***
Просыпаться не у себя дома под лёгкий джаз и тихое пение Йоханнеса на кухне — бесподобно. Парень решил, что может воспользоваться квартирой друга на две недели, которые он решил провести в столице, поэтому он наслаждался временем, проведённым вместе, компенсируя кучу месяцев, когда приходилось выживать одному в холодном Гётеборге. Ощущение беспокойства появилось сразу же, как только Хенрик проснулся. Стоило ему открыть глаза и вдохнуть носом прохладный воздух, как в дверь раздался звонок. На всю квартиру раздалось удивлённое: «Чёрт!», а в комнату влетел растрёпанный, но уже не такой сонный Эккерстрём, который испуганно смотрел на юношу и не знал, как правильнее выразить то, что надо было бы сказать. — Боже мой, Хенрик, прости, я забыл тебя предупредить, что сегодня тебе стоило уйти раньше по твоим делам, потому что у нас уже давным-давно была намечена… — раздалась очередная трель, после чего Йоханнес печально сдвинул брови и закрыл дверь в комнату, оставив Хенрика сидеть на кровати с ничего не понимающим лицом и наполовину надетыми брюками. Хлопнула входная дверь, и раздался до жути знакомый смех. Вся система, построенная на крови, костях и боли, в один момент покачнулась и рухнула. Рухнула, уничтожая любые намёки на хоть какое-то восстановление. Четыре года улетели в пустоту, оставив абсолютное ничего. never had a dream this dark wake me up! please make it so Хенрик на мгновение застыл, прикусив губу и затаив дыхание. Даже до этой комнаты дошёл запах горького кофе. И чёртов аромат лаванды. Адская боль. Юноша вздохнул и быстро оделся, дрожащими пальцами застёгивая пуговицы на рубашке, будто бы он вновь оказался в прошлом. По спине и рукам пробежали мурашки, заставляя его вздрогнуть. На глаза медленно наворачивались слёзы, которые он усиленно прогонял, заправляя кровать и причесываясь. Прошло столько времени, а лицо осталось практически прежним — такое же напуганное и измученное: ночи без сна дают о себе знать, бледное, и глаза всё такие же яркие и блестящие. Волосы заметно отросли, теперь они стали доходить уже до лопаток, да и в целом, образ бывшего воспитанника сильно поменялся. Он слегка окреп, подрос и немного возмужал. Немного. Собравшись с мыслями, он прислонился ухом к двери, чтобы уничтожить все сомнения и избавиться от всяких надежд на то, что ему просто показалось, что на самом деле нет никакой опасности, но всё кричало о том, что произошло неизбежное. — Надеюсь, я не слишком рано? Всё в порядке? — Голос пастора словно и не изменился за всё это время — всё такой же серьёзный и проникающий в душу одновременно. Он протянул хозяину квартиры свою куртку и окинул взглядом гостиную и кухню. — У тебя гости? i give the night my final breath for far too long i've been stalling death Хенрик потянул ручку двери на себя, медленно выходя в гостиную и рассматривая гостя. Последний застыл в изумлении, медленно открывая рот, не в силах выдавить ни слова. Вакуум в голове, ватные ноги и бешено бьющееся сердце в груди. У обоих.***
— Ты совсем по нему не скучаешь? — Йоханнес сидит на диване, запрокинув голову наверх и рассматривая небольшие трещинки на потолке, пока Хенрик бегает по кухне, совмещённой с гостиной, пытаясь уследить за кофе и печеньем, которое пора бы уже ставить в духовку. — Совсем, — сухо отрезает юноша, заделывая хвост и напряженно дёргая плечом. Эккерстрём не первый раз заводит разговор о прошлом, о пасторе, о старых ранах, которые только-только зажили, будто это до сих пор важно. Мужчина подходит к Хенрику сзади и обнимает его, поглаживая плечи и умиротворённо дыша в чужой затылок. Подобные объятия стали совершенно нормальными в их дружеских отношениях, поэтому юноша только едва улыбается, спокойно прикрыв глаза и расслабив плечи.***
Слёзы катятся по щекам, оставляя солёные дорожки, которые вновь и вновь растираются кулаками, на которых поблёскивают алеющие следы крови. Тело трясёт, будто охваченное лихорадкой, язык заплетается, хотя есть много, что следует сказать, но вместо этого парень бьёт кулаком то по плитке в ванной, то себе же под рёбра, пытаясь выбить из себя прогнившие чувства, которые словно едят его изнутри, заставляя извиваться от боли и задыхаться от отчаяния. Чувства, которые нельзя ни задушить, как выяснилось, ни утопить, ни даже достать из-под кожи. Они растут и растут, захватывая мозг с каждым днём всё больше и больше, забирая контроль над мыслями и действиями. Ограничивая. — Да сколько же, чёрт возьми, можно, грёбаный Санделин, проваливай из моей головы. Я не могу, не могу это терпеть. Ты заставил меня быть твоим, искалечил, а потом подумал, что я спокойно останусь таким и буду жить дальше, словно ничего не произошло? — срывается на крик, прислоняясь лбом к ледяной плитке и содрогаясь от рыданий. never had a broken spirit i can not let this world go***
