The Most Beautiful Moment in Life

      — Еще раз, Юнги, с первого куплета, — негромко велит звукорежиссер, откидываясь на спинку кресла и внимательно глядя на мониторы.       Юнги кивает и привычно поправляет массивные наушники.       Чимин также привычно прикрывает глаза, наслаждаясь мягким, постепенно набирающим силу голосом хёна.       Когда утром, смущаясь и отводя глаза, он просит Юнги разрешить посмотреть на запись его сольной песни, то в ответ получает нечитаемый взгляд и лёгкое пожатие плеч. Чимин решает считать это согласием и, пользуясь редким выходным — его собственная запись завершилась пару дней назад — отправляется на студию вместе с Юнги.       И вот уже час тихо сидит у стены, наблюдая — и, конечно, слушая — за тем, как хён поёт.       Когда Чимин впервые услышал о том, что в новом альбоме будет сольная песня Юнги-хёна, он, как и все остальные мемберы, был удивлен. Нет, он знает и всегда знал, насколько хён талантлив, как автор, композитор, рэпер, но… певец? Да, Юнги, как и все они, иногда мурлычет что-то под нос, а на многочисленных шоу искренне веселится, выкрикивая слова песен и надрывая горло, но даже не пытается попасть при этим в ноты.       А сейчас Чимин слушает его пение.       И понимает, что если бы он услышал голос Юнги раньше, то не отстал бы от него уже никогда, снова и снова требуя петь для него одного. Негромко, мягко, проникновенно.       От голоса старшего по шее ползут мурашки, а губы неслышно повторяют слова. Чимин растворяется в чужом голосе, искренне наслаждаясь им.       Звукорежиссер часто останавливает Юнги, прося перепеть тот или иной кусок, и он не спорит. Только кивает, слегка нервно поправляет наушники, едва слышно вздыхает и снова начинает петь. В такие моменты Чимин открывает сами собой закрывающиеся глаза и с улыбкой следит за тем, как опускаются ресницы старшего и слегка постукивают по бедру тонкие пальцы.       Юнги выглядит напряжённым — как вокалист, а не рэпер он записывается впервые, но справляется на взгляд Чимина он хорошо. Хотя на взгляд Чимина Юнги-хён все делает хорошо.       — На сегодня можем закончить. Хорошая работа, Юнги.       Юнги кивает, снимая наушники с шеи, и с усталой улыбкой благодарит в ответ.       — Теперь ты тоже часть вокал-лайн, — улыбается Чимин, когда за ними с негромким хлопком закрывается дверь студии.       Юнги хмыкает, застегивая толстовку и натягивая капюшон.       — Хочу спать.       Чимин снова улыбается, глядя на широко зевающего хёна, совершенно по-детски потирающего глаза кулаком.       — Дойдём пешком? — предлагает он, почти не сомневаясь в том, каким будет ответ. Наверняка, Юнги откажется, и Чимин, конечно, поймет, потому что хён правда устал. Но… самому Чимину всё равно эгоистично хочется побыть с ним чуть дольше, поэтому он, не особо надеясь на согласие, все же спрашивает. И искренне удивляется, получая в ответ кивок. Юнги вытаскивает из кармана телефон и что-то быстро печатает. И Чимин знает что: сообщение менеджеру о том, что они доберутся до общежития самостоятельно.       Переглянувшись, парни натягивают на лица маски, а Чимин еще и нахлобучивает на голову вытащенную из рюкзака кепку. Обычные меры предосторожности, благодаря которым они надеются не быть узнанными.       Чимин нарочито медленно переставляет ноги, оглядывая улицу: вечер не радует теплотой, да и налетающие время от времени порывы промозглого ветра заставляют ежится от холода. В воздухе, кажется, висит влага, и людей вокруг почти нет.       Он улыбается под маской.       Конечно, все они очень любят своих фантов, но сейчас Чимину совсем не хочется с ними встречаться. Он хочет оставить этот вечер только своим.       — Хён, — нарушает он повисшую тишину, нарушаемую лишь шумом редких машин, проносящихся по шоссе.       — Что?       Чимин прикусывает губу. Спросить то, о чем он думал в течении последних нескольких часов непросто. Очень непросто. Но не спросить он не может тоже, понимая, что иначе будет мучить себя очень долго. Строя необоснованные предположения, одно хуже другого. Увы, эта его особенность накрутить себя не из-за чего не собирается уходить с годами.       — Почему ты написал её? — он знает, что его поймут и без уточнений.       — А почему нет? — безмятежно отвечает Юнги спустя несколько очень нервных для Чимина минут.       И правда, почему нет?       Может, потому что Чимин не хочет слышать безнадежность в голосе старшего?       Может, потому что Чимин не хочет слышать от него призыв «закончить»?       Может, потому что Чимин, как и всегда слишком остро всё воспринимает?..       Поэтому он силится улыбнуться пошире, так чтобы улыбка обязательно отпечаталась в голосе. Раз уж лицо скрыто.       — Песня, правда, очень красивая. И ты отлично справился сегодня, хён.        Он ускоряет шаг, обгоняя Юнги, но почти сразу останавливается, чувствуя знакомое прикосновение к плечу.        Юнги смотрит пристально. Внимательно.        — Что не так, Чимин-а?       Юнги ждёт ответа.       И Чимин, отводя глаза, запинаясь и смущаясь, вываливает на старшего все свои мысли об его песне. О том, что Юнги поёт о них, о группе, у которой нет ничего общего — и у них же правда у всех такие разные характеры и даже само отношение к миру различное. О том, что вначале им было хорошо вместе, но потом всё изменилось. О ссорах, недопониманиях, спорах, драках. О том, как они устали друг от друга. О том, как они ещё в начале года всерьёз говорили о распаде.       — Ты всё еще хочешь этого, Юнги-хён? — Чимин не замечает, как с силой хватает Юнги за плечи, заглядывает просительно и отчаянно в глаза. Не чувствует, как намокают ресницы. Страх, подавляемый на протяжении дня, вырывается наружу неконтролируемой волной.       Чимин думал, что всё осталось в прошлом.       Был уверен, что они пережили это.       Чимин так сильно хотел в это верить.       И услышать , что он ошибся, было особенно больно почему-то именно от Юнги-хёна. Чимин не хочет думать, почему именно его мнение так много значит. Он просто принимает это.       Юнги не отводит взгляд.       Смотрит по-прежнему внимательно. Удивлённо. И неожиданно понимающе. Тепло.       Осторожно убирает руки Чимина со своих плеч, оглядывается по сторонам и, убедившись, что вокруг никого, крепко сжимает ладонь Чимина в своей.       — Иногда лирика — всего лишь лирика, Чимин-а, — тянет он негромко, слегка насмешливо, в противовес словам мягко поглаживая кожу на ладони Чимина большим пальцем. — Я написал это, чтобы освободиться. Чтобы выплеснуть те, прошлые, эмоции, потому что больше не хотел их испытывать. Я просто отдал их этой песне. Так же как ты отдаешь свою злость, горечь и разочарование танцам.        Чимин понимает.        Тогда, больше полугода назад, он почти жил в танцевальном зале. Ему не хотелось видеть парней. Не хотелось чувствовать вечную напряжённость. И он танцевал, до горящих ног и гудящих мышц, отрабатывая хореографию, приходя уставшим до предела, но… спокойным. Когда он злился на Чонгука, обижался на Тэхёна или Намджуна, раздражался из-за шуток Джина, он шёл танцевать.       А Юнги создавал музыку.       Чимин моргает мокрыми ресницами, смотрит на старшего виновато и жалаобно.       — Я придурок, да, хён?       — Да, — соглашается Юнги и негромко смеётся, поглаживая Чимина по прикрывающей волосы кепке.       Чимин притворно обиженно отворачивается, чувствуя, что даже дышать ему теперь легче, и крепче сжимает руку Юнги в своей.       — Ты придурок, Чимин-а, но качели с группой и тем более с тобой, я бы не остановил никогда, — негромко говорит Юнги и медленно отпускает его руку, напоследок проводя холодными пальцами по коже. И как ни в чем не бывало меняет тему. — Тебе, правда, понравилось?       Чимин пытается успокоить ускорившееся дыхание.       — Очень сильно понравилось, хён, — тихо признаётся он, придвигается ближе, касаясь плеча Юнги своим и спрашивает. — Можно я завтра тоже приду?       — Можно.       Кажется, сегодня Чимин толкает их качели.       Кажется, Юнги не против.       И, кажется, они оба сделают всё, чтобы они не остановились.