Пункт назначения - неизвестность

      Ветер усилился. Казалось, что перешептывания листьев внезапно стали громче и беспокойнее. Едва начавшее светлеть небо вновь покрылось толстым слоем мрачной, темно-серой краски. Джен по-прежнему стояла на том же самом месте, не двигаясь, словно какая-то невидимая сила сковала ее движения. Но на самом деле не было никакого невидимого чудища, была лишь нерешительность. Где-то в глубине души девушки все еще слабо трепетала надежда, словно огонек крохотной свечи на ветру, умирающий, но не сдающийся. Она ждала, что кто-нибудь из ребят обязательно вернется. Вот-вот Нейтан вынырнет из-за кустов и, неловко переминаясь с ноги на ногу, извинится за все. Или Эд, виновато сверля взглядом усыпанную старыми листьями землю, вернется к ней, осознавая, что сглупил. Или Крис, по-прежнему бормоча проклятия, придет за забытым бумбоксом и, остынув, решит не уходить снова… Но их не было. Джен не могла услышать даже отдаляющихся шагов или чего-то еще, что могло бы подсказать ей, что с ребятами до сих пор все в порядке. Несколько раз она полушепотом повторила тот же самый вопрос, заданный ранее, с надеждой глядя на стрелку компаса. И она не знала точно, что было хуже — то, что сейчас ответом ей служила лишь гнетущая тишина, или то, что в любой момент откуда-нибудь мог действительно донестись чужой голос. Если в этом лесу обитали химеры, то что защищало ее, например, от внезапного появления кого-нибудь говорящего и совсем не обязательно дружелюбного?.. Девушка невольно вздрогнула. Она вовсе не была трусихой, но и храброй ее можно было назвать лишь с большой натяжкой. В компании гораздо проще переживать любые события, даже нападение хтонического чудовища, которое ты всю свою сознательную жизнь считал вымышленным. Все то время, пока она чувствовала сильную энергетику Нейтана, искрящуюся храбростью ауру Криса и успокаивающее присутствие Эда, это придавало ей сил, и страх, не вырываясь наружу, лишь сжимался внутри в крепкий бутон. Но, как оказалось, он не слабел и не исчезал — напротив, становился сильнее и крепче, будто наливаясь энергией, чтобы теперь, когда она осталась совсем одна, распуститься в ее груди огромным цветком с широкими, сочными лепестками, и пронзить шипами ее трепещущее сердце.       Это бессмысленно. Они уже не придут. Теперь они все наверняка заблудятся в этом лесу, даже не зная точно, где они, и что с ними случилось. Джен устало опустилась на землю. Она не была холодной, что можно было ожидать от места, в котором, по-видимому, никогда не бывает солнца. Но и теплой она так же не была. В который раз девушку посетила мысль о том, что в этом месте все странно, даже чересчур. Здесь не было ни солнца, ни какого-либо еще видимого источника света, и при этом сумерки и тьма сменяли друг друга хаотично, как будто дня и ночи здесь тоже не существовало. Температур не было тоже, хотя холод, который распространялся где-то в сердце под воздействием страха, разливался порой и по всему телу, заставляя дрожать. Будто ты сам контролировал температуру снаружи, регулируя ее своими собственными чувствами. А, может, это просто самовнушение. Тяжелый вздох сорвался с губ Джен, и она невольно подтянула колени к груди, обнимая их руками. В детстве это всегда помогало чувствовать себя защищеннее, будто ты спрятался от всего мира в невидимый кокон. Но сейчас этого чувства не было, и не было никакой защиты, ограждавшей от незнакомого, кажущегося живым, леса.       