***
all i did was try to save them haunted by screams, chasing me back to my childhood Закат ещё не потух, разливая по небу брусничные и уже ежевичные краски, а фонари на улице только начали зажигаться, когда Хенрик летел на велосипеде по склону. Ветер дул прямо в лицо, отчего парень слегка жмурился и улыбался, крепко держа в руках руль и вглядываясь в небо на горизонте. Настроение было какое-то хорошее — после школы они с Джоном умудрились залезть на закрытую территорию, а потом весь вечер играли в гараже. Юноша не уставал удивляться, как же здорово держать в руках свою собственную гитару и задевать струны, на выходе получая красивую музыку. Это было по-своему прекрасно. Когда Хенрик почти добрался до дома, он услышал какой-то непонятный громкий звук, который заставил его резко остановиться. Осмотревшись, он заметил странный дым, появившийся в стороне его дома, поэтому он решил прибавить темп. Окна на кухне вышибло, а из пустых проёмов на их месте лезли языки пламени, охватывая стены и, явно, уже распространяясь по дому. Из здания были слышны крики, так что Хенрик, не раздумывая, бросился внутрь, пытаясь справиться с шоком и понять, что вообще произошло. Кое-как зайдя в дом, он тут же ринулся к кухне, желая убедиться, что там никого из родителей не было, хотя он уверен, что даже если кто-то и был, то вряд ли спасение было возможным. Слишком сильный для этого взрыв, да и пожар распространялся с огромной скоростью, переползая с деревянной мебели на стены. Он уже перешёл через соседнюю комнату на верхний этаж, который на кухне даже слегка обвалился. Вряд ли отец смог выбраться — он в это время работал в своём кабинете. Дышать становилось всё тяжелее, поэтому юноша чуть ли не прижимался к полу, стараясь как можно быстрее осмотреть все комнаты на первом этаже. Но с каждым разом его сердце всё стремительнее падало вниз, потому что он никого не находил. Ещё немного, и он не сможет спасти никого из родных. Закрыв нос рукавом рубашки, он ринулся обратно к выходу, пытаясь пробраться к лестнице, но, достигнув цели, заметил, что пламя перекинулось на неё и лезть на второй этаж было опасно. Хенрик помедлил секунду, но услышал крик матери — громкий и отчаянный — отчего понял, что она в самой близкой комнате к обрушившейся. И не может оттуда выбраться, так как от дыма болят глаза и становится нечем дышать. Он бросился к лестнице, забыв о том, что рискует и своей жизнью тоже. Перед ним плясало пламя, перекрывая вход на второй этаж, но парень не остановился, лишь поднялся на ноги. Закрываясь от дыма всё той же рукой, он поднимался к середине, когда услышал хруст и почувствовал, как доски под ним приходят в движение. Он убрал руку от лица и увидел, как прямо перед ним обвалилась последняя надежда на спасение родителей. Крики сверху становились всё тише, но больнее, отчего Хенрик сам закричал, пытаясь перекрыть треск огня. Пламя отчаянно ужалило ногу, заставляя юношу упасть на спину, сбивая огонь со штанов. Боль разлилась по спине, когда он приземлился позвоночником на нижние ступеньки, но это было уже не важно. Когда Хенрик услышал, как верхний этаж стремительно рушится, а дышать стало совсем невозможно, проклиная всю свою жизнь и себя, пополз к выходу из дома, успевая захватить только сумку, которую оставил у двери, когда забежал в горящее здание. Для лёгких практически чистый воздух стал даже не облегчением, наоборот, заставил опомниться и осознать, что произошло. Он оставил своих родителей там, гореть заживо, умирать — от этой мысли он упал на траву и зарыдал, вновь и вновь ударяя кулаком о землю и выкрикивая непонятные ругательства. До него только спустя несколько минут дошло, что единственный, кто во всём этом виноват — он. Хенрик поднялся на колени, наблюдая, как горит его дом, родной дом, и не мог понять, как он допустил такое. Проматывая в голове весь прошедший день — будто пролетала вся жизнь — не смог упустить тот момент, что после школы он, когда заходил с Джоном за горячим чаем, не проверил, выключил ли газ. И тут его будто ударило током. Признаки возникшего пожара указывали только на это. Парень поднялся на ноги и побежал, не оборачиваясь и пытаясь выкинуть всё из головы. Жёсткая, беспощадная паника нахлынула на него, поэтому он даже не заметил, как оказался за несколько километров от дома, даже не додумавшись позвонить куда-то или позвать на помощь. Больно, бесполезно, отвратительно. everybody turns to dust the blood is on your hands***
