Потеряться в космосе

Я почувствовал, как затрусились мои конечности и подогнулись колени. Господи, ну почему же ты, как кажется, не существуешь, ну или почему же допускаешь это безобразие? Как в замедленной съёмке я обернулся. Выглядело это скорее всего крайне нелепо. Стою задницей к стоящему на входе и уже по-хозяйски вошедшему Германии с протянутой рукой, а голова, словно у филина, чуть ли ни вывихнута, повернута на пределе возможностей, а я этого не замечал, ведь в кровь открылся приток адреналина. Я не мог выдавить из себя и слово, напрочь уже забыв о ключах и ища пути к спасению. Почему-то сомнений в причине прихода немца не возникало. Взгляд мой упал на окно. Оно вполне подходило для того, чтобы улизнуть через него. Мне нужно было лишь сделать рывок, чтобы тут же оказаться у окна и положить руку на неподатливую ручку и задергать её в попытке открыть. Это удалось, но я замешкал. Страх высоты резко дал о себе знать, но я все равно сделал ещё один рывок. Услышав за спиной нервное цоканье, после я почувствовал, как крепкая и большая ладонь схватилась за мою щиколотку, предотвращая падение уже наполовину вывалившегося наружу тела. Тут-то прорезались мои голосовые связки. Причём так визгливо, что любой младенец позавидовал бы мне. — Отпусти-отпусти-отпусти! Я не хочу! Не буду! Дай… — я сделал новый рывок, хватаясь за оконную раму и пытаясь подтянуться наружу руками. Каждое новое слово сопровождалось рывком, но ГИ был слишком силен, чтобы выпустить меня, весившего по его мнению как плоский камешек. — Мне… Выпасть… Из… Этого… Чертового… Окна! — Ты дурак, Польша, — я не сообразил, было ли это вопросом. Ясно одно: меня держат за дурака. Силы мои быстро иссякли и меня оттащили внутрь, закрывая окно. Мне это казалось смертным приговором. Звук закрываемого окна ввёл меня в животный ужас, я чувствовал себя, как забитый хулиганами в угол котёнок. Так ещё в какой позе я перед ним оказался? Я лежал животом на подоконнике, упираясь соответствующим местом в его пах, но это случилось вовсе не по моей вине. Это вышло даже случайно, когда он втянул меня обратно в помещение. Я отчаянно забрыкался и завизжал, выкрикивая невнятные польские маты, когда его лапы легли на мои бёдра сбоку слишком недвусмысленно, уже имитируя половой акт. Он даже потянул меня чуть назад, чтобы усилить это впечатление. От ужаса я стал сходить с ума. — Ну что же ты так визжишь, а? — по голосу я услышал, что он сморщился, будто съел лимон. — Это не так страшно, как ты себе придумал, — но голос это не говорил, уже разгладившись и приняв ехидный настрой. — Пусти меня, извращенец! — никогда в жизни я ещё так не визжал. Некоторые дети так реагируют на прививки. Сейчас я мечтал о том, чтобы это была прививка, а не то, что он задумал. Дальше я пытался сказать что-то ещё, даже что-то связное, но он точно ничего не разобрал из-за смеси языков и визгов. — Визжишь, как резаный поросёнок, прекрати. Я ещё даже не сделал ничего страшного. И всё ещё ничего страшного! Всё ещё! Видимо, ему это надоело и он одним резким движением перевернул меня так, чтобы я оказался на спине и смотрел на него. Я тут же закрыл глаза и весь задёргался, отпихивая ногами и руками лезущие ко мне ручищи. И всё это, не прекращая визжать мольбы на польском. — Да хватит уже, или я буду делать тебе реально больно, — одной лишь рукой он справился с моими двумя и сомкнул их вместе, заведя за голову. И тут мне подумалось, что подоконник чертовски огромный, если я смог так улечься. Но это сейчас было вовсе не важно. — Я не могу! Я извивался всем телом, щелкая зубами, пытаясь его хотя бы цапнуть, но тщетно. Одной рукой он уже поднимал мою кофту, а когда дошёл до подбородка, хитрым движением снял её с меня и выкинул в угол, хоть я и отчаянно пытался удержать на себе элемент одежды. Слова превратились в неразборчивый плач, по щекам катились слёзы градом, хоть я и закрыл глаза. Ловкие и грубые руки уже вовсю меня раздевали, срывая мою рубашку и оставляя по пояс голым. Я был худ и бледен. На моём теле, особенно напряжённом и извивающимся во все стороны, были отчётливо видны