***
Большое окно в кабинете было открыто. Маленькие птички на подоконнике весело щебетали, обращая на себя внимание воспитанника, который делал пометки в своём блокноте, выписывая туда нужные цитаты из Библии, чтобы позже их выучить наизусть. Увидев, как одна из пташек перепорхнула на стол, он улыбнулся и отложил в сторону книги. Протянув руку, он почувствовал мимолётный ветерок от взмаха крыльев — птица улетела. Разочарованно вздохнув, он поднялся на ноги и высунулся в окно. Тёплый ветер тут же начал трепать его кудри, а солнце слепить глаза — был почти полдень, значит, совсем скоро Санделин вернётся в кабинет за юношей. Сев обратно на скамью, он обратил внимание на то, что со столом пастора что-то не так, но он не мог понять что. Стопки каких-то листов, несколько книг, ещё одна Библия, карандаши и чёрные ручки — нет, здесь всё было как обычно, но стоило лишь опустить взгляд ниже — можно было увидеть приоткрытый ящик, который обычно заперт. Пастор никогда не открывал его при воспитаннике, но тот-то знал, что где-то есть ключ, и был не таким глупым, чтобы не догадываться, что там что-то серьёзное. Хенрик нахмурился, обдумывая предстоящую миссию. «Это плохо, это очень плохо. Мне ни в коем случае не стоит этого делать», — думал он, пока проверял, нет ли кого за дверью и снаружи, снова выглядывая в окно. Никого. Абсолютно никого, и он даже разозлился, что ни Санделин, ни какой-нибудь чёртов Йоханнес не решили прийти именно в эту минуту. «Мне нельзя этого делать, да, знаю, но я чувствую, что надо. Даже если мне будет плохо от этого, даже если Отец узнает об этом.» Он опустился на колени, тут же испачкав чёрные брюки, и приоткрыл ящик, чтобы заглянуть туда, прежде чем что-то из него доставать. Пачка с самокрутками, зажигалка, огромная связка ключей — уже весьма необычно для пастора, но всё это было не так интересно, как толстая книга с кожаной чёрной обложкой. Ни единой буквы снаружи, потрёпанная, привлекавшая ещё больше своей таинственностью. Стоило её открыть и он почувствовал тот самый ненавистный запах — пыль и лаванда, чернила и кофе. Так постоянно пахло не только здесь, но и дома, в кабинете Санделина. Проведя пальцами по уже пожелтевшей первой странице, он с интересом перелистнул и потерял дар речи. 18.04.???? Сегодняшний день продолжает наталкивать меня на противоречивые мысли. С одной стороны, я не хочу пытаться разобрать природу моих чувств к Хенрику, потому что я никогда не смогу объяснить, что тянет меня причинять ему боль. Я знаю, что ему плохо, и это удивительно — видеть, как он в один миг забывает о страданиях и улыбается. Как быстро переключается с травмирующего события на любой лучик света, который я ему покажу. Как прекрасен он в те мгновения, когда улыбается или усердно занимается тем, что ему действительно интересно. Я невероятно счастлив, что он банально не может зацикливаться на одной проблеме, а значит никогда не сможет осознать свою ненависть ко мне. Пусть он не может меня — обожать — любить, но он не сможет и ненавидеть меня. А значит, никогда не пойдёт против. А с другой — я не знаю, чем он всё это заслужил, и хочу разобраться в себе. Мне необходимо, чтобы он не смотрел с тем бешеным страхом, который я вижу в его глазах каждый грёбаный день. Чтобы он не прятался по углам от меня, ожидая удара или упрёка, потому что, Господи, я совсем не такой. Я не знаю, почему всё это творю. Мне нет оправдания, в этом и есть вся правда. И никакие молитвы меня уже не спасут. Хенрик резко вдохнул через нос, стиснув зубы. Он не ожидал, никак не ожидал, что ему придётся анализировать всю эту ситуацию. Он очень боялся, что никогда не сможет найти нужных ему ответов, поэтому даже и не пытался что-то менять — он плыл по реке жизни, течением которой управлял Отец Санделин, и сейчас наконец-то получил вёсла в руки. Этот 'дневник' и был ответом, который нужен ему, чтобы начать задавать самому себе вопросы. Он рвано задышал, дрожащими руками листая страницы, изредка