Что сейчас думают их родители? Ведь наверняка вести о страшной аварии тут же разлетелись по всему городку, маленькому и потому такому восприимчивому к слухам. Вся школа, должно быть, знает о том, что случилось. Директор Морган рвет волосы на голове, пытаясь придумать, что сказать родителям детей, отправившихся в этот поход. Детей, которые сейчас были… Где? Брови Джен сошлись к переносице, как только еще одна тяжелая мысль посетила ее голову. Где все остальные ребята? Были ли они где-то здесь, среди этих великанских деревьев, такие же испуганные и не знающие, что делать? Были ли они… Мертвы? При мысли об этом все внутренности Джен болезненно сжались. А что, если это именно они вчетвером не выжили? Девушка нервно сглотнула ком, подступивший к горлу. Конечно, она сама сказала не так давно, что они никак не могут быть мертвы. Но была ли она сама в этом уверена? Если и была, то теперь уже не так сильно, как раньше. Но как бы там ни было, что бы с ними не случилось после того, как большой желтый автобус, словно бумажное оригами, сложился от ужасающего удара, теперь они были не дома. Это был не пригород и даже вряд ли какой-то отдаленный уголок страны. Уж слишком странно все было в этом лесу, да и кто в здравом уме видел в американских лесах живых химер?       Как только эта мысль, очевидная и простая, раскрылась в сознании девушки, под кожей словно начали покалывать тысячи ледяных иголочек. Теперь уже настоящий ужас сковал все ее тело. Она не боялась за себя. Нет. Она даже не боялась больше за парней, ушедших в разных направлениях неизвестно куда. Все это ушло на второй план, стоило ей представить Люка. Уставшего и разбитого на кусочки, внезапно постаревшего на пару лет. Под глазами синяки, выдающие то, что брат не спал несколько ночей подряд. Уголки губ, обычно приподнятые в легкой улыбке или хитрой ухмылке, сейчас опущены вниз. Сутулый, словно согнувшийся под грузом страшных новостей, он смотрит на нее своими большими глазами, в которых плескается целый океан боли. Рыжие волосы беспорядочно вьются и остаются единственным ярким штрихом во всем его образе. Джен видит его настолько четко, как будто он сидит перед ней здесь и сейчас. Острая, режущая боль пронзает ее сердце, а следом — все ее существо. Что-то внутри непередаваемо щемит от одного лишь вида Люка. Такого несчастного. Такого разбитого и вымотанного. Джен чувствует, как все внутри нее разбивается от этого взгляда, и она так хочет дотронуться до Люка, сказать ему, что все в порядке… Как вдруг в ее ушах звенит его голос. Люк говорит тихо, как будто не может выдавливать из себя слова, как будто это забирает все его силы. Она слышит его нечетко, словно сквозь толстый слой воды. Что-то шуршит и шипит, будто помехи, мешая ей уловить большую часть того, что говорит брат. Но какие-то отрывки, бессмысленные и несвязные, долетают до нее, и она хватается за них, как за спасательный круг: — Знаешь, когда… … …что это конец… … так и не сказал им… … …еще не знают… … …ты сильная.       В сердце словно всадили одновременно миллион ножей. Джен распахнула глаза, до сего момента даже не подозревая, что они были плотно закрыты. Она рвалась к Люку, она так хотела сказать ему, что она здесь… Все еще где-то здесь, в лесу. По щекам ее струились горячие слезы, что-то внутри нее надорвалось и непрестанно кровоточило, заливая черной от печали кровью все внутренности. Она не понимала, что произошло, и почему ее сознание так живо нарисовало ее брата. Она не понимала ничего из того, что он сказал, и не догадывалась о том, почему он сказал именно эти слова, почему ее мозг, ее воображение вложило их в его уста… Не догадывалась, до тех пор, пока не поняла, что все еще слышит те странные помехи. В то же мгновение ее взгляд упал на бумбокс Криса. Маленькая зеленая лампочка приветливо мигала на панели, указывая на то, что прибор включен. Из динамиков слышались лишь приглушенные шорохи и жужжание, будто аппарат настраивался на нужную частоту. Теперь Джен поняла, откуда были помехи. — Я люблю тебя, — сквозь раздражающий и не прекращающийся шум произнес голос Люка, предательски дрогнув посредине фразы.       Едва лишь эти слова вырвались из динамиков, как зеленая лампочка погасла.

