Страна и писатель

— Нет, мсье, смею Вас уверить, что этого опасного субъекта тут нет и быть по определению не может. Франциск смотрел на высокую фигуру, разве что не до бровей закутанную в свой плащ, прямо и открыто, не отводя глаз, говорил ровным тоном без заискивания, которое столь распространено в бюргерских районах. — В таком случае, полагаю, — фигура сделала небольшой шажок вперед, словно переживая, что дверь сейчас захлопнется перед самым носом, — я могу пройти внутрь, дабы убедиться в том, что вы не лжете? Франция безразлично пожал плечами, отходя в сторону: освободил проход. — Разумеется, господин инспектор, мой дом — Ваш дом. Искоса проследил за тем, как пришелец без медлительности или суеты движется по дому, цепким взглядом осматривая каждый выступ, разве что в кухонные ящики не просовывая длинный нос и, Франциск готов был поставить на это десяток парижских денье, странно постукивая деревянной колодкой ботинка по полу — потайной ход что ли искал. — Только прошу Вас, не напугайте несчастного путника, что без сил лежит в моей личной комнате. — Путника… Ноздри инквизитора напряглись как у гончьей, напавшей на заячий след. Осталось только нагнать добычу, прижать, придушить, а уж то, что именно он ее поймал, без внимания не останется. Главное не выдать своей радости, не мчаться в комнату со всех ног, сделать вид, что его это вовсе не интересует, а потом коршуном обрушиться. Движения тела все такие же размеренные, но неуловимо изменившееся, выдающие волнение своего обладателя. Стараясь не показать своего ликования, инквизитор взялся за дверную ручку, проходя в спальню и тут уже пришлось стараться скрыть свое разочарование. Пристально вглядываясь в лицо спящего, инспектор старался различить в нем разыскиваемого, но человек явно был куда старше того, за кем он пришел. Слишком густая и седая борода, слишком глубокие морщины, избороздившие лоб, слишком запавшие глаза. Ошибка. — Кто он и откуда? — Оставалось надеяться, что тут раскроется какая-нибудь дурнопахнущая афера и получится хоть отыграться за разочарование, прибившее жестяным листом. — Вчера…или это было уже сегодня? Простите, господин инспектор, не так давно я вернулся из Прованса, куда был отправлен нашим королем и все еще не завел свои часы в гостиной. Так вот, прошедшей ночью я сидел в гостиной в персональном кресле и читал книгу. Преинтереснейшая, должен заметить, вещь. Быть может Вам знаком «Корабль дураков»? — Ближе к делу. — Да, конечно, простите, господин инспектор. Так вот, я сидел в своем персональном кресле, а кресло это, должен сказать, просто чудесное, хотя и повидало уже немало. Мягкое, не до конца еще изъеденное молью, даже парча, представьте себе, местами не потерлась. Одно удовольствие сидеть в подобном кресле и коротать вечер за чтением, особенно, если рядом горит камин и осенняя сырость не может добраться до костей. — Я сказал: ближе к делу. — В голосе инквизитора сквозила сталь, которая готова была в любой момент обернуться клинком у горла. — Ах, простите, господин инспектор, я, кажется, опять увлекся. Стоило мне добраться до самого увлекательного места, как меня отвлек шум, доносящийся снаружи. Крики, топот, кажется, даже лязг оружия и топот конских копыт, хотя не могу исключать того, что последние звуки издавал ночной патруль по другую сторону Сите. У меня ведь, знаете, очень чуткий слух, потому и этого исключать нельзя. Так вот мой слух, как мне думалось тогда, сыграл со мной злую шутку, ведь не мог я одновременно слушать крики с улицы и проникаться произведением Брандта. Решив проверить, что же там такое, я распахнул дверь и в то же мгновение меня буквально сбил с ног тот самый мсье, который сейчас лежит перед Вами. За несчастным гнался какой-то бандит и я, разумеется, не мог не предоставить ему укрытия. Ведь крепкая дубовая дверь и железный засов — защитники получше, чем неверная темнота Парижа, Вы так не находите, господин инспектор? Правдивость своих слов я готов буду подтвердить в любом месте, где свершается правосудие, а пока что, — Франциск запустил руку под тунику, вытаскивая деревянный нательный крест, — пусть свидетелями моими будут Господ Бог и пресвятая дева Мария, — приложился к распятию, закрепляя свою клятву. — Я верю вам. — Глаза инквизитора блестели от злобы, кипящей внутри. Жертва, казалось бы, была так близко, но растаяла, словно утренний туман. Коротко кивнув, и запахнув свой плащ плотнее, он ушел, не считая нужным что-либо еще говорить или делать. Франция, задвинув тот самый засов, о котором пару минут назад разливался соловьем, облегченно выдохнул. Вернулся в комнату, опускаясь на скамью, стоявшую вплотную к стене: сердце безудержно колотилось, будто узник в подземелье Бастилии. Человек в кровати все так же спал, совершенно не замечая происходящего вокруг. — Хватит уже, мсье. Он ушел. Спящий перестал сопеть и приоткрыл глаза, щурясь от яркого света, неприятно резавшего глаза. Ухмыльнулся и выбрался из-под одеяла, одетый по-дорожному и даже в кожаных сапогах. Неторопливо расправил складки на черной мантии, придавая ей настолько аккуратный вид, насколько это вообще было возможно после валяния в кровати. — Ну и мастер вы брехать, мсье Бонфуа, — начал поправлять кровать, чтобы смятое белье не портило вида, — надо же было только придумать такое! «Не напугайте путника», должен признать, что и сам бы лучше не сумел. Я уж, право, подумал, ох, похоже, придется выбивать матрас, сюда насыпалась землю с моих сапогов, что мне пришел конец, а тут Вы. Еле успел под одеяло прыгнуть, посмотрите-ка, и одеяло в земле перепачкалось. А какого страху натерпелся, когда он сюда влетел! Мне его, конечно, видно не было, но чистый коршун, уж поверьте! — Из-за Вас, мсье Франсуа, мне пришлось всуе поминать Бога и становится лжецом. Надо же было Вам дразнить такого зверя, как Сорбонна. Рабле посмотрел на Францию с явно читаемой в глазах усмешкой. — Мальчик мой, не моя вина, что наш дражайший богословский факультет не принимает никакой критики в свой адрес. Нигде на страницах моего романы нет хулы, лишь антиклириканство. Даже в главные герои я вывел человека, призванного служить Богу. — Ну да. Грубого и пошлого монаха, да еще и с соплей под носом. — Не прикидывайтесь столь недалеким, мсье Франциск. Столь неприглядный внешний образ необходим был для того, чтобы показать контраст между грубостью монаха и нежностью того, что он защищает. Франция сдержанно хихикнул. — Очень жаль, что наши сорбоннские господа не сумели по достоинству оценить Вашего Пантагрюэля. Теперь еще и в монастырь ехать из-за них. — Вы что же, — Рабле изумленно приподнял брови, отчего морщины, так явно проступившие на лице в прошедшую неделю, стали еще заметнее, — не можете исповедоваться у местного викария или вызвать на дом священника? С Вашим-то положением… — В монастырь я еду, — Франциск резко прервал собеседника, — ради Вас. Не думаю, что благоразумно оставляться в моем доме, раз уж наша святая инквизиция не поленилась нанести визит. Переждете облаву за пределами Парижа, а после вернетесь в город без страха быть сожженным.