Санделин в одиночестве, который день без сна и еды проводит ночь в церкви, занимаясь очень интересным абсолютным ничем, обдумывая себя, обдумывая произошедшее за последние несколько лет. Картина плохо вырисовывается в голове, из-за чего хочется взять в руки давно забытый ежедневник и прочитать старые записи ещё тех времен, когда всё было относительно хорошо. Но листая страницы и скользя пальцем и взглядом по строчкам, пастор понимает, что ничего хорошего не было и не будет. Что изначально это всё было похоже на сумасшедшую игру какого-то больного человека — интересно, кого — и просто полный бред. Игру, которая вышла за рамки дозволенного и причинила слишком много боли всем игрокам. Игра, ставки в которой были слишком высоки. И Санделин продолжал копать в себе яму — могилу — выковыривая все тайные страхи, злобу, весь свой яд, всю свою агрессию, все свои больные желания и нездоровые мысли. Когда раздался звон колоколов, он прикрыл глаза. Никакое прошлое не является оправданием тому, что он натворил. Но больше он никогда такого не допустит. Последнее обещание, которое он только посмеет себе дать.***
Они стояли в паре метров друг от друга, когда Йоханнес всё-таки не выдержал и улизнул в свою комнату с кружкой кофе, оставив их разбираться наедине. От напряжения воздух чуть ли не искрился, но они продолжали молчать, сверля друг друга внимательными взглядами. Оба не знали, как стоит себя вести, ведь прошло столько времени, и всё вокруг поменялось. Да и сами они поменялись. В пасторе нет той уверенности и агрессии, которую он выплёскивал на невинных людей, а в юноше накопилось слишком много всего, но в то же время пропала покорность и смирение. Таким он бывает только в церкви. — Долго ты так будешь стоять? — Хенрик едва ли не по губам прочитал слова Отца, но продолжил его игнорировать, садясь на диван и не отрывая взгляда от чужого лица. Пастор тяжело вздохнул и сел рядом. Всё ещё достаточно тихо. — Ладно. Это та встреча, которая не должна была произойти, но что ты хочешь сделать сейчас? Поговорить по душам? Понять, почему я делал то, что делал? Дать мне в лицо? Сказать, какой я жалкий, как ты меня ненавидишь? Нет, ты выше всего этого. Как же, ведь я сам воспитал в тебе это чувство. Быть выше насилия, быть выше всей этой пустой злобы. — Тогда никогда не смей появляться в моей жизни снова.***
i flew through fire and darkness cold here my tale ends — all has been told given to the wind, sky burial Тот же тёмный кабинет в приглушенном свете лампы, что и много лет назад, опять прохладный ветер из приоткрытого окна и шуршание бумаг в руках человека в чёрном костюме. Пальцы со странными кольцами перебирают листы, периодически откладывая ненужные на край стола. Шею слегка сдавливает воротник с колораткой, рубашка была пошита явно на слишком маленький размер — старая привычка. Светлые волнистые волосы убраны в низкий хвост, а плечи слегка ссутулены. Это место даже спустя более десяти лет напоминает ему о пасторе, но кроме саднящей пустоты он уже ничего не чувствует. Когда в деревянную дверь стучат, мужчина дёргается и поднимает голову, пронзительным взглядом смотря на дверь и холодным голосом оповещая, что можно входить. Сразу же склоняется над документами, продолжая проверять их точность, пока не слышит голос вошедшего. Краем глаза смотрит на него и по причёске узнаёт нового мальчика из хора, с которым до этого момента не пересекался лично. С недавних пор он начал им руководить, но до сих пор не смог выучить всех мальчишек и девочек, которые согласились там петь. — Отец Санделин, если позволите, я хотел бы обсудить с Вами одну жизненную ситуацию. Помимо этого, я жутко хочу поговорить с кем-то о Боге, потому что у меня слишком много мыслей по этому поводу, а все остальные ушли, да и не особо хотят просто со мной говорить, понимаете? — Да, конечно, как тебя зовут? — Пастор поднимает взгляд на хориста, ненадолго отрываясь от работы, и удивлённо хватает ртом воздух, не смея верить своим глазам. — Хенрик.