бы я не уважала историю, но человеческая жизнь для меня всегда в приоритете. — Зайди в кабинку. — Что?! Нет! Мы должны бежать! Он убьёт нас! — В кабинку! Живо! — рыкнула я на неё и трусишку как ветром сдуло. — Чтобы не случилось, не смотри ему в глаза! — крикнула я напоследок, сама не знаю зачем. — Не смотреть в глаза — кому?.. Я не ответила. Потому что потеряла дар речи. На том месте, где ещё четверть часа назад стояла чаша из собравшихся в кружок раковин, зияла дыра и из него поднимался огромный, настолько огромный, что моих рук не хватило бы обнять его даже наполовину, гигантский змей. Грозное шипение затопило сознание каким-то странные маревом, заставляя меня застыть на месте и поднять глаза.