Надежда для Тёмного Лорда

Только тут до меня дошло, что я натворила. Я фактически пустила его по следу, ускорив процесс встречи отца и сына. – Нет, Том, не надо! Тебе совершенно точно не стоит с ним встречаться! Он отвёл взгляд. Ноздри его гневно раздулись, но голос звучал всё ещё вежливо. – Хоуп, достаточно. – Нет. Вовсе нет. – Достаточно говорить сегодня на эту тему. Я привёл сюда тебя не за этим. Вернее, не только за этим. – Ну, да. Я помню. Ты хотел скормить меня василиску или превратить в памятник? Он не стал комментировать мои жалким попытки то ли юмора, то ли сарказма – я сама не определилась. Двинулся вперёд, коротко бросив через плечо: – Иди за мной. Только осторожно, не переломай ноги. Лучше прибавь свет. – Прибавить свет? Что-то не определюсь, где тут тумблер. – У тебя есть магический дар и волшебная палочка. «Люмос» и его варианты – это уровень первого курса. – Который я благополучно провела совсем иначе, чем ты. Мне проще ноги переломать, чем свет отыскать в этом подземелье. Он мимолётно обернулся и… замер, глядя на меня. Лицо его побледнело, я услышала (и почувствовала) как ускоряется его сердцебиение. – Что-то не так? – У тебя глаза горят жёлтым светом. Я едва удержалась, чтобы не закатить глаза. А может быть и не удержалась – не помню. – Конечно. Здесь темно, Том. Я – оборотень. В темноте у нас глаза отливают флюистентным светом. Чего ты хотел? – Я думал, что все эти ваши звериные заморочки действуют только в полнолунье? Я задумалась. У мамы в темноте глаза светились очень редко, обычно, когда она злилась или была испуганна, а отец, первородный вампир и первый гибрид при мне никогда свою волчью суть не проявлял. – Возможно, это потому, что я гибрид. – Гибрид? – Том! Давай проведём границы, и кое-что проясним? Если ты хочешь поговорить о моих глазах, то я сгораю от желания, поговорить о твоём отце. Вернее, о том, что ты к нему не пойдёшь! – Почему? Потому что странная девчонка с жёлтыми глазами этого не одобряет? – Потому что в моей реальности первой ты убил Миртл. – Прекрасная логика, – насмешливо тянул он, уверенно шагая вперёд, но назад старательно не глядел. – Я не пойду к своему отцу, потому что в твоей реальности погибла дурёха Мирт. В нашей она жива, слава богу. – Ты веришь в бога? – А это какое значение имеет к нашему разговору? – Никакого. Просто спросила – это для красного словца или ты правда верующий. Понимаю, глупо было спрашивать. – Вообще-то вопрос очень личный. – Я знаю, что ты не верующий. – С чего такие выводы? – С того, что верующий человек не стал бы создавать крестажи… Похоже, мои жёлтые глаза перестали его пугать или смущать. Он развернулся так быстро, что даже будучи оборотнём я не успела среагировать и оказалась припёртой к стенке. В прямом смысле этого слова. Кстати, особого дискомфорта от нашей близости я не испытывала. И понимала, что он по-настоящему даже не злится. Думает, что злится, но – на самом деле нет. – Ты и крестражах знаешь? – Том, не будь идиотом. Ты был в моём разуме и видел себя в будущем. – Да. Живой мертвец. Или привидение. Или что-то, парящее между мирами и готовое питаться душами… с чего ты взяла, что это был я? Это мог быть кто угодно. – Мне жаль. Но это был ты. И ты станешь таким из-за крестражей, которых наделаешь… господи, я в каноне не сильна, но штук семь – точно. Причём о том, что сотворил последние, ты даже не будешь в курсе. – Семь штук? – потрясённо выдохнул он и зрачки в глубине его глаз расширились, а дыхание сбилось. – Ты не понимаешь, о чём говоришь. Это невозможно. Большинство людей после создания одного перерождаются… – А что? Похоже, что тебя подобная участь обошла? – в раздражении я отпихнула его от себя. – Ты переродишься, Том. Я встречала тебя и, поверь, между парнем, что стоит сейчас передо мной и тем жутким ночным кошмаром, который пугал даже меня – а я среди ночных кошмаров выросла, – даже не пропасть. Ни разума, ни сердца… – Крестражи действуют иначе. Ты даже не понимаешь, о чём говоришь! – Да, не понимаю. Но ты можешь меня просветить? – Конечно, могу. Но кто сказал, что хочу? – Ну и ладно! Мне не так уж и интересна эта чёрная магия. К тому же, если