***

      Кто ты такой, чтобы судить о других людях и о том, что им приходится переживать? Есть ли у тебя право смотреть на них, запасшись поп-корном, словно на героев второсортного ситкома, который называется «жизнь»? Вероятнее всего, нет. Так же, как и нет права безжалостно вешать ярлыки на каждого встречного, как бы сразу же сортируя всех своих знакомых в голове, расставляя их по полочкам. Человек — не малиновое варенье и не абрикосовый джем. На него невозможно приклеить этикетку и с чистой совестью забыть банку на полке погреба.       В висках стучала ярость, с остервенелой страстью вгрызаясь в сердце. Она наконец почувствовала свободу, выпущенная из темной клетки с железными прутьями, куда ее загнало общество, куда ее загнала маска Нейтана, счастливая и учтивая маска, которая никак не могла допустить того, чтобы ярость мешала ей. Но теперь та, вырвавшись на свободу, уничтожала все на своем пути, словно лесной пожар. Она выжигала внутренности Нейтана, разрывала их на куски. Парень не видел ничего вокруг, и не хотел видеть. Ноги сами несли его куда-то. Тысячи голосов на разные лады твердили внутри его головы одни и те же слова, сказанные пару мгновений назад Крисом, и это лишь еще больше распаляло ярость.       «Золотой мальчик». Идеальный во всех отношениях, не отказывающий никому, активный и веселый. Словно сошедший с картинки или выпрыгнувший из очередного тупого стереотипного фильма про подростков. Таким его видели все. И никому никогда не приходило в голову приоткрыть эту завесу. Никому не было это интересно. До него решительно никому не было дела, даже его собственному отцу. Ни одна живая душа не знала, сколько времени он проводил в одиночестве. Сколько раз он бил посуду и кулаки в кровь, в очередной раз оставаясь дома на несколько суток один на один с самим собой, настоящим — уродливым и покалеченным. Сколько раз он не мог банально подняться с постели из-за того, что его тело, казалось, было сделано из цельного камня — еще чаще он не мог пошевелиться только из-за раздирающей на куски боли в мышцах и легких от очередной выматывающей внеплановой тренировки. Возможно, продолжи он во время срывов лечить свое тело физическим истощением, в какой-то день он просто умер бы от перегрузок. Но был ли на этой чертовой земле хоть кто-то, кого это огорчило бы?..       С тех пор, как умерла его мать, прошло уже несколько лет. И все эти годы Нейтан стремился быть лучше. Стремился показать единственному оставшемуся у него близкому человеку, что он — достойный сын. И, кажется, поначалу тот замечал старания и даже поощрял их. Но в какой-то момент все рухнуло. И сколько бы парень не убивался ради очередного «титула», ради очередной награды — все было бесполезно. У отца были другие проблемы, и какой-то частью сознания Нейт прекрасно понимал это. Но он не выдерживал этой несправедливости. Не выдерживал безразличия и тех кратких мгновений за завтраком, когда они с отцом молча ели за одним столом. Не выдерживал тишины. Тишина убивала его, и с каждым днем по песчинке, по крупинке разрушала все. Дома он чувствовал, что распадается на миллионы кусочков, но каждое утро ему приходилось собирать их снова и склеивать воедино, чтобы провести еще один день в компании парней из футбольной команды… Ни одного из которых он не мог назвать своим другом. Между ними была пропасть, и только хорошие результаты держали Нейтана на посту капитана. Он никогда не тусовался с ними после игр в барах и на праздничных вечеринках. Никогда не виделся с ними вне площадки. И такой расклад всех устраивал — слишком старательно учащийся Нейтан раздражал их, ибо совмещал невозможное — учебу и спорт. Команде он был не нужен как человек, только как игрок.       Но и учителям нужен был ученик, старательный и вежливый, стремящийся выполнить как можно больше и как можно качественнее. Человек был им ни к чему.       