The Most Beautiful Moment in Life

      Боль с силой долбит в осветленный затылок, вкручивается в левый висок, врывается в лоб и вспыхивает сверхновой, заставляя расцветать перед глазами кровавые круги.       Мин Юнги ненавидит мигрени.       Мин Юнги ненавидит мир.       Мин Юнги ненавидит себя.       Да, блять, он знает, в чем его главная проблема. В последнем.       И да, он слышит:       «Ты такой талантливый, хён».       «Отличный сэпмл, хён».       «Ты молодец, Юнги-я».       «Это так… так круто, хён».       «Хорошая работа, хён».       «Нечестно, ну почему ты такой афигенный, хён?».       Но не верит.       Хён, хён, хён… голоса-воспоминания смешиваются, нарастают, топят, погребают под собой, и Юнги хочется вскочить и заорать, что ничего они, нахуй, не понимают. Что текст сырой и стрёмный, что музыка отстой и совсем не цепляет, что в с е, что он делает, бесконечно тупо.       Бессмысленно.       Гений?       О да, он, сука, ебаный гений в глазах миллионов. В глазах Намджуна и Хосока. Чимина, Джина и Чонгука.       Г е н и й.       Шуга из BTS — редкий талант. Факт, который не подлежит сомнению.       Он — гениальный продюсер и отличный рэпер. Он — айдол с идеальной, мать его, жизнью, уложенными заебанной жизнью и его злыми взглядами стилисткой волосами и тонной тинта на губах.       Весь он: от крашеной макушки до ухоженных рук– ложь.       Одна большая ложь.       Мейк скрывает не светлую уже, а желтую кожу, синяки на пол лица и потрескавшиеся губы, бесконечная краска — пережженные ломкие волосы, брендовые шмотки оверсайз нелепую тощую фигуру, а яркая улыбка «с дёснами» тотальную заёбенность.       Мин Шуга.       Мин Юнги.       Шуга.       Юнги.       Кто он?       Он не знает.       Он давно сорвался с тонкой нитки баланса между сценическим образом и реальным собой.       Он — ложь.       И вся его жизнь ложь.       Бесконечные улыбки, объятья на публику, смех, тупые шоу, тупые ответы, его тексты…       Тоже ложь?       Юнги придвигает к себе потрёпанный блокнот — да, да, он айдол с миллионами вон на счету. И что? Ему поебать. Он хочет писать в этом блокноте, и он будет это делать, и пусть менеджер кривится ещё хоть сотню раз.       Ложь?       Нет.       Единственное, что у него есть сейчас.       Его настоящие мысли.       И плевать, что утвердят хорошо, если одну песню из десятка, что он вымучил, выстрадал, в ы л л и л на отвратительного качества бумагу.       Хотя бы одну.       Но он будет услышан. И среди сопливой лирики о любви/нелюбви, тупых страданиях и прочей поебени будут звучать его настоящие мысли.       Правда.       Его правда, скрытая под слоем блестящей лжи, агонизирующая, задыхающаяся, но все еще живая.       Он н е даст ей умереть.       На часах 3:28.       Юнги запрокидывает голову и тихо смеется, глядя в тёмно-серое тусклое небо и бьющие по глазам, раздражающе яркие огни небоскребов.       А чего он ждал?       Звезд?       Посреди мегаполиса.       Да ты шутник, Мин Юнги.       Тошно.       Бумажный стаканчик дешевого эспрессо, купленный в ближайшем Маке, по дороге из студии едва греет кончики пальцев.       Юнги морщится, но все равно пьет.       Надеясь, что дрянной вкус потушит то, что так давно горит и плавится внутри. То, что хочет выйти наружу.       То, что выпускать никак нельзя.       Т ё п л ы е пальцы касаются руки, и Юнги вздрагивает всем телом.       — Прости, хён.       Юнги улыбается одними губами — в тихом голосе нет и намёка на раскаяние или сожаление — и послушно позволяет забрать стаканчик.       На макушку опускается подбородок, а плечи охватывают теряющиеся в рукавах толстовки руки.       Крепко.       С силой прижимая к телу позади, и Юнги, не сдержавшись, смеётся.       Невесело совсем. Скорее истерично.       — Все хорошо.       Нахальная голова перемещается на плечо. Шею щекочет горячее дыхание.       — Все хорошо будет, хён, — обещает голос.       Да ни хуя уже не будет, хочет заорать Юнги в ответ.       И молчит.       Все равно придурок его слушать не будет.       Только прижмёт крепче, да снова начнет, тычась холодным носом и влажными губами в щёку шептать, что нужно просто переждать, что бывает, что дальше будет лучше, и что он, Юнги-хён обязательно справится, а на луне живут кролики.       И Юнги ахуеет от такой вот логики, рассмеётся тихо и хрипло — истерично же — снова, а придурошный тонсен выдохнет и погладит легко по груди, а потом они будут долго — да рассвета — стоять у распахнутого окна и молчать.       И Юнги снова будет думать о том, что Техён его вроде бы как бесит. И вообще он стрёмный и непонятный совсем. И что стоять с ним в обнимку вот уже пять ночей подряд странно просто пиздец.       А ещё он обязательно подумает о том, что без Тэхёна, его наглых рук и теплых губ, было бы совсем хреново.       Может, Тэхён тоже правда?..