все рёбра, а внутренности сквозь кожу почти просвечивали. — Какая красота. Но как так вышло, что на этом теле всё ещё нет ни одного синяка или шрама? — он говорил это без труда. Удерживать меня ему ничего не стоило, а я уже захлебывался, когда он вдруг меня погладил по торсу и взялся за талию, будто оценивая её обхват. Его руки полностью её обхватили. — Давай-ка ты встанешь. Он чуть отошёл и потянул меня, чтобы я соскользнул задницей с подоконника и плюхнулся на ноги. Освободившимися руками я принялся его отталкивать. Меня вновь обездвижили. Мне казалось, будто у него минимум десять рук, иначе как он успевал держать меня и стягивать мои брюки? Через минуту борьбы я оказался абсолютно голым, он даже смог стянуть с меня обувь. Ладно, остались только носки, дела до которых ему не было. Но это разве называется не голый? Мои тонкие ноги неистово тряслись, и я более чем уверен, что они не могут в данный момент меня держать. Меня держал Германия. А чувствовал я себя во всех смыслах раздетым. И мне было очень неуютно. Холодно. Но больше — страшно. — Прошу тебя, не надо, — визг куда-то ушёл и остался лишь дрожащий от рыданий голос. Я раньше говорил о том, что буду сопротивляться и мысленно не хотел показывать ему слёзы, хотел стоять стойко, сейчас это казалось смешным. Я, словно тряпка, сейчас плакал навзрыд. — Ну-ну, прекрати, — мужчина погладил меня по щеке и большим пальцем утёр слёзы, хотя в этом не было никакого смысла, ведь уже через мгновение ока мои глаза снова наполнились слезами. — Ты просто ужасен. Ты больной на всю голову, — бормотал я в плаче, опустив глаза в пол. — Знаешь, Польша, мне не хочется слушать твою болтовню, — одним лишь нажатием на плечо я рухнул на колени. — Займи свой рот, — говорил он каким-то будничным тоном, что ещё больше меня страшило. Будто это обычное дело. Германия схватил меня за волосы и притянул ближе. — Я не буду этого делать, извращенец, — что это, попытки дерзить? Но звучали они, верно, очень жалко. — Я буду ждать столько, сколько потребуется. Я очень терпелив, Польша. Ну же, давай, хорошенько сделай и, может, я подумаю. — О чём ты там подумаешь… Ты же нагло врёшь мне. Врёшь, ублюдок. — А ты чертовски прав. Но это не освобождает тебя, — грубо притянул ещё, так что я почти что носом уткнулся в его пах. Строить из себя тупого, что не понимает, что надо сделать? Нет, себе дороже его злить. — С каждой секундой, что ты мешкаешь, последующее для твоей задницы становится всё грубее, — предупредил он. А мне пришлось поднять дрожащие руки с колен и взяться за его ремень, смотря куда-то сквозь него. Хватка ослабла, но он все ещё меня держал. — Хороший мальчик, — подбодрил он и дальше погладил по голове, ожидая продолжения. Я чувствовал на себе его пристальный взгляд, но поднять глаза боялся. Заплетающимися руками я расстегнул ремень, звякнула бляшка. Уже даже через ткань я отчётливо видел, что он уже, собака, возбудился на мои крики. И что там меня ждёт не маленький. Ох, твою мать, отнюдь не маленький. А немец был чертовски терпелив. Может, вечность теперь так сидеть, а он ничего и делать не будет? Хотя я не мог себе этого обещать, сейчас я себе вообще ничего не обещал. Даже то, что останусь в живых после такого. Мои руки продолжили. Взялись за края его брюк и неуверенно потянули вниз. Вот что называется глаза боятся, а руки делают. Это тот самый случай. Наконец, точнее, совсем не наконец, я стянул их настолько, чтобы увидеть ещё один слой тонкой одежды, который скрывал от меня самое ужасное. Я всё делал чертовски медленно, а он ждал и наблюдал. Я мешкал. Чёртов шовинист подбадривающе меня погладил, но промолчал, словно мог спугнуть. Одновременно мной одолело любопытство, совершенно сейчас неуместное. Польша, ты серьёзно? Но я не мог с собой ничего поделать. Не то чтобы мне хотелось увидеть его член и всё же попробовать такое понятие, как секс. Ведь сексом это будет не назвать, это будет чистой воды изнасилование. Однако отчего-то мне стало интересно. И интерес подстёгивался страхом. Это заставило меня немного стянуть последнее, что отделяло от меня предмет интереса, и мне не осталось ничего, кроме как нервно сглотнуть. Радостно, будто только и ждал, когда его наконец вызволят из плена, из-под трусов Германии показался его возбужденный казалось бы до предела орган, и его размер меня несколько напряг. Очень напряг. Это в меня не поместится. Ни туда, ни сюда. Я всё же испуганно поднял глаза и тут же столкнулся с его глазами, которые сейчас неподдельно сверкали голубым, как драгоценные камушки. — Что застыл? Мне казалось, тебя стоит заткнуть, так затыкай. — Г-Германия, я не смогу… Я же, он же… Слишком б-большой… — И что теперь? Ты поразишься, но всё отлично поместится. Продолжай. Я сокрушенно простонал, опуская взгляд на то, что мне придётся поместить в рот, а потом ещё и в задницу. Я не понимал, каким образом оно в меня поместится. Но злые нотки, прозвучавшие в последней его реплике, заставили меня идти дальше, пока он не начал меня заставлять. Так хоть я буду сам всё контролировать. Надеюсь… Я открыл рот и с отвращением взял туда головку. Было совсем неудобно, и, переборов себя, я стал поддерживать член рукой. Взгляд сверху давил на меня, и я почувствовал лёгкую улыбку. Его рука пропускала мои волосы через пальцы, взъерошивая их и гладя меня, как послушную сучку, а я принялся неумело обсасывать, часто отрываясь и издавая непроизвольные неприличные чмоканья и вдохи, похожие на стоны. Не утруждая себя, я работал только с головкой, пытаясь даже как-то ласкать языком. ГИ явно был доволен, но ему было мало. — Давай ты попробуешь взять глубже, солнышко, — он надавил мне на макушку, я промычал и продвинулся дальше, поражаясь, что я действительно могу это сделать. Уже через минуту это перестало казаться мне отвратительным. Это не было и приятным, но и вырвать мне не хотелось. Если закрыть глаза, как я это и сделал, всё будет нормально. Если отвлечься от взгляда и ласк моей головы, то это дело было почти не противным. Это даже меня успокоило, щёки обсохли. Но всё равно он бы не позволил мне полностью овладеть ситуацией. Когда я привык, он принялся делать поступательные движения глубже в мою глотку. Мне пришлось шире открыть рот и максимально расслабить горло. С каждым движением туда-сюда горло саднило. Я двигаться вообще перестал, а он толкался в мой рот, медленно и всё размашистее, пока его член не начал сначала выходить с моего рта, в это мгновение я болезненно сглатывал, а потом он снова двигал бёдрами вперёд, я открывал рот, почти что послушно пуская его туда. Потом снова выходил, и мои губы успевали непроизвольно обхватить его орган, а мой горячий и влажный язык успевал коснуться разгорячённой и чуть пульсирующей плоти. Так продолжалось некоторое время, и я успел совсем забыться, ёрзая на коленях по холодному полу и, кажется, даже возбуждаясь от подобных действий. Но мне не нравилось. — А теперь сам. Ты уже довольно глубоко берёшь, — прервал мой транс Германия, останавливаясь. — И давай ты попробуешь делать это быстро. Сначала я не понял, что не так с его голосом. А потом осознал, что он расслабился и звучал куда мягче, дыхание сбилось от происходящего. Мне даже захотелось улыбнуться, ведь обыкновенно почти безэмоциональный Германия показал передо мной какие-то эмоции. А я ожидал, что он будет твёрд, как камень, даже сейчас. И пусть эмоции эти — лишь вожделение и безумное желание меня трахнуть. Мне ничего не осталось, кроме того, чтобы продолжить ласкать член самому. До идеала я был далёк, но мог похвалить себя, ведь я умудрялся брать наполовину, а это уже прогресс. Я слышал рваное дыхание откуда-то сверху. Рука продолжала меня гладить. — Какой хороший мальчик, — протянул он. — Мне даже не пришлось тебя уговаривать. Умничка… Сейчас самое главное — снова не обмануться. Не дать себя обмануть его голосу, руке и тяжести между ног. Внизу ныло от недостатка внимания к тому месту, а я упрямо держал свою вторую руку на колене. — Ты напрягся. Успокой себя рукой, не стесняйся. Я лишь хлюпнул что-то и не шелохнул рукой. Но уже совсем скоро я сам не заметил, как принялся медленно ублажать себя, наверное доставляя кучу удовольствия тому, чей член сейчас был в моей глотке. Тут-то мне стало приятно, и я не мог себя заставить думать о том, что это неправильно и скоро снова будет больно. Немец будто застыл, удовлетворённо наблюдая за открывшейся ему картиной, а посмотреть там действительно было на что. А я тем временем старался, действительно старался. Я надеялся, что если сделаю это очень хорошо, он сегодня закончит на этом. Но скоро всё оборвалось. Он грубее взялся за мои волосы и оттянул от пульсирующего органа. Мне пришлось открыть глаза и посмотреть на него. — Хорошо поработал, но пора заканчивать. Всё внутренности обдало ледяной водой, моя рука внизу остановила своё движение и я вновь сглотнул. — Но я же пытался, — сипло произнёс я, умоляюще глядя на него. — Нет, нет, ещё мало. Рывком меня поставили на ноги, развернули и я оказался в похожей позе, что была на подоконнике, только теперь на собственном же рабочем столе. По иронии рядом лежали ключи. Я снова завёл истерику. — Не надо, пожалуйста! Этого хватит, я сделаю ещё, только не надо, нет! — а помните, я говорил, что не буду говорить, что сделаю что угодно, лишь бы он этого не делал? — Да не дёргайся, иначе будет больнее, — он потёрся чем-то влажным и тёплым между моих ягодиц, я заистерил только больше. — Значит так. Если не хочешь, чтобы я тебя порвал, слушай сюда. — Всё равно порвёшь, — прохныкал я, ёрзая, но этим лишь провоцируя трение о пах немца. — Сейчас ты сам себя растянешь. Слушай внимательно, иначе я начну прямо так. Ты же этого не хочешь? Я отрицательно всхлипнул. — Итак, значит, облизывай пальцы. Хорошенько, и слюны оставь побольше. — Я пить хочу… Во рту сухо… — Врёшь, слюней у тебя там много. Живо сказал! Мне пришлось выполнить это действие. — А теперь, — он сделал полшага назад, плюнул на руку, затем смачивая там сначала своим, видимо, действительно сомневаясь, что моих слюней хватит. Потом взял мою руку и наставил два моих пальца на сжатые от страха мышцы моего же собственного отверстия. — Толкай их туда и работай. Чем лучше ты это сделаешь, тем лучше потом войдёт. Мне было чертовски неудобно стоять в такой позе. Даже оперевшись поудобнее другой рукой, я ощущал дискомфорт. Но в основном он был потому, что мне сейчас придётся делать нечто очень унизительное, а потом произойдёт что-то ещё куда унизительнее. Но мне пришлось толкнуть пальцы внутрь. Пошло очень плохо. Тело сопротивлялось, не желая внутри инородного тела, ведь эта часть тела предназначена отнюдь не для входа, а, чёрт возьми, для выхода, да простит меня моя совесть. Засунув только по одной фаланге, я не смог двигаться дальше и убрал пальцы. — Что, всё, уже готов? — удивлённо и с издевкой спросил шовинист. — Н-нет… Подожди… — я снова смочил пальцы, старательно собрав слюну и оставив их на пальцах как можно больше, после снова приставал сзади. В этот раз вошло получше. Германия заботливо развёл мои ягодицы в стороны, чтобы мне было ещё проще толкать пальцы внутрь. Я не чувствовал ничего приятного, но и боли не было тоже. Конечно, это же всего два моих тощих пальца. Через минуту я уже спокойно двигал внутри двумя пальцами, несколько раз смочив пальцы ещё. Я сам не заметил, что при движении вглубь тихо стонал. — Угу, достаточно, — он вытащил мою руку и убрал на стол. — Маловато, жалеешь ты себя, — я снова почувствовал прохладную влагу между ягодиц, а потом внутрь скользнули уже два немецких пальца, что были точно длиннее и толще, чем мои. Я рвано вздохнул и приподнялся, пытаясь посмотреть назад, но меня грубо опустили обратно второй рукой. Я вновь впечатался щекой в стол, смотря на предательские ключи от дома. А ведь всё из-за них. Именно ключи завели меня в тупик. В тупик, хоть я так умно постоянно их избегал. Предатели! И стол предатель, и всё в моем кабинете. Даже не хотят мне помочь. Докатился, общаюсь с вещами. А Германия уже активно работал кистью, с лёгкостью скользя внутри и сгибая пальцы, чувствительно нажимая на стенки и будто что-то нащупывая. В итоге он нащупал, что узнал по вырвавшемуся из меня стону. — Мм, тебе нравится, — протянул он, тщательно массируя найденную точку, заставляя меня издавать новые стоны. — Какой же ты извращенец, — я укусил себя за руку. — Знаешь, насиловать интересно. Но куда интереснее, когда жертве нравится. — Ты просто обманываешь моё тело, — пропыхтел я, сдерживая вздохи и кусая руки. — А это уже не важно. Многое в этой жизни достигается обманом, мой золотой. — Б-больной… Ах! Мхах… Хватит! — Нет, — довольно протянул немец, даже не собираясь заканчивать. Я почувствовал, что он засунул в меня ещё один палец. Когда моё тело свободно принимало три пальца, он наконец высунул их, взялся руками за мои бёдра, как это было совсем недавно, но одной наставил свой чертовски большой для меня член. — Не надо, — хныкнул я, уже чувствуя, как моя же собственная задница пускает внутрь головку, очень медленно, но верно. Я чувствовал жар, исходящий от полового члена мужчины, что толкался в податливую плоть. Чувствовал я себя отвратительно, хоть мне и не было больно. — Нет, нет. Мы уже начали, — резкое движение, и головка полностью внутри, я даже почувствовал, как мышцы сомкнулись над выступом, дальше переходящим в бесконечную длину. Я молчал, лишь плача. А он грубыми толчками двигался дальше. Тут мне стало больно и я заверещал. — Тише ты, тише. — Больно! Убери! Хватит! — Поздно уже, — ещё толчок. Его член действительно бесконечный. ГИ было тоже тяжело, я это чувствовал. Он подавался чуть назад, потом снова вперёд, по пути меня разрабатывая. И двигаться ему было действительно трудно, и это ему не слишком нравилось, я слышал его недовольное пыхтение. — Расслабься, иначе я просто в тебе застряну. — Не могу! Это больно! Себе засунь бревно в задницу и поймёшь! — Смешно, но я так делать не стану. Опа… — и он все же оказался полностью внутри. Путь досюда был чертовски длинным. И больным. Он даже не стал ждать, начиная двигаться назад. Это показалось мне куда больнее, но потом он тут же толкнулся вперёд, выбив из меня стон боли. И ещё. И ещё. С каждым разом всё размашистее, с каждым разом путь туда и обратно увеличивался. — Упс, — я сначала не понял, в чём дело и почему он это сказал. А потом почувствовал, как что-то тёплое течёт по внутренней части бедра. Догадаться, что это кровь, мне не составило труда, ведь я чувствовал просто адскую боль, корчился от неё и потому не мог расслабиться, хоть и понимал, что это нужно сделать. — Прости, Польша, но всё же ты слишком маленький и узенький, не хватило тебе пальчиков, — тем не менее он двигался увереннее. Наверное, кровь послужила смазкой. Чёрт возьми, как же мне больно. Очередное его движение принесло мне особенно много боли и я вновь закричал. Он погладил меня по полупопию и осторожно шлепнул, шипя, якобы пытаясь успокоить. — Хватит! — Да ты что, — я услышал, что ему трудно разговаривать от довольного пыхтения, но мне уже было не до этого. — Только начали. Движения стали быстрее, а боль острее. Я ненавидел свою задницу за то, что она так хорошо приняла огромный немецкий член, а в то же время благодарил, что она это делает, потому что иначе было бы ещё больнее и суше, а Германия не остановился бы даже в этом случае. Жалко, я не написал завещание. Я чувствовал, как силы медленно покидают меня, а перед глазами всё стремительно темнеет. Сзади слышались хлюпания, скорее всего крови, и это ужаснуло меня. Пока, мама, пока, папа, надеюсь, я был хорошим сыном. Простите, что смерть моя именно такая, но виноват здесь не я… Мои прощания резко оборвали, не позволив и потерять сознание. Я и не заметил, что он остановился, а потом вышел. Неужели это всё? Нет. Меня лишь решили перевернуть. Вот чёрт. Я оказался с ним лицом к лицу. Это было ещё хуже, чем лежать к нему спиной. Ведь я видел, как он ехидно улыбается, рассматривая меня довольными и голодными глазами. Не ожидая долго, он закинул мои ноги себе на плечи и я с ужасом увидел на ногах дорожки крови до самых ступней. Хотелось закрыть глаза, но что-то мне не позволило. Внутри меня снова оказался его член, только в этот раз он прошёл куда быстрее, как нож в масло. Всё потому, что я уже безнадёжно порван, как кажется. А он ещё и принялся играться. Зашёл, вышел, и так несколько раз подряд. Я чувствовал, как судорожно сжималось колечко мышц, когда он выскальзывал из меня, а ещё я чувствовал холодный воздух, поступающий туда. Это всё было более, чем неприятно. И вот он снова начал в меня долбиться, ведь по другому это уже не назовёшь. Медленный темп ему очень наскучил, как видно, и он хотел от меня невозможного. Сил кричать у меня уже не осталось, но я все равно это делал, продолжая почти безустанно просить о том, чтобы он прекратил. Голос уже давно сорвался. Я слышал, как внизу что-то хлюпает и как шлепают его бедра о мои. Эти звуки были отвратительны, как и само действо. Мой собственный орган уже давно опал. Кажется, я действительно умираю, ведь глаз Германии я так и не рассмотрел, в ушах зашумело и я глубоко погрузился в космос, развернувшийся перед моими глазами, и единственное, что я чувствовал, это жуткая боль при каждом его скользящем резком движении. — Хва…а…а…тит, — при каждом толчке мои слова обрывались и из меня лишь вылетал звук «а». Но почему-то я не прекращал говорить. Это меня отвлекало. Но вдруг я услышал что-то ещё. В коридоре снаружи раздались шаги, немного встревожившие даже ГИ, аж что он остановился, а потом стук и открывание двери напротив моей. Кто-то пришёл наведать Германию, но он не на месте. Я заорал пуще прежнего. — П-помогите! Отпусти меня, п-прекрати, хватит, я н-не хочу! — Да заткнись ты, — мужчина положил ладонь поверх моего рта и прижал, так что перекрыл мне все дыхательные пути, и теперь я мог лишь мычать. Неожиданный гость снаружи никак не мог не слышать мои вопли и до этого стоны боли, явно выбиваемые сексуальными действиями. Но прошло некоторое время, показавшееся мне вечностью, и гость ушёл, так же стуча каблуками обуви по плитке. Я, на минуту почувствовавший себя спасенным, совсем отчаялся и вновь расплакался. — Никто тебе не поможет, Польша, — улыбнулся немец и возобновил движение, согнувшись и начав грубо меня целовать. Я отвечал, но только для того, чтобы отвлечься. Он же не только меня целовал, но и опускался ниже, кусал, оставлял багровые кровавые подтёки на бледной и тонкой коже, наконец довольствуясь тем, что на моём теле появятся следы. Его следы.

* * *

Не знаю, сколько времени длилось это издевательство над моими бедными внутренностями, но он кончил, наполняя меня изнутри собственным семенем и выскальзывая из моего тела. Я же остался жив, но чувствовал себя на грани смерти. Задницу и горло саднило, но больше всё же задницу. Я чувствовал, что моё проходное отверстие стало куда шире, чем должно быть. И мне стало совсем холодно. Я весь затрясся, а он лишь с интересом смотрел туда, вниз, где была моя разорванная задница, из которой вытекала теперь уже не кровь, а что-то гуще и более тягучее. Это противно, когда что-то вытекает оттуда. Особенно если ты осознаешь, что это сперма самой ненавистной тебе страны. — Вот и всё. А ты боялся. Он опустил мои ноги и отошёл, по-хозяйски заправляясь, а я, потеряв опору, тут же плюхнулся на пол. Абсолютно голый, с вытекающей внизу на пол жидкостью, дрожащий, как осиновый лист. — Ублюдок, — я медленно терял сознание, пошевелиться у меня не было никаких сил. Я чувствовал себя действительно изнасилованным. А ещё у меня было такое ощущение, что у меня там всё ещё что-то есть. Настолько сильно меня там порвали. Господи, задница, прости меня, пожалуйста, давай страдать вместе. Я смотрел на свои сжатые в кулаки руки. — Я знаю, фарфорчик. И это меня устраивает. В глазах всё мутно. Я не видел, как Германия покинул помещение, но я это слышал, и почувствовал вдобавок ко всему возмущение. Он просто кинул тебя, Польша, как использованный бумажный стаканчик для кофе. Как грязную и порванную половую тряпку. Хотя нет, я ещё более, чем уверен, что это не всё. Что я не одноразовый. Хотя хотелось бы надеяться именно на это. К сожалению, это вряд ли. Итак, я остался один. Мерзнущий, теряющий сознание и изнасилованный, не имеющий возможности сдвинуться с места. И никто не придет, чтобы спасти меня. Я посмотрел на время на часах, которые чудом остались на мне. Три часа дня. А потом я отрубился.