Даже его бывшей девушке, Пейтон, было совершенно плевать на то, чем был Нейтан за той маской самого популярного парня школы, которая навечно приросла к нему. Ей нужна была лишь слава, часть которой можно было очень удобно присвоить себе. И именно поэтому она не упустила шанс изменить ему с первым попавшимся парнем на одной из тех самых вечеринок в честь победы в очередном матче, оправдав это потом тем, что Нейтан не уделял ей должного внимания.       Человек был не нужен никому, и постепенно он стал разрушаться. Рассыпаться, как смытый с побережья волнами песчаный замок.       Нейтан выдохнул. Ярость… Ослабла. Она наелась вдоволь его чувствами, и теперь после нее осталась лишь горечь. Парень остановился и огляделся по сторонам. Не то, чтобы он до этого знал, где находился, и куда следовало идти… Но теперь внутри него постепенно разливалось очень противное чувство. Осознание того, что он совершенно потерялся. И эта мысль отнюдь не была утешительной, с какой стороны на нее ни посмотри. Вместе с этим осознанием на Нейтана внезапно взвалилось еще несколько десятков мыслей, каждая из которых непременно напоминала ему о том, какой же он идиот. Он оставил тех, чьим лидером сам же себя и провозгласил. Оставил их безоружными сопротивляться этому лесу, в котором еще неизвестно, кто обитал. Повинуясь собственной ярости, застилавшей ему глаза, потерялся сам, не имея теперь ни малейшего представления о том, откуда он пришел и как ему теперь вернуться обратно. Совесть звенела над ухом и не переставая твердила, какой же он придурок. Безответственный осел. Кулаки сжались в бессильной злости на самого себя. Нейтан просто стоял там, посреди леса, не зная, что предпринимать дальше. В очередной раз запутался, в очередной раз потерял дорогу. Только теперь, увы, уже не фигурально. — Нейтан? — нежный и тихий, едва слышный в шорохе листвы женский голос раздался где-то позади. Парень вздрогнул. По рукам немедленно побежали мурашки. Все внутри перевернулось, и внезапно на сердце стало очень тяжело, будто бы груз всех этих лет в одно мгновение свалился на него. Пальцы парня слегка задрожали, когда он попытался коснуться рукояти клинка. На глаза наворачивались слезы, а в горле стоял ком. Голос позвал снова, но Нейтан не оборачивался. Ему не нужно было оборачиваться, чтобы вспомнить эти нежные нотки. Но он должен, должен повернуться! Побежать ей навстречу, обнять изо всех сил и зарыться носом в пушистые волосы. Рассказать обо всем. Снова почувствовать ее пальцы, заботливо гладящие его по голове, услышать ее голос, уверяющий, что все будет хорошо… Но где-то внутри голос разума твердил ему, что это не правда — не может быть правдой. Кто-то жестоко обманывал его, играл его чувствами и памятью. Но сердце не верило. Сердце рвалось туда, звало повернуться, откликнуться.       Все его мышцы застыли в напряжении, словно сжатая до предела пружина. Он закрыл глаза, пытаясь отвлечься и не слушать. Не слышать. Но это было невозможно, и он не мог точно сказать, в какой момент сдался. Тело парня сотрясали рыдания, слезы бежали по его щекам, унося с собой горечь, поселившуюся в сердце. В бессилии он упал на колени и, закрыв лицо руками, стиснул зубы. Он не мог больше держаться, все его существо разрывало на кусочки. Как вдруг он почувствовал что-то. Невесомое и едва ощутимое касание плеча. Оно казалось нереальным, но его невозможно было не почувствовать. — Нейтан? — тот же голос раздался рядом.       Парень повернул голову и увидел ту, кого больше всего хотел, но так боялся увидеть. — Мам? — дрожащим от слез голосом наконец ответил он. Ее глаза, полные ледяной синевы, которая передалась и ему самому, по-прежнему такие добрые и ласковые, смотрели на него внимательно и участливо. Ладонь, такая бледная и едва ли не прозрачная, покоилась на его плече, почти не касаясь его. Ее платье, столь же невесомое, сколь и она сама, едва колыхалось от прикосновений ветра. Такая же прекрасная и спокойная, как и тогда, в день своих похорон… — Что ты здесь делаешь?       