Лекарство от боли

Он открывает окно и хватает с подоконника обжигающую пальцы кружку. Резкий воздух приятно обдает зарывшееся в свитер тело, вытряхивая остатки слабости, почти полностью растворившейся в бесконечной заботе, горячем какао и часах у телевизора. Роджер подслеповато щурится, вглядываясь в ночную темноту снаружи. Брайан рядом бренчит кастрюлями, пытаясь создать что-то вкусное на донельзя поздний ужин. Бегает по кухне из угла в угол; как ему только это не надоело за бесконечно долгую неделю в четырех стенах. Тейлор ловит его силуэт краем глаза, и, прежде чем вернуться к виду улицы, его мысли еще раз проносятся по последним дням: внимательные глаза чайного оттенка, "ничего не произошло"-улыбка и незатейливые разговоры. Они пришли к этому мгновенно; сделать вид, что его внезапно настигла амнезия, для Роджера всегда было легче, чем говорить о точно невзаимных чувствах. Точно невзаимных. Но потом Тейлор вспоминал о тонкой руке в своих волосах, и в голове все путалось, как его грязные пряди в ту ночь. Брайан обжигал его каждым своим взглядом все это время, каждым движением и добрым словом заставлял напрячься и понять: Роджер не сможет просто выкинуть его из своих тяжелых мыслей. – Смотри-ка, огоньки! – произносит Роджер и кивает на переплетение праздничных гирлянд. – Опять они врубили свою иллюминацию. Как бусинки. Тейлор хихикает, утыкаясь носом в чашку. Ему очень нравится собственное сравнение с чем-то таким далеким из детства, по-настоящему родным. Мэй подходит и всматривается вдаль, осторожно улыбаясь каким-то своим мыслям. – Красиво. Роджер вдруг морщится, словно раскусил шоколадную конфету с лимоном: – Это фальшивка. Ничего нет в этих огоньках. И город этот совершенно ничего не стоит. Брайан поворачивается к нему во весь оборот; его глаза поблескивают искоркой тайны: – Хочешь, я покажу тебе кое-что настоящее? Лавочка рядом с пристанью – серая и неприметная – все еще покрыта темным покрывалом ночи. Роджер сидит и кутается в тепло куртки, залезая в него с носом. Брайан рядом трет друг об друга пальцы, пытаясь придать им жизни своим дыханием. Его черное пальто годится разве что для южных дней в городе с цветами и светом, а не для этой лондонской промерзлости. Тейлор едва хмыкает, глядя на тщетные попытки друга согреться, и тот неожиданно хватает его взгляд. Роджер шумно выдыхает; Мэй с этой его неосознанной резкостью еще так ему непривычен. Раньше он этого даже заметить не мог, а теперь нервы оголены, и каждый взгляд светло-ореховых глаз вбивается внутрь, как удар под дых. Красивая улыбка заставляет Роджера вздохнуть еще раз, словно от неизбежности, и слова Брайана, совсем еще новые для него – заботливые: – Если хочешь, можем посидеть в машине. Тейлор фыркает и убедительно тыкает пальцем в сторону обмороженных рук друга: – Мне-то не хочется, а вот ты сейчас превратишься в сосульку. Мэй только плечами пожимает, разыгрывая безразличие. А может, это и правда, Роджеру разбираться не хочется, он просто сует непутевому гитаристу свои перчатки и достает из кармана излюбленную пачку. Брайан в растерянности поворачивается к нему. – А как же ты? – Не нуждаюсь, – деловито произносит Тейлор, поджигая сигарету с одного щелчка и смахивая волосы с лица. Ему до ужаса нравится сидеть здесь, чувствовать покалывающий холод воздуха на лице и сладкое тепло внутри от того, что он – Брайан – здесь. Ощущать себя живым, без иллюзий и расплывчатых пятен – это стало необъяснимой роскошью. А через некоторое время Роджер смотрит на предрассветную дымку, расползшуюся по воде, и ему кажется, что роса начинает оседать на его ресницах. Острые капельки; Тейлор цепляется за мысль, что не плакал уже очень и очень давно, он словно забыл, какого это – отдавать свою боль кому-то. Без обжигающей горло водки и некрасивых уколов на предплечьях, а вот так просто, глядя на солнце, утонувшее в море. Первые лучи ласково касаются светлых волос, окрашивая их в медовый, а небо – в розово-оранжевые краски художника-импровизатора. Роджер застывает, боясь шелохнуться и спугнуть показавшийся свет, вдруг раскрывший перед ним объятия. Он почти не дышит: так проще, чем поверить в яркую свежесть нового утра и виднеющийся вдали лучик надежды. Роджеру даже хочется протянуть руку и ухватиться за этот до невозможности абсурдный мираж, поверить в него. Поймать шаткое счастье крепкими холодными пальцами, но вместо этого далекого, он чувствует только обжигающее прикосновение Брайана. Роджер вздрагивает и обращает к Мэю влажную синеву глаз. Наверно, он выглядит весьма по-дурацки хлюпающим мальчиком, пришибленным жизнью, потому что Брайан произносит тихо: – Не бойся, – а потом еще звучнее и со следом улыбки, – это тоже настоящее, – наверно, имея в виду все вместе: этот расплескавшийся по небу рассвет, отблеск надежды вдали, морской воздух; или только это касание руки. Роджер сверлит непонимающим взглядом сцепленные ладони несколько долгих секунд, а потом резко подается вперед, утыкается Брайану куда-то в ключицу и жмется доверчиво, словно собачонка. Мэй расслабленно выдыхает, обхватывает Тейлора длинными неуклюжими руками, гладит и тормошит, почти убаюкивает. – Ну, зачем же ты, дурак? – весело шепчет Роджер, легонько прикасаясь губами к чужой шее. – Почему тогда не ответил? Я же с ума сходил после того, как к тебе полез. – Прости, – Брайан отрывает Тейлора от себя и обхватывает гладковыбритый подбородок пальцами. – Я думал, это все из-за ломки. Ну, знаешь, бред... – он ловит смеющийся взгляд Роджера и сам улыбается, – ну да, да, я дурак! – Так-то лучше, – довольно произносит Роджер, мило щуря глаза и подаваясь вперед. Мэй сам накрывает его губы своими, неумело, словно ребенок. Вся напускная решимость в мгновение исчезает; солнце, ни с кем не посоветовавшись, снимает с обоих маски и топит их в соленой воде. Розоватые лучи лениво подсвечивают соединившиеся силуэты. Через несколько дней он уже может держать барабанные палочки без нового приступа тошноты. Жизнь неожиданно переходит в свою светлую стадию – по крайней мере, Роджер думает так, когда ловит на себе лучистый взгляд Мэя. Все это здесь, в студии, почти напоказ, но все слишком заняты собственными делами. Фредди дописывает ноты, иногда косясь в сторону странно спокойного Тейлора. – Да, изрядно тебя этот грипп вымотал, – вокалист сочувствующе глядит на Роджера. – Как только Брайан не подхватил. Нас-то с Джоном даже на порог не пустил. – Вот и скажи спасибо, Фред, – добродушно заявляет Мэй и пододвигается к другу, впиваясь в листки с новой музыкой. Роджер тайком улыбается: умеет же Брайан лгать, когда нужно. Так что теперь в глазах остальных Тейлор почти что святой: и "гриппом переболел", и песни новые весьма неплохие, и вот какой веселый сидит. Видок у него и вправду, что надо – весь бледный и исхудавший, веки набухли от ночных бессонниц, под кофтой Мэя с длиннющими рукавами – набухшие пузыри вен. Но это скоро пройдет, Брайан говорит ему об этом каждый день, наверно, больше успокаивая самого себя. И Роджер все так же охотно верит ему. Иногда на него накатывает это дьявольское жжение, желание вновь вогнать иглу и попрощаться с болью, но каждый раз Тейлор натыкается взглядом на Брайана. Тот улыбается, и Роджер понимает: все под контролем. С Мэем всегда все под контролем. Черная вода отбегает. Брайан совсем другой, не какое-то долбанное совершенство, которым Роджер его представлял. В пределах одной квартиры он даже бывает невыносим. Мало того, что в холодильнике всегда одни овощи, так теперь, куда ни глянь – выпавшие волосы, медиаторы и листочки с цитатами из книг. Тейлор подбирает их и бережно кладет на место (волосы отправляются за окно), входит в одну из двух спален. Брайан не спит, просто стоит у открытого окна и дышит дождевым воздухом. Еще одна странность – Роджер обычно привык не замечать чужое состояние, внутри него и так слишком много эмоций, чтобы справиться с чьими-то другими. Но Брайан другой, и Тейлор подходит, обнимает его со спины, утыкаясь лицом в кудри – от них сладко веет новым шампунем и свежей выпечкой. – Ты как? – мягко шепчет Роджер, водя пальцами по напряженной груди. Мэй чуть вздыхает и расслабляется, поддаваясь чужим умелым рукам. – Ничего. Сейчас пройдет. – О чем ты думал? – спрашивает Тейлор, прижимаясь сильнее. – О нас. И Брайан рассказывает, все так же спокойно, надеясь на то, что Роджер поддастся этой минуте откровений и тоже скажет ему обо всем. Но тот только внимательно слушает, гладя Мэя по худым плечам, и поглядывает на поглощенный темнотой город. Когда в небе вспыхивает молния, ему почти не страшно. Оказывается, Брайану тоже трудно, он очень осторожно обнажает свои чувства. "Я не совсем уверен" – так он говорит. Тейлор просто дает ему время и всего себя. И он даже не пробует загнать его в постель. Он понимает, Брайану нужно справиться с этим. Мэй все-таки целует его, ласково и тягуче; Роджер впивается в медовый вкус его губ. Это так хорошо, что хочется заорать от восторга. Тейлор почти что впервые в жизни чувствует себя полностью счастливым человеком просто рядом с кем-то. Делить с кем-то квартиру, обмениваться шуточками по утрам, вместе напиваться и отдаваться грусти. По субботам - какая-нибудь легкая комедия или научная фантастика, включенная грелка и только поглаженная цветастая пижама. По воскресениям, Роджер знает, Брайан всегда звонит домой родителям; это час мерного журчания его голоса на фоне абсолютной тишины квартиры. Раньше на выходных Роджеру хотелось умереть. Теперь ему хочется пойти с Брайаном в планетарий. Тейлор покупает всем подарки: он даже научился как-то откладывать деньги на такие вещи. Для Фредди – нереальную куртку с орнаментом в виде китайской росписи, Дикки – барные бокалы, а то они вечно у него дома пьют из кружек. О Брайане он думает слишком много, и, наверно, поэтому в голову не лезет ровным счетом ничего. В итоге он отрывает в какой-то лавчонке деревянный глобус со звездным небом – ослепляюще-черный, украшенный россыпью белесых точек и линий. А еще Роджер рисует Мэю тот самый рассвет, утопающий в северном море, и на его руках остаются веселые разноцветные пятнышки. Издалека уже пахнет хлопушками и сочельнеческим пирогом.

Now the night is coming to an end, The sun will rise and we will try again.