— Хенрик, ты же понимаешь, что ты вовсе не виноват в смерти своих родителей? Это произошло по чистой случайности, — мягким голосом Йоханнес пытался вывести на нормальный диалог, потому что юноша не мог спокойно отвечать, он либо срывался на крик, либо безостановочно плакал, что-то шепча себе под нос. — Если бы я проверил, выключил я газ или нет, этого бы не произошло, даже если бы произошёл перепад напряжения в цепи, или что там вообще, — всё ещё нервно на повышенных тонах проговорил Хенрик, пряча лицо в длинных прядях; волосы успели отрасти ниже плеч с момента первых настоящих панических атак. Его лицо было перекошено из-за моральной боли, а пальцы нервно теребили рукав рубашки. — В любом случае, это не делает тебя достойным смерти! Я понимаю, каким идиотом я был, когда оставил тебя тогда, Хенрик, если бы я знал! — Эккерстрём приобнял за плечи, притягивая ближе, стараясь успокоить подростка, который всё ещё был на пределе. — Я понимаю, что ни Отец Санделин, ни я никогда не станем тебе такими же близкими, как твои родители, но я бы очень хотел тебе помочь. Ты не представляешь, какая истерика была у Отца, когда он нашёл тебя — без сознания, с петлёй на шее, лежащего на полу и почти не дышащего. Он думал, что ты умер, и… — Лучше бы оно было так, Вы разве не согласны? i've seen enough to feed my psychosis for a lifetime — Прекрати, пожалуйста. Ты замечательный парень, и я очень хочу, чтобы ты вылечился. Я верю, что у тебя может быть жизнь лучше и насыщеннее хорошими событиями, а не тем дерьмом, в которое она превратилась за эти два года, — Йоханнес отстранил от себя Хенрика, смотря ему в лицо — оно всё ещё имело слегка неровный тон, хотя после попытки самоубийства прошло уже около трёх недель. Синяк с шеи так и не пропал, да и вряд ли пропадёт в ближайшие несколько недель, а то и больше. В комнате повисла тишина, которую нельзя назвать неловкой. Эккерстрём понимал, что Хенрику сейчас нельзя помочь никакими словами, поэтому просто сидел рядом, положив ему руку на плечо, пока сам юноша размеренно дышал, смотря куда-то в пол. Ему стало заметно лучше, но психическое состояние всё ещё было нестабильным. Через несколько недель ему должно было исполниться восемнадцать лет, так что он сам вправе выбирать, что будет делать со своей жизнью, но пока он молчал, оставляя своё будущее в тумане и для Санделина, и для Йоханнеса, которого в его жизни стало слишком много после случившегося. Он помогал пройти через восстановление физическое, а теперь практически постоянно был рядом, так как Санделин не мог позволить себе оставить свою службу в церкви. — Хенрик, не пойми меня неправильно, но я правда должен узнать, что происходило между тобой и Санделином эти два года. Я вижу, что что-то не так, и знаю, что он тоже виновен в том, что ты с собой сделал, — Йоханнес перебирал пряди волос, всматриваясь в нахмуренное лицо подростка. — Может, не стоит докапываться до истины? Разве сейчас это может как-то помочь мне или моим родителям? — Парень едва открывал рот, говоря это, прикрывая глаза и слегка наклоняясь в сторону мужчины. Не сказать, что ему было неприятно его общество, но он его настораживал и пугал своим интересом к их с Санделином отношениям. Вроде бы и хотелось ему всё рассказать, как тогда, а вроде он боялся, что сделает что-то не так. А что — неважно. Спустя несколько секунд молчания он снова заговорил. — Я боюсь. Потому что знаю, что всё, что происходило — заслуженно. Поэтому считаю, что лучше молчать. Хенрик поднял голову, кидая взгляд прямо Йоханнесу в глаза и видя там одно непонимание. Он махнул рукой и тяжело вздохнул, после чего встал и направился к двери. Ему хотелось уйти отсюда, избавиться хоть ненадолго от своих чёртовых воспоминаний, от Эккерстрёма, от этой проклятой комнаты с минимумом мебели и такими чужими запахами — лекарств, хлорки и отголосками спирта, вместо любимых лаванды и кофе. О Санделине думалось, но тяжело. Чем больше с Хенриком говорили, тем лучше в его голове прояснялась мысль о том, что пастор делал с ним мерзкие вещи, отвратительные вещи, которые никто не может заслужить. Но голос в голове продолжал убеждать, что никто не может, а он смог. И вновь хотелось вернуться в уже ставшие родными объятия, получить поцелуй в макушку и заснуть под тихий шёпот и аромат тяжёлых сигарет. Парень верил, что это не любовь. Любовь не может быть настолько грязной, страшной и резкой, ударяющей под рёбра и вызывающей недоумение и боль. Любовь не может быть такой неправильной и дикой, какой её видел Санделин. И полной страданий и зависимости она тоже быть не может. Нет смысла в такой любви, если это она и есть. Но почему он вновь и вновь возвращался к мысли о пасторе, обращая внимание не на те моменты, когда ему хотелось кричать и плакать, а на те, где он ласково улыбался Отцу и ластился, будто беспомощный котёнок. — Хенрик, тебе не стоит сейчас покидать палату, скоро принесут таблетки, а мне уже пора идти, наверное, — парень застыл в дверях и обернулся. Ему до жути надоела эта клиника. И эти таблетки. И дни, сменяющие друг друга, но выбора особо нет, если он хочет поскорее выбраться. — Ты ведь протянешь? — Йоханнес, я Вам обещаю, я протяну, — слабая улыбка возникла и тут же погасла на лице Хенрика, стоило ему вернуться обратно на кровать и обнять Эккерстрёма. Он почувствовал эмоциональное тепло, исходившее от мужчины, и понял, что это тот единственный человек, который никогда не желал ему плохого. И, может, ради него стоит выкарабкаться. — Можете мне верить, я не подведу Вас.