Разум его кричал, что все это — какая-то ловушка, что этому нет разумного объяснения. Но сердце рвалось и металось, как раненый зверь в железной клетке. Так давно он носил в себе эту боль, что почти перестал ее чувствовать, но теперь, когда она освободилась, своей силой она буквально сбила его с ног… — Услышала, как страдает твое сердце, — тихо произнесла она. И на мгновение Нейтану показалось, что он увидел слезы в уголках ее глаз тоже… Или, может, это его собственные так сильно затуманивали его зрение?       Он не находил в себе сил ответить хоть что-нибудь — вместо этого он лишь приник к подолу ее платья, легкому и невесомому, словно сотканному из ветра. Рыдания не прекращались, он не мог никак остановить себя — после стольких лет что-то в нем сломалось, и теперь вся боль выходила наружу.       … Нейтан не мог сказать, сколько он просидел так. Может быть, пару минут. А может и пару часов. Но когда у него больше не осталось слез, когда внутри разлилась лишь щемящая пустота, ее уже не было рядом. Он почувствовал лишь легкое касание, словно кто-то погладил его по голове. И от этого жеста, возможно, просто привидевшегося ему, руки задрожали еще сильнее. Что это было — видение или галлюцинация, парень не знал. Но постепенно вместе с опустошением пришел покой и уже давно забытая легкая печаль потери. Его сердце стало биться ровнее, и через пару долгих мгновений он почувствовал себя так, словно его окутало мягкой шалью из нежности, которая ограждала его от всего, что произошло. Раны не затянулись, но они перестали кровоточить.       Еще некоторое время Нейтан просидел, не двигаясь, и пытаясь прийти в себя. Наконец, тяжело вздохнув, он поднялся с земли и осмотрелся. Нужно было как-то найти остальных, и хотя квотербек не имел ни малейшего представления о том, как это сделать, груз ответственности не позволял ему продолжить это путешествие в одиночку. Это было неправильно…       Развернувшись на месте, парень попытался определить, откуда пришел. Но стоило ему только повернуть голову, как он встретился взглядом с большими, белесыми глазами, источающими свет, дрожащий, подобно пламени. В зрачках этих глаз, выцветших и, казалось, совершенно слепых, отражалась едва ли не вся вселенная. Взгляд завораживал и не отпускал. Тряхнув головой, Нейтан попытался избавиться от этого ощущения, но ничего не вышло. Тогда он рассмотрел того, кому принадлежал этот мудрый взгляд.       Лежа на земле, в нескольких метрах от него находился огромный белый олень. Шкура его выцвела и приобрела серый оттенок, хотя вряд ли кто-то мог с уверенностью сказать, была ли она вообще когда-то коричневой или бежевой. Огромные, ветвистые рога клонили его голову к земле и, казалось, вот-вот могли запутаться в находившихся слишком низко ветвях. Он выглядел усталым и даже несколько измученным. Глаза, удивительно умные и понимающие, пылающие каким-то неземным огнем, по-прежнему смотрели на парня. Тому не потребовалось и минуты, чтобы все понять. Он видел это существо впервые в жизни, но ему и не нужно было знать, что оно такое, чтобы все осознать. — Ты…- тихо прошептал квотербек. В его груди постепенно разливалась горечь, смешанная с обидой и бессильной злобой, вытесняя недавно приобретенный покой, такой долгожданный, — Это все ты. Зачем ты издевался надо мной?       