вырывая из контекста фразы, на которых останавливался взгляд. «Нежный, как ребёнок, его поцелуи — словно поцелуи ангела.» «Стоило мне на него прикрикнуть, вы только подумайте, он будто спрятался от меня, ссутулившись и вжав голову в плечи, такой прекрасный, Боже!» «Хенрик так прелестно выглядит, когда я душу его, так красиво приоткрывает рот, что мне хочется бесконечно целовать его невинные губы, шею, выступающие ключицы, бёдра, руки. А как он стонет, когда…» Юноша вытер рукавом рубашки появившиеся в уголках глаз слёзы, тонкими пальцами пролистывая больше и больше страниц, уже не обращая внимания ни на текст, ни на даты. Его грудь беспокойно вздымалась, и его трясло — чертовски страшно, непонятно, что же делать дальше, когда увидел себя со стороны другого человека. Со стороны человека, которого совсем не знаешь. Сосредоточившись, он пролистал ровно до последней записи. 01.06.???? Недавно случилось что-то совершенно невероятное. Он смотрел на меня, будто я никогда не делал с ним ничего плохого. Он целовал меня так, будто наконец-то любит. Его голова лежала на моём плече, и я чувствовал, что готов защитить его от всего, даже от самого себя, если это потребуется. Я не прикоснусь к нему, если он сам не захочет. Я не сделаю ему больно и не дам себе уничтожить самого настоящего ангела. Он — лучшее, что я мог получить от этой жизни. То, что я ничем не заслужил и никогда уже не заслужу. Мне очень непросто даётся держать себя в руках. Хенрик, знал бы ты, как тяжело смотреть на тебя и отказываться от того, что я делал раньше. Я не могу выбросить из головы множество сцен, начиная теми, где ты стонешь от боли, когда я тяну тебя за волосы, и останавливаясь на тех, где я оставляю багровые пятна на твоём животе — прямо рядом с твоим родимым пятном — и рёбрах. Я знаю, что сорвусь. Честно, я готов бесконечно молиться Богу, чтобы выпросить у него прощение за всё то, что я сделал с тобой, но знаю, что даже всей жизни не будет достаточно. Хенрик в ужасе отбросил дневник, так и не дочитав несколько абзацев. Воздуха стало слишком мало, не помогало даже открытое окно, ноги не слушались, так что когда он встал — лишь мотнулся в сторону, прислонившись к стене и прикрыв глаза. Сердце стучало слишком быстро и звучало даже в голове. Мысли смешались, а ноги начали подкашиваться. Кое-как убрав дневник обратно, он захлопнул ящик и подошёл к скамье, отряхивая брюки. Как только юноша собрался выйти из кабинета, чтобы продолжить выписывать цитаты уже на улице, он столкнулся с пастором прямо в дверях. Тот не смог не заметить его вид и даже отметил оставшиеся следы на коленях. Он прошёл к окну и закрыл его, после — зашторил. Ухмыльнувшись, он сел за стол и только тогда вспомнил про ящик. Хватило одного взгляда, после которого Хенрик в страхе закрыл глаза. — Мальчик мой, что ты наделал? Кто тебя просил, непослушный, лезть туда? — Санделин подошёл к воспитаннику, мягко обнял его за плечи и поцеловал в лоб. — Что ты там такого вычитал, что так испугался? Ты же знаешь, что я люблю тебя. Пастор кинул взгляд на закрытую дверь и почувствовал, как юноша отрицательно мотает головой. Агрессия вскипала ещё где-то глубоко, так что он лишь слегка впился ногтями в худое плечо и сделал глубокий вдох. — Хенрик, всё хорошо, я тебе обещаю, всё в порядке. — Но совсем ничего не было в порядке и оба это понимали. Слишком хорошо понимали, потому что всё вернулось к началу. Санделин грубо поцеловал воспитанника, который пытался сопротивляться, чуть ли не сорвал с него рубашку, а с себя — галстук, связывая им руки подростка так, что они оказались спереди. Тяжело дыша, он резким движением столкнул подростка со скамьи так, что тот оказался на коленях. Его голова была опущена вниз, и лицо почти не видно за белёсыми кудрями, но мужчина почувствовал то, как он дрожит и тихо плачет. Помедлив всего пару секунд, он скинул пиджак и, намотав на руку волосы Хенрика, поднял его голову, чтобы они пересеклись взглядами. — Дальше ты справишься сам, — сквозь зубы сказал Санделин, наблюдая за тем, как взгляд воспитанника потускнел, а связанные руки потянулись к пряжке ремня.***
— Хенрик, чёрт возьми, замолчи ты уже! — Хлёсткий удар по щеке лишь усилил рыдания, которые не прекращались уже несколько часов — очередной кошмар настиг юношу в прохладную июньскую ночь, когда дождь агрессивно выстукивал какой-то ритм по крыше дома, словно повторяя за сердцебиением. Санделин встал, за руку потянув воспитанника вон из комнаты, на что тот ответил лишь слабым сопротивлением и всхлипами. Опустившись обратно на пол, он наклонился к Хенрику, рассматривая его и раздумывая над тем, что сейчас стоит делать. Прижимаясь к щеке подростка, он заговорил. — Хенрик, мне нужно, чтобы ты рассказал, что случилось, иначе я не смогу тебе помочь. Юноша замотал головой, вытирая рукавом кофты слёзы, и ещё больше вжался в стену, отказываясь даже смотреть в глаза пастору. Он понимал, что лучше заговорить. Лучше начать сейчас, потому что дальше будет больно, но он просто не мог открыть рот и рассказать про свои кошмары, раскрывая всё своё прошлое и всё то, что сделало его тем, кто он есть — слабым, безвольным, доверчивым. Слишком страшно было даже думать об этом, а уж обсуждать или видеть сцены из далёких времён — просто невыносимо. Санделин силой заставил воспитанника подняться и вытолкнул из комнаты. Его начинало раздражать такое поведение — он не мог терпеть слёзы и не понимал, что не так с Хенриком. Для него не существовало прошлого, для него не существовало его ошибок и его недостатков. Они слетали с его губ в церкви и там же растворялись в воздухе, навсегда избавляя его от чувства вины. Все воспоминания усердно прятались в самую дальнюю папку. Когда все уроки вынесены, а воспоминания не приносят ничего хорошего — самое время их убрать. Придерживая юношу за плечо, он привёл его в ванную, грубо усадив на край ванны. — Пожалуйста, прекрати плакать, ты же знаешь, как мне это не нравится, — произнёс Санделин, хватая его за плечи и опускаясь чуть ниже, чтобы их лица были на одном уровне. Хенрик жмурился и хватал ртом воздух, задыхаясь от приступа паники, его руки дрожали и он не мог даже схватиться за рядом стоящую раковину, чтобы не упасть. Пастор нервно сглотнул, окидывая взглядом всего воспитанника. Теперь им овладевал страх, потому что всё не так, как было обычно. Если раньше юношу удавалось легко успокоить за несколько минут, то сейчас это выходило за рамки возможного поведения. Мужчину самого начала охватывать паника, когда он понял, что Хенрик весь дрожит, а рукой и вовсе бьётся об ванну, и почти зажившие костяшки дали о себе знать — руку свело от боли, а на белоснежной поверхности остались небольшие красные следы. fierce bloody angel, the blood is on your hands Пастор сам не понимал, что делать, поэтому просто включил воду и попытался умыть лицо юноши, смыть кровь с руки, при этом молясь Всевышнему о том, чтобы этот Ад прекратился. Он вновь и вновь проводил по беспокойному лицу холодной сырой рукой, нежно поглаживая пальцами щёки и лоб Хенрика в надежде, что ему станет легче, но легче не становилось — он будто заскулил, а поток слёз только усилился. Санделин почти сорвался на крик, полный отчаяния, потому что не мог понять, что ему делать, чтобы хоть как-то вывести из такого состояния. — Тише, тише, пожалуйста. — Пастор крепко держит чужие руки в своих, чтобы Хенрик не смог причинить себе ещё больше боли — это не его привилегия. И только через несколько минут он перестал дрожать. Санделин аккуратно взял на руки воспитанника и понёс к себе в комнату. Он уложил его на кровать, открыв дверь с ноги, юноша совсем не двигался и выглядел, будто умер — бледная кожа и неподвижный взгляд куда-то вперёд. Стащив с него кофту и домашние штаны, мужчина укрыл его одеялом и поцеловал в лоб, а сам лёг рядом и тут же выудил из кармана пачку. Закурив, закрыл глаза. «Сегодня я не позволю Хенрику спать одному. Ни за что.»