я захочу, я смогу узнать больше тебя! – Да пожалуйста, – усмехнулся он ей в лицо. – Том, я серьёзно! В прошлый раз всё плохое в твоей жизни началось со встречи с твоим отцом. – Нет, Хоуп. Всё плохое в моей жизни началось гораздо раньше. И я хочу посмотреть в глаза этому выродку, выбросившему своего законного сына в приют, а беременную женщину – подыхать, как собака, под забором. Ты была очень красноречива. Меропе попался хороший адвокат. Они должны заплатить, за то, что сделали с ней. – Том! Месть – это не выход! – Мне не нужен выход, Хоуп! – рявкнул он на неё в ответ. – Мне нужна справедливость, – сказал он чуть тише, выдержав паузу после первого взрыва. – Её этим всё равно не вернуть. – Я сомневаюсь, что она хотела бы вернуться. Ей некуда возвращаться, если всё было так, как ты говорила. – Но что ты собираешься делать? – Честно? Понятия не имею! – развёл он руками в стороны. – Начну, пожалуй, с малого. Взгляну на них. Посмотрю, что это за люди – мой дед, мой дядя и мой отец. Поговорю с ними, а потом решу. – Что решить? Делать из них соломенное чучело или нет? Лицо его скривилось. Вообще, у него была очень живая мимика. И чаще всего его лицо выражало гнев, злость, надменность или презрение. Эти чувства он не брал на себя труд скрывать. В отличии от добрых, которые никак не отражались на его лице. – Ты спросила, верю ли я в бога, Хоуп? И сама ответила на свой вопрос. Тёмным Лордам в богов верить не полагается. Но я – верю. Приют миссис Коул, он располагался в здании – очень-очень старинном. Когда-то, ещё до Реформации, там находится монастырь. И что-то от тех времён оставалось. Убегая от маленьких выродков, постоянно окружающих меня и вечно замученных наставников, я любил рассматривать остатки былого величия и представлять, как всё это выглядело. Тогда бог католиков был для меня чем-то, что я потом нашёл в магической части Великобритании – отвергнутый, порушенный. Когда Лондон бомбили… когда отовсюду летели бомбы, тогда я тоже верил в бога. Потому что верить во что-то другое не получалось. А в самом возмущённом волновыми ударами и огненным смерче, пространстве, было что-то такое, отчего даже колдовать толком не получалось. Рядом со мной сидели старики и дети. Кто-то молился. Кому-то помогло, а кому-то нет. Я думаю, что кто-то там, наверху, есть, Хоуп, но ему до нас нет дела. Может быть он жесток изначально, а может быть, мы плохи настолько, что не стоим высшей заботы, но ему до нас нет дела. – Или, может быть, он хочет, чтобы мы учились. Может быть когда-нибудь все мы станем богами? Том скривился, ненависть перекосила его красивое лицо: – Не нужно высоких материй. Ты когда-нибудь видела, как снарядом отрывает конечности, Хоуп? Ты когда-нибудь голодала несколько дней подряд? Тебя когда-нибудь избивали до полусмерти за то, что ты посмел сказать верзиле в два раза больше тебя, что забирать хлеб у малышей жалко и гадко? Ты столько раз смотришь на страдания несчастных малышей, замёрзших без дров, выхаркивающих собственные лёгкие, грязных, смердящих, завшивевших желая изменить этот чёртов мир, но малыши подрастают, и ты видишь, как они становятся такими же, как их мучители, и даже хуже. Те, кто выживает. Но выживают не многие. Мир, где женщины с одиннадцати лет вынуждены продавать себя, а у мужчин нет совести. И всех интересует только жратва и удовольствие. Ты смотришь и смотришь, и понимаешь – ничего божественного в этих изворотливых, лживых, слабых и похотливых тварях нет! – Откуда же взяться в них добру, если они сами его не видели? – И это тоже не работает. Люди – это никчёмные мелкие черви, Хоуп. Большинство из них, в ком не сияет, не переливается волшебством кровь иных существ. – Ты так смотришь на мир? Не мудрено, что позже ты не станешь ни к кому испытывать ни сострадания, ни любви. Том, ты не прав. Большинство пороков людей проистекает из их страданий. – Да? Видимо, чем богаче человек и чем проще, легче и приятнее его жизнь, тем сильнее он страдает? Потому что пороки нищих как-то тускнеют в свете пороков богачей. – Ясно. Похоже в коммунизм ты веришь больше, чем в бога? Том криво ухмыльнулся: – Я нахожу их идеи интересными и правильными, но трудно реализуемыми. Если только действовать так же, как действовали в Советском Союзе, объявляя диктатуру пролетариата. – Ладно, Том, все эти разговоры о боге, человеконенавистничестве и коммунизме правда очень занимательны, но вернёмся к твоему отцу и крестражам. Если я правильно тебя поняла, ты пойдёшь туда в любом случае и отговаривать тебя бесполезно. Во-первых, от судьбы не уйдёшь, а во-вторых… я тебя понимаю. Я бы тоже пошла. Никто не остановил бы меня от того, чтобы встретиться с родителями. – Спасибо за понимание, – с сарказмом фыркнул он. – Но я пойду с тобой. – На самом деле не пойдёшь. – Почему? – Потому что. А сейчас я хочу тебя кое с кем познакомить. – С кем-то, после кого я уже не смогу тебе мешать? – Нет, ну что ты? Такую упёртую и целеустремлённую девушку, как ты, василиск не остановит? Я недоверчиво поглядела в его сторону. – Ты хочешь скормить меня василиску? Том снова ухмыльнулся: – Послушай, за кого ты меня принимаешь? Я жесток, но не настолько же. И даже моя страстная страсть к знаниям не заставит меня пойти на подобный эксперимент и скормить моей любимой зверушке нечто, столь непонятного происхождения, как ты. – Это такая шутка? – Не считая того, что это правда? Ну, да. – Твоим василиском ты дорожишь больше, чем мной? – пришёл мой черёд саркастично фыркать. Хотя, я фыркала не столько саркастично, сколько возмущённо. – Я дорожу вами обоими. Вы оба редки в природе. – Я – уникальнее. Второго василиска можно найти, а второй Хоуп Майклсон в природе больше не существует. – Да, я не спорю. И тебя, в отличии от василиска, можно трахнуть. Так что ты, наверное, если подумать, всё-таки чуточку дороже. – Ты понимаешь, что я и правда могу обидеться? – Ну, прости. Я мальчишка из приюта и не знаю, как правильно перейти от разговоров от коммунизма к чему-то более интимному. – Под чем-то более интимным ты подразумеваешь демонстрацию василиска? – Не со всем. Он подошёл почти вплотную, и я почувствовала теплоту его тела. Горячее дыхание сладко коснулось моих губ. – Я хочу продемонстрировать кое-что другое. О чём думал почти каждый раз, когда смотрел на тебя. – Ты не смотрел. И не думал. Я бы почувствовала. – Я умею смотреть незаметно, – Том нежно коснулся моего подбородка, заставляя запрокинуть голову. – А твой василиск не превратит меня в камень в самые неподходящий для этого момент? – продолжала подначивать я. Он покачал головой. – Мой василиск мне покорен. – Но ты не можешь контролировать его 24/7. – На самом деле – могу. Вернее, без моего присутствия он не больше, чем большая игрушка. Не знаю, мёртв или в спячке, но он приходит только тогда, когда я его завожу. Он моя самая большая марионетка, Хоуп… Чувствовать его дразнящие пальцы на своей спине было так соблазнительно. Сознание туманило одно осознание его близости. Внутри все переворачивалось от одного его шёпота. – Если бы он был настоящим василиском, то за годы своего существования пережрал бы половину Хогвартса. Василиски – большие змеи, а змеи прожорливые существа. Но он только кажется настоящим… Как это странно Он шепчет мне об убийствах и змеях, обнимая, а я в его объятиях чувствую себя в безопасности. Его касания предупредительны и нежны. Кто бы мог подумать, что Тёмный Лорд – нежный любовник. Он ассоциировался с любовью-болью, которая ближе к Круцио. На самом деле я не хочу боли. Не хочу потока рвущейся изнутри чёрной и злой энергии. Мне нравится, как его руки по-хозяйски скользят по моему телу, как пальцы гладят ключицу, выступающие из расстёгнутого выреза на блузке. Меня заводит то, как он зарывается лицом в мои волосы, как руки скользят между прядями волос. В ответ я оплетаю его шею руками, прижимаюсь к нему. Мы целуемся, и я жадно впиваюсь в его губы, чуть пухловатые. Мне мало поцелуев. Я хочу большего. Теперь, когда он рядом, во мне такой костёр, что выпозли сейчас три василиска и попытайся обратить меня в камень – сгорят. Или обратятся в драконов, и я полечу на них, как Дейенерис. Он рывком стянул с меня блузку, поддевает лямки бюсгальтера и снимает их тоже. Под его взглядом, под дуновением сквозняков мои соски твердеют и ноют. А он так