Зверь издал непонятный звук, похожий на низкий крик или зов охотничьего рога, словно отвечая Нейтану. Но тот не пытался понять. Невольно его рука потянулась к рукояти меча, и стоило ему коснуться ее, как боль в груди стала невыносимой. Слез больше не осталось, но вместо них пришла злость. Злость на мир, на его несправедливость… И на это существо, которое играло с его мозгом, словно забавляясь после стольких лет одиночества в лесу. Медленно достав меч из ножен, Нейтан приближался к оленю. Тот не бежал, и в его глазах не было страха, что еще больше раздражало квотербека. Эта бесчувственная, безголосая тварь посмела выудить из его памяти самое драгоценное, и воспользоваться этим! Оно играло его воспоминаниями о матери и заставило его почувствовать себя более разбитым, чем когда-либо. И за это оно должно умереть. Злость закипала в крови, и костяшки пальцев начали белеть от того, как сильно он сжимал рукоять меча.       Наконец всего несколько десятков сантиметров отделяют их друг от друга. Нейтан заносит меч, но не может не восхищаться огромным зверем, вблизи оказавшимся гораздо больше обычного оленя. Тот, кажется, вовсе не боялся, ибо продолжал лежать так же, как и раньше, даже не пытаясь убежать. Он лишь качнул головой, украшенной огромными ветвистыми рогами, и взглянул на парня своими умными глазами еще раз, будто в последний. В них плескалась самая настоящая печаль. По лесу вновь разнесся голос этого загадочного существа, низкий и полный скорби. — Стой! — прозвенел мелодичный голос откуда-то справа. Джен подбежала к парню и попыталась вырвать из его рук меч, — Неужели ты не видишь, что он и так искалечен?       Слегка отпустив оружие, Нейтан резко повернулся в сторону девушки, не понимая, как она здесь очутилась. Впрочем, какая к черту разница? Та же настойчиво держала рукоять меча обеими руками и не давала закончить начатое. — Неужели ты не видишь, что искалечен я, — тихим голосом ответил он, внезапно почувствовав неизмеримую усталость. Черт с ним. Он чувствовал себя слишком паршиво, чтобы убивать кого-то. Безразлично бросив меч к ногам оленя, парень отошел подальше и сел на землю. Ирландка, немного опешившая от такого поворота событий, с минуту колебалась, а затем присоединилась к квотербеку, принеся ему оружие. — Как ты нашла меня? — безэмоционально, в пустоту бросил Нейтан. Нужно было сказать хоть что-то, чтобы прогнать эту неловкую тишину. Пару секунд Джен молчала, потом, словно сомневаясь, произнесла: — Компас привел меня сюда.       Нейтан молча кивнул. Это было похоже на простое совпадение, вероятно, он просто ушел в том направлении, которое показывала стрелка компаса, сам того не подозревая. Джен молчала, будто боясь сказать что-то еще, и квотербек спросил следующее, что пришло в голову: — Где все остальные? — это действительно было странно, с учетом того, что он оставил их втроем, а сейчас девушка однозначно была одна. Сердце снова болезненно кольнуло. Что, если… Нейтан тряхнул головой, прогоняя дурные мысли. Затем взглянул на ирландку, которая почему-то колебалась. — Они… Тоже разделились, после того, как ты ушел, — виновато произнесла она.       Черт! Какой же он идиот! У братьев Ларсенов ведь были какие-то разногласия, заканчивающиеся стычками, еще с самого начала. И это он, Нейтан, должен был сдерживать их. Но он поддался своим эмоциям и бросил всех, отпустил Ларсенов, которые без сдерживающего фактора наверняка тут же затеяли ссору, хорошо, если не драку. И оставили Джен совершенно одну, безоружную и без возможности связаться с ними. — Прости, — Нейтан закусил губу и положил свою широкую ладонь поверх ладони девушки. Ее кожа была теплой и сухой, и от этого прикосновение ощущалось настоящим. Воспоминание о невесомых, словно фантомных, касаниях матери вновь заполнили его сознание, но он тут же одернул себя. — Прости, что мы оставили тебя разбираться со всем этим в одиночестве. — Ничего, — на лице Джен расцвела дружелюбная улыбка, вторая ладонь легла поверх его, и тонкие девичьи пальцы слегка сжали его руку, с ободрением и поддержкой, скрытых в этом простом жесте, — Это правда было немного страшновато поначалу. Я не стала кричать и звать вас, чтобы не привлечь внимание животных. В какой-то момент я снова начала слышать шорохи поблизости, и тогда решила, что нельзя оставаться. И в конце концов я тебя нашла! Может быть, компас поможет нам найти Эда и Криса тоже.       Нейтан неопределенно кивнул. Где-то внутри он был рад, что девушка не винит его во всем, и искренне благодарил ее за прощение. Как только этот вопрос был улажен, его взгляд снова вперился в оленя, все еще находившегося там, где они его оставили. Поймав взгляд квотербека, зверь едва заметно склонил голову набок. — Что ты имела в виду, когда пыталась остановить меня? — глухо спросил он, не сводя глаз с животного, словно ожидая, что вот-вот оно поднимется и направится к ним. Но оно по-прежнему не двигалось. Что держало его там? Почему оно не пыталось убежать даже тогда, когда Нейтан занес над ним меч? — Присмотрись, — тихо ответила Джен.       Поначалу парень не понял, что она имела в виду. Но вдруг, внимательно всмотревшись в силуэт, он понял, что было не так. Задние ноги оленя были перебиты, будто бы на него напал какой-то хищник. Запекшаяся кровь чернела на белесой шерсти почти по всей нижней части туловища животного. Вот почему зверь не делал попыток подняться — он просто не мог. И если бы Джен не остановила порыв квотербека, он погубил бы существо, не способное противостоять ему. У Нейтана перехватило дыхание. Конечно, он никогда не был внимателен к деталям и всегда воспринимал целый образ, не утруждая себя тем, чтобы высматривать подробности. Но насколько злость, должно быть, ослепила его, если он не увидел этих страшных увечий?.. Слепец, такой же, как и те, кто не замечал его собственных ран. — Теперь понимаю, — прошептал он в пустоту. В ответ донесся очередной полный боли крик, низкий и утробный. — Но как ты поняла это, даже не приблизившись к нему? — взгляд его снова обратился к Джен, та слегка стушевалась. — Честно? Я не знаю. Это как будто… — на мгновение она замолчала, вероятно, пытаясь подобрать слова, — как будто кто-то направлял меня сюда. Какой-то внутренний голос, который подсказал. Но он не говорил словами, а словно общался со мной каким-то иным способом, как интуиция или предчувствие. Ты ведь не можешь объяснить интуицию словами. Это просто чувство где-то внутри, ведущее тебя в нужном направлении, предостерегающее и подсказывающее.       Нейтан молча кивнул. Не стоило и надеяться на какое-то простое объяснение. Как выяснилось, ничего в этом лесу не было просто, и нужно было как-то свыкаться с этой мыслью, если они хотели идти дальше. — А что имел в виду ты? — нерешительно поинтересовалась ирландка. Она понимала, что это — очень опасный вопрос, и, возможно, даже слишком личный. Но по одному виду квотербека, по той энергии, что он излучал, она чувствовала, что что-то произошло. Что-то, что сделало его таким же вымученным, таким же усталым… Как Люк. Девушка заправила прядь рыжих волос за ухо и обратила все свое внимание на квотербека.       Тот колебался, но не более, чем пару мгновений. Сейчас, в этом лесу, он наконец почувствовал, что больше не может нести этот груз в одиночку. И из всех людей, которых он когда-либо встречал, и которые могли бы чисто теоретически здесь оказаться, он, наверное, не предпочел бы никого иного, кроме Джен. Ее присутствие успокаивало и вселяло надежду. И побуждало поделиться всем.       И Нейтан поделился. Впервые за несколько прошедших лет он честно рассказал обо всем, что происходило с ним: о том, каким счастливым он был в детстве, и как это счастье разбилось на маллион осколков со смертью его матери. Закрыв глаза, он вспоминал ее, живую и настоящую — как она улыбалась, когда любознательный Нейтан спрашивал у нее что-то; с какой любовью и с каким вдохновением она украшала новый дом в Штатах, когда они переехали из Канады; как она любила петь во время готовки и учила его французскому, который был ее первым и родным языком; как они выбирались на природу каждые выходные всей семьей и проводили вместе самые дорогие и ценные моменты. Эти воспоминания теплом разливались в его душе и заставляли улыбаться.       Но счастье продлилось недолго, и вскоре после переезда его мать погибла. Как выяснилось, все это время она была серьезно больна, но стремилась казаться сильной и не говорила ни слова никому, чтобы до самого конца своих дней жить полноценной жизнью. Конечно, ближе к этому самому концу, лейкемия безжалостно высосала из нее всю энергию, и в последние дни она даже не могла вставать с кровати… Но до самого последнего момента она оставалась сильной. И научила этому своего сына, который пытался быть таковым по примеру матери все это время, но сломался из-за глупой шутки какого-то мифического раненого оленя, который решил, что чувства парня послужат ему хорошим развлечением. И в этот момент все его наигранное самообладание развалилось. Он не мог быть таким сильным, как она была когда-то. Он даже не мог нести ответственность за трех подростков, заблудившихся в лесу…       Едва только последнее слово сорвалось с губ парня, как в тот же момент Джен порывисто обняла его. Некоторое время Нейтан не решался обнять ее в ответ, но не смог сопротивляться слишком долго. — Спасибо, — тихо сказал он, — Кажется, это правда было мне нужно. — Почему ты никогда не делился этим ни с кем? — отстранившись, Джен посмотрела прямо в его глаза, — Если носить боль в себе, станет лишь хуже. Она будет разрушать тебя изнутри и не давать покоя, и в какой-то момент поглотит тебя целиком. Это неправильно.       Нейтан вздохнул и отвел взгляд, не выдерживая пронзительности темных глаз девушки. Его душе и впрямь стало гораздо легче, но он никогда не мог бы подумать, что его излечит простой разговор. — Я всегда думал, что носить боль в себе — это признак внутренней силы. Тебе не нужен никто, ничья помощь извне. Ты сам можешь справиться со всем, что беспокоит тебя, и поэтому ты силен. Ты можешь подавить боль, спрятать ее где-то глубоко, и никто не узнает о ее существовании. Но я не смог. Я оказался слабее этого. — Нет, — возможно, это слово прозвучало немного громче, чем должно было. Девушка вновь дотронулась до плеча квотербека. Голос ее звенел от искренности: — Нет. Ты вовсе не слаб, Нейтан. Все совсем не так. Ни один человек не способен самостоятельно перенести горе, это лишь разрушит его и сломает навсегда. Настоящая сила — найти в себе смелость поделиться. И ты смог ее найти. Ты сильный, и ты обязательно справишься со всем, я обещаю, — тонкие пальцы чуть сильнее сжали плечо, — Помни о том, что твоя сила в окружающих тебя людях. В одиночку ты не выстоишь против всего на свете, тебе нужны те, кто поддержит и поможет подняться, если очередной удар обстоятельств пришелся слишком сильным. — Хорошо, что один такой человек у меня уже есть, — тихо ответил Нейтан.       Губы парня тронула слабая улыбка. В его голове не находилось нужных слов, которые смогли бы описать все его чувства. Пожалуй, Джен сказала именно то, что ему так нужно было услышать. То, чего так давно ждало его сердце, терзаясь и не находя выхода. Невероятно, насколько легким он почувствовал себя после этого разговора. И теперь, когда спокойствие постепенно возвращалось к нему, парень вновь начинал думать в нужном направлении. В том направлении, в котором должен думать лидер. У них было не очень-то много перспектив: либо остаться здесь в компании странного оленя, вызывавшего галлюцинации, либо последовать указаниям компаса, слепо надеясь, что он приведет их к Ларсенам, либо отправиться искать их самим. Поднявшись с земли, подав руку Джен, чтобы помочь ей и прикрепив к поясу валявшийся в сырой траве меч, квотербек решительно произнес: — Бросив вас там, я сглупил и поступил, как очень хреновый лидер, ведь из-за этого мы сделали самую первую вещь из списка тех, которые не стоит делать в незнакомом лесу — разделились. Я совершил ошибку. Теперь время ее исправить.