Иди… Иди вперед… Ты же хочешь обнять…
Немец явно ожидал, что я брошусь к нему сам. Что теперь, когда изнутри меня подначивает зависимость, не придётся меня уговаривать.Не заставляй ждать…
Меня будто что-то подтолкнуло в спину, и я сделал шаг вперёд. ГИ был терпелив, но тем не менее подбадривающе поманил одной рукой.Да давай уже!
— Нет, — твёрдо сказал я, и улыбка сползла с лица немца. — Нет? — его брови поползли вверх. — Ты уверен? — Абсолютно уверен, что не хочу лезть в твои отвратительные объятия. И своё «Добро пожаловать» запихни подальше. Мужчина опустил руки, нахмурился и покачал головой. Я же сам удивился своим словам. Всё тело отчаянно рвалось вперед, но я стоял на месте. И что это был за голос? А откуда я знал, что он хотел сказать? Или лишь догадался? Или сошёл с ума? — Не хочешь, значит. Не хочешь, — утвердил для себя Германия и отвернулся, возвращаясь обратно за стол. — Маловато, значит, погулял. Можешь уходить, — и он совершенно отстранённо взял в руки какой-то документ, читая его. — Никуда я не уйду, — от собственной уверенности в своём решении у меня затряслись колени. Повисла тишина, а потом раздался тихий низкий смех, от которого у меня по телу побежали мурашки. — Тогда чего ты хочешь? — С каких пор тебя волнует, чего я хочу? Ты хотел, чтобы я пришёл, я пришёл. Дальше воля твоя, что со мной делать, — я нервно сжал край кофты. — Но пока я в здравом рассудке, я не буду твоей безвольной шлюхой. — А чья же ты шлюха, интересно? — теперь он вовсе не смотрел на меня, будто я перестал его интересовать.Штатов, наверное?
— Я вообще не шлюха, чтобы ты знал.Посмотрим.
Я внимательно смотрел на Империю, но он не говорил последних двух фраз. Я нахмурился, не понимая, что бы этот голос означал. Встряхнув головой, я нагло уселся за стул перед его столом. От близости на расстоянии вытянутой руки моё сознание снова начало подкидывать неприемлемые картины, но я упрямо сосредоточился на мысли о ключике, что висел у меня на шее. Это помогло мне остаться в реальности и не совершить глупость. Немец молчал, будто не обращая на меня внимания. Он знает, что я не уйду, потому не торопится. Знает, что мой запас выдержки на моём отказе прикоснуться кончается, что я просто не смогу теперь уйти. Но у него и самого чешутся руки. Я же вижу это по его чёртовому лицу. — Ты прав, мне действительно абсолютно плевать на то, что хочешь ты. —Твоя покорность была бы лишь приятным бонусом.
Но его губы не шевелились, когда я услышал это. — Через несколько минут мы отправимся ко мне домой.Я бы потерпел до вечера, но я слишком долго ждал этого. Польша мой, действительно мой, наконец.
Я схожу с ума. Слышу голоса, разве это нормально? — Отлично, — безразлично бросил я, но мысленно бил тревогу. Что меня ждёт?* * *
Действительно, как ГИ и обещал, совсем скоро он отложил все бумажки в сторону, встал и стремительно пошёл к выходу, по пути успев схватить меня за шиворот, и я нелепо поплёлся за ним. Тяжело было это осознавать, но даже грубое обращение не помешало мне испытать удовольствие от прикосновения, хоть и неполного. Я даже не сопротивлялся и не просил отпустить. Но он отпустил сам, почти что вышвырнув меня в коридор и закрывая дверь. — Жалкий ты, Польша. Такой маленький и хрупкий, — ГИ медленно двинулся по коридору, потом повернул и пошёл к лестнице. Я шёл за ним, мысленно себя жалея. — И только я имею право разбить тебя, фарфор. — Отвратительное прозвище. А на лестнице мы неожиданно встретились с США. Ни один мускул на его лице не вздрогнул, когда он увидел меня, весь он выражал холодную безразличность. — Нашёл своего Польшу? Наконец-то, — почти плюнул Штаты, и меня действительно поразило, как грубо это вышло. Будто я его не знаю. Странное и обидное чувство. Но когда он пересекся с Германией и зашёл ему за спину, через очки он посмотрел на меня уже мягче и дотронулся рукой до своей груди. Я повторил этот жест, касаясь ключика через одежду. И