нежен. Его поцелуи, покрывающие моё тело, похожи на порханье бабочек. Я изнываю от его неспешных прикосновений – мне хочется всё и сразу, скорее, полнее и больше. А он лишь смеётся и пытает меня этой своей неторопливой нежностью. Что ж? В эту жестокую игру можно играть вдвоём. Его горячие губы теребят мой сосок, язык скользит по кругу, в ответ я впиваюсь ногтями в его плечи: – Чего же ты медлишь?.. – А ты куда-то торопишься? Вывернувшись из его рук, я сама сажусь на него сверху, вбирая его в себя, ожидая, что он перехватит инициативу. Но он лишь помогает поймать нужный ритм, сжимая мои ягодицы горячими ладонями. Жар в моём теле всё жестче и беспощаднее. Он поднимается кверху, из лона, как лепестки огня, заставляя гореть заживо. И я с радостью подчиняюсь, передавая ему инициативу, когда он грубо подминает меня под себя, придавливая собственным телом. Я то замираю, то извиваюсь подобно змеям, которых он так любит, провоцируя на агрессивную страсть. Нежность больше не может меня утолить, успокоить мой почти звериный голод. Я не желаю причинять ему боль, не хочу терпеть её сама, но… но я хочу увидеть его во всей его безжалостной, воинственной красоте и хочу не сдерживать рвущуюся с поводка волчицу. Но как быть собой и не бояться убить того, кого любишь, когда ты – это я? Его руки сжимаются на моей шее, в то время как он входит в меня во всю длину. Одним ударом, резко и до конца. Весь мир превратился в биение сердца, убыстряющегося, набирающего ритм. Пульс ударов. Пульсация крови. Пульсация жизни и совсем рядом, за тонкой гранью, такой тонкой, что в любой момент прорвётся – смерть. Мы танцуем и кружимся на самом кончике клинка, босыми ногами по лезвию. Если я сорвусь, он умрёт. Волчица и клыкастое кроважадное чудовище во мне рвались, но я держала их, стараясь не сорваться. И меня держали его плечи. И жёсткий, убыстряющийся ритм. То, что будило во мне монстра, то его и не подпускало. И это было странно. И прекрасно. Полёт смерти. Триумф жизни. Быстрые настойчивые толчки. Том двигался всё быстрее. Наши тела тесно переплетались – змеиный клубок. Острая звезда подступающего оргазма поднимается в ночи моего тела, искры от костра разносит ветром и застилает глаза. И меня накрывает жаждой, такой острой, что желание нырнуть в неё, зарывшись острыми зубами в его мягкую податливую шею в какой-то момент стало непереносимым. Наслаждением током проходило через моё тело и застывало острыми иглами у меня во рту. Я горела, волчица металась в клетке, а вампир во мне остервенело пытался их выломать. Сладкая волна схлынула. – Том! Пусти меня!!! Но он наваливается сверху, прижимая к земле мои руки, нависая надо мной. – Всё в порядке, Хоуп! – Ты не понимаешь! Я… – Я знаю! Я чувствовал это вместе с тобой. – Я опасна! Я могу причинить тебе вред! – Можешь. Но вряд ли причинишь. Ты – это ты. – Ты не понимаешь! – Я понимаю! – орёт он на меня в ответ. – Я – монстр. – Значит, нам повезло друг друга встретить. Потому что единственное, кого у меня получилось любить в этом мире, это монстры. Я смолкла на мгновение, пытаясь осмыслить услышанное. Что это вырвалось у него? Признание в любви? Хотя вряд ли. Он не до конца осознает сам, что сказал. – Мы не должны этого больше делать. Я… я хотела… – Моей крови. Я это почувствовал. И знаешь… – он улыбнулся, и улыбка у него была странной. – Это было самое чудесное из всего, что я чувствовал до этого. – Ты не имел право лезть в мою голову. – А я и не лез. Ты просто затянула меня туда. Он смеётся? Да, он смеётся. – Ну же, Хоуп! Не дуйся. Признай, что это было чудесно. – Признаю, – буркнула я, потому что это было правдой. – Но если в следующий раз я оттяпаю тебе руку или перегрызу шею – не обижайся. – В следующий раз я буду держать палочку наготове. И если твои демоны тебя одолеют, есть «Ступефай» и «Петрификус Тоталус». Мы справимся. Я в нас верю. – Ладно. Какое-то время подземелье заполняется лишь их хриплым дыханием. Я смотрю в потолок и сердце моё мучительно колотится в груди. Интересно, если бы первым у меня был Лэндон, он бы выжил? Хотя, о чём это я? Он же Феникс, а Фениксы бессмертны. – Том? – Что? – Ты покажешь мне василиска?