всё. Этот миг был очень коротким, и мы прошли мимо друг друга. Мне захотелось расплакаться, но я этого не сделал. Вдруг это была последняя встреча с ним? Вдруг всё, что я теперь буду видеть до самой смерти — это вот этот тиран, идущий прямо передо мной? — Здравствуй, Австро-Венгрия, — поздоровался Германия с парнем на первом этаже, и тот слепо повернул голову на звук, приветственно поднимая руку. — И тебе того же, Германия, — его голос был мягче и выше голоса немца, я бы даже сказал он был почти умиротворённым и убаюкивающим; он подошёл и пожал руку своему союзнику, потом потянул носом. Так вот от кого ГИ нахватался. — Кто это с тобой?.. — Это Польша, — Германия схватил меня за плечи и поставил перед собой. Я оказался со слепым парнем лицом к лицу — хотя, это образно, Австро-Венгрия был ростом с Германию, хоть и был более худой, будто вытянутый. Мне сказать было нечего, поэтому я просто разглядывал повязки на его глазах, а он в свою очередь опустил голову вниз. Если бы у него были глаза, он бы смотрел прямо на меня. Я чувствовал руки немца на своих плечах, и мне было удивительно легко. — Ах да, твоя колония… Нашёлся, беглец. Но почему он пахнет, как США? — вдруг спросил австриец, и мне стало уже не так легко. — Ты тоже заметил? Этот малой явно прятался у него, но тот уж очень хороший актёр. — Видимо так. Придётся и с ним разбираться, — он чуть наклонился ко мне и осторожно положил руку на мою щеку. Так точно касаются только слепые. Мне аж стало совсем не по себе. — Не убегай больше, глупый мальчик. Мой тебе совет, — Австро-Венгрия выпрямился, кивнул Германии и ушёл, а меня подтолкнули в спину и мы пошли к выходу. — Видишь, даже он тебе советует не делать глупостей. Но ты ведь и так не хочешь, верно? — по-злому ехидно спросил Германия. Я промолчал, лишь скривившись. Мы вышли на улицу, сейчас там почти никого не было. Все обычные люди в такое время работают. И страны, вообще-то, тоже. А мы наоборот, медленно удаляемся от работы и движемся в сторону Немецкого. Время от времени меня легонько подталкивали в спину. Видимо, ему доставляет удовольствие то, что я иду по его велению. А я чувствовал себя так, будто меня подталкивают винтовкой, а руки у меня связаны, хотя на самом деле ничего подобного не было. Шли мы недолго. В том, что на горизонте показался именно его дом, не оставалось ни единого сомнения — у кого ещё в округе может быть настолько огромный и преувеличено величественный особняк? Или лучше назвать это дворцом? Не знаю, правильно ли я понимаю эти понятия, но всё же это был самый большой и, признаюсь, красивый дом, какой я видел в своей жизни. А видел я в жизни, как известно, не так много. — Рот прикрой, — грубо прервал моё слепое восхищение немец, и я мигом вернулся в реальность. Как бы не было чудесно это место снаружи, это дом Германии, и внутри меня ждут различные ужасы, этого забывать не следует. — Что, Польша, неужели так контрастирует с домиком твоего дорогого США? — я не заметил, когда он открыл калитку, но не заметить резкий толчок в спину не представлялось возможным. Я успел лишь удивиться силе толчка и, не сумев поймать равновесие, упал. — Какая печаль, беднягу не держат ноги. — З-заткнись, — процедил я через зубы, поднимаясь на локтях. Во рту появился столь знакомый железный вкус — разбил губу, очевидно. — Что ты там лопочешь? — раздался звук запираемой калитки, и я почувствовал всю безысходность своего положения. Вот и всё, ходу отсюда нет, а если бы и был, я не смогу уйти. Прекрасно. Вдруг меня рваным движением поставили на ноги, схватив за шиворот. — Говорю, что ты — последний ублюдок, — я еле устоял перед искушением плюнуть ему в лицо собственной кровью, но вовремя передумал. — Забавно, — заключил ГИ и направился отпирать дверь. Но она была открыта. — Ах этот гадёныш… — еле слышно ругнулся он и вошёл внутрь. Я же, не имея другого выбора, слепо следовал за ним, не видя ничего, кроме его спины. Гадёныш? Это он о ком? — Ой, пап… — раздался встревоженный юношеский голос, когда меня буквально заволокли внутрь, хоть я и не противился. Парень показался откуда-то слева. — Я, эм… — и тут его взгляд остановился на мне, и глаза его округлились. Я мгновенно его узнал. Это Третий Рейх, сын Германии. Господи, как же я мог забыть, что у него есть сын? Такой же противный и гадкий, как его отец, такой вывод я успел сделать во время нашей единственной встречи. Но сейчас, в одной лишь рубашке да брюках, без обуви, без напыщенной школьной формы, он выглядел словно голым, а выражение его лица делало его внешний вид совсем уж нелепым и глупым. Наверное, точно также можно описать меня — ведь я тоже никогда не утруждал себя большим количеством одежды, как было бы, конечно, более официально. Может, именно поэтому меня никогда не воспринимали всерьёз, а порой и смотрели с отвращением или жалостью? — Что «эм»? — строго спросил Германия, проходя вперёд. Когда он уже успел разуться? Я же этого делать не спешил, просто застыл и смотрел на открывшуюся взору картину. Рейх метал взгляд своих небесно-голубых глаз, как у отца, то на ГИ, то на меня, то на пол. Но он неловко молчал. — Интересно, какую небылицу ты придумаешь в этот раз. Итак, какого чёрта ты дома? — Но пап, меня сегодня правда выгнали! — И сколько раз я просил тебя звать меня отцом? Папа — что за сопли? Кто из тебя растёт? — говорил Германия так холодно, что я сам невольно сжался, чувствуя надвигающуюся бурю. — Отец, — выдохнул Третий. — Я нагрубил учителю, и он сказал не показываться ему на глаза, мне пришлось уйти! — я зажмурился, потому что отец паренька замахнулся для удара. — Почему ты никогда мне не веришь?! — истерично вопросил Рейх, прежде чем собственный отец жестоко ударил его кулаком в скулу. Лишь чудом он остался стоять. Мне же показалось, от такого удара у него как минимум должны были вылететь все зубы и сломаться челюсть. Но он лишь уронил на пол взгляд, похожий на скорбную ненависть, и взялся рукой за щеку. — Не верю, значит, Рейх? Меньше бы ты лгал… — Меньше вопросов — меньше вранья, отец, — убито проговорил он, последнее слово сильно подчёркивая голосом. А вот такой наглости ещё даже я себе не позволял! Или позволял? — Что ты сказал? — Ничего. На этот раз я действительно сказал правду. Но ты… Да что с тобой говорить! — и парень убежал туда же, откуда пришёл, не дожидаясь новых ударов. Я стоял, шокированный увиденным. Рейха бьёт отец?.. Я и подумать не мог. Когда мы встретились, он так говорил о Германии, будто они общаются, как друзья. У него ни жилка не дрогнула, когда он говорил «папа», да и вообще, тогда он вёл себя преувеличенно нагло. Казалось, что парень в действительности такой же отвратительный, как его отец. Но тот Рейх, которого я увидел сейчас… Две картины не вязались между собой. — Тяжело его воспитывать, — ГИ повернулся ко мне, и я понял, что давно должен был разуться. Я поспешно это сделал. — Этот трус… Неженка… Ничерта он в жизни не добьётся, если будет продолжать быть таким же поганцем, — трус?.. Неженка?.. О чём он вообще? — Плюс ко всему ещё и примерный прогульщик. Вот так наследничек! Я понимал, что он говорит сам с собой, но всё равно внимал. Что всё же за ягода этот Рейх? Пока я думал, меня схватили за плечо, что вызвало мой вздох, — не то от неожиданности, не то от приятных мурашек, побежавших по телу. Выдохнув, Империя повёл меня вглубь дома, налево. Разглядывать обстановку в доме я не стал, точнее, не хотел. Я глубоко погрузился в мысли, ненадолго даже забыв о самом себе. Однако меня заставили прийти в себя: — То, что сейчас на тебе надето — всё снимай. — Чего?.. — Снять, сказал! Думаешь, я стану терпеть американский дух у себя дома? Я сглотнул. Да уж, несладко мне придётся в этом доме. Видно с первых мгновений. Но противиться прямому приказу я не сумел — против воли взялся за края кофты и потянул вверх.Хороший мальчик.
— Запихни это себе… — я осёкся, когда, сняв кофту, вновь посмотрел на немца. Тот смотрел на меня как-то странно, и я понял, что опять слышал голос в голове, а не наяву. Подождите-ка! Неужто это то, что я думаю? Да нет, как такое может быть? Подозрительно сощурившись, ГИ скрылся в левой комнате, откуда тут же донеслось: — Что тебе нужно?! Наконец ты заполучил своего Польшу — так вымещай свои эмоции на нём! Я-то уж подумал, ты наконец отвяжешься от меня! — О каких эмоциях ты говоришь, Рейх? Это лишь воспитание. — Отличное воспитание! — Заткнись. Даже Польша так не визжит и не так грубит, как ты, хотя ему не только синяки достаются. Да что Польша? Он — всего лишь жалкая колония, а ты — мой сын. Тебя опять с ним сравнить? — Я не похож на него. Не похож! — Я попросил тебя заткнуться. Я не за твоими возмущениями пришёл. Я пришёл, чтобы ты мне дал что-нибудь из своих вещей. — Вещи? Это ещё зачем? — Польше. Ты же не думал, что он будет вот так ходить? — Дал бы своё! — Боюсь, в моём он ходить не сможет — держаться не будет. Придётся ему голым ходить по дому. Меня это устраивает, но хочешь ли этого ты? — Фу, блять! Бери что хочешь, — смирился Третий и наконец наступило молчание. Точнее как — наконец. Я всё это время лишь слушал их диалог, и совсем забыл о том, чтобы раздеваться. Я поспешно стал расстегивать рубашку, одновременно густо заливаясь краской. Неужели я сам это делаю? Я раздеваюсь по его велению? Да что меня укусило? Но в голове отчаянно стучало: если не хочешь, чтобы с тебя содрали одежду силой — сделай это сам. Открылась дверь. — Ты что, ещё не всё? Стесняешься? — в отличии от холодного тона, с которым он разговаривал с сыном, сейчас в его голосе проскочила смешинка, а на лице появилась слишком знакомая улыбка. Я промолчал, а неведомая сила продолжала раздевать меня моими же руками. Вряд ли я делаю это действительно самовольно. У меня просто нет выбора. И мне больше страшно, чем стыдно. Через несколько мгновений я уже снял и штаны, пытаясь как можно больше отстраниться от всего происходящего. Мысленно я был в другом месте — в саду Штатов. — Надо же, ты похудел. А казалось, что дальше некуда. Хм… — он осмотрел меня с головы до ног, и я почувствовал себя вазой на выставке. — А вот эту штучку ты давно носишь? — ГИ протянул руку и ухватился за ключик, висящий на моей шее, и подтянул меня к себе. — Ты вообще меня слышишь? Я нехотя перевёл на него взгляд. Как же мне хорошо, когда он близко. Я хочу ещё ближе. Так! А это был уже никакой не голос, а мои собственные мысли! Нельзя, нельзя поддаваться этому. Всё это обман. Я посмотрел на ключ, за который меня удерживал Германия. Эта вещь теперь слишком важна для меня. Возможно, это будет единственный прутик, который позволит мне держаться на плаву. — Давно, — уверенно соврал я. А ведь Рейх прав. Меньше вопросов — меньше лжи. — В прошлый раз я не видел его. — Конечно не видел, ты только и видел, куда бы свой член сунуть. Остальное тебя не особенно интересовало. Немец отпустил ключик, и он стукнулся о мою грудь. Я почувствовал облегчение. А он напялил на меня ту самую вещь, которую взял у сына. Как бы ни было удивительно, это вновь оказалась рубаха. Особенным разнообразием одежда, которую я ношу, не отличается. Эта рубашка оказалась довольно поношенной. А ещё, если в доме США предоставленная им одежда показалась мне просто мешковатой, и более никаких жалоб я не испытал, то сейчас мне показалось, что меня одели в платье. Хотя она была так же до середины бедра. Да и явно не женская это одежда… Но отсутствие штанов меня всё же достаточно смутило. — А штаны? — осмелился осведомиться я, и тут же пожалел. — Тебе они не пригодятся, — Германия усмехнулся и поднял с пола мои вещи. — И ты кое-что забыл. Носки и трусы тоже считаются за одежду, которая была на тебе. — Отлично. Привет, простуда, простатит, цистит, все ко мне. — Снять, сказал. Я нервно выдохнул и судорожно снял с себя всё, что было велено, и сунул ему в руки к остальным вещам. — Доволен? Ай да красавец, а? Отморожу себе задницу — и себе поймаешь болячек, так и знай, — профырчал я, скрестив руки на груди. — Отвратительно, — он будто и не заметил моего выпада, смотря на мои вещи. — Сейчас же к чертям сожгу. — Э-эй! — задохнулся я. — А она тебе тоже не понадобится. Возмутительно. Он хочет сказать, мне теперь всё время придётся в одной рубахе ходить? Это уж совсем некультурно, не говоря уже о том, что застужу себе всё, что можно. Хотя, о каком культурии речь? Действительно, чего это я так путаю! Да уж… Тем временем меня отвели обратно по коридору и завели в какую-то комнату. Догадаться не трудно — спальня. По всему телу побежали мурашки. Его спальня. Затряслись колени. — У тебя всегда на кровать такая реакция? Сочувствую, — Империя протолкнул меня глубже в комнату, а сам остался в дверном проёме. — Ты сиди здесь, а я пойду сожгу твои вещички, как и обещал. Ты уже прощался со своей свободой? Если нет, сейчас идеальный момент для этого, — и дверь за ним закрылась. У меня заслезились глаза, и я обессиленно и одновременно нагло сел на кровать. Как бороться с противоречивыми чувствами? Какие именно чувства принять, чтобы было легче? Ведь с одной стороны мне жутко страшно, а с другой — невероятно хорошо, что наконец ГИ рядом. От страха мне тошно, но второе — это просто обман. Да, правду говорят, что правда горькая, а ложь сладкая. Только что делать, когда горечь и сладость смешиваются? Не верный ли это признак сумасшествия? Как там его? Стокгольмский синдром?.. Или в моём состоянии это норма? Хотя да, в моём состоянии сумасшествие — это скорее всего нормально. Я проглотил слёзы. Мысли о Рейхе перестали иметь значение, и я снова полностью окунулся в собственное отчаяние. И что теперь я буду делать? Просто ждать? А чего ждать? На что я вообще надеюсь? Чем собираюсь дышать всё время, что я буду здесь? Господи, я уже догадался, что тебя не существует, — иначе бы ты давно услышал мои молитвы, — но дай хотя бы какую-то надежду. Я взялся за ключик. Этого недостаточно. Ключ — это лишь напоминание о моей свободе. Но каким волшебным способом я вновь могу её добиться? Хоть что-нибудь… Хоть самое глупое. Через некоторое время дверь тихо скрипнула и открылась. Я упрямо не смотрел на вошедшего Империю, хоть и почти что голый сидел на его кровати. Сердце забилось где-то под коленкой. Что он сейчас сделает? — На самом деле я рассчитывал, что Рейха не будет дома, — непринуждённо бросил он. — Что ж… — немец сделал два широких шага и встал прямо передо мной, а затем бесцеремонно схватил за волосы и силой поднял мою голову. — На меня смотри, — мне не оставалось ничего, кроме как подчиниться, но я его почти не видел, потому что таял в иллюзорном удовольствии от прикосновения, хоть и такого грубого. — Итак. Чтобы более спокойно жить в этом доме, ты должен запомнить как минимум одно простое правило: во всём слушать меня и ничему не сопротивляться. Нетрудно запомнить, не так ли? Но есть ещё кое-что. Не советую прятаться от меня в этом доме. Я всё равно тебя найду. Методы наказания узнаешь, если нарушишь. Вопросы есть? — Нет, — вяло ответил я. — Отлично, — мои волосы оставили в покое. — А теперь встань и иди за мной, — ГИ подошёл к двери, которая была в комнате кроме выхода, и открыл. Я поспешил повиноваться и мигом оказался рядом. Я не знал, как он будет наказывать меня, если я ослушаюсь. Но это точно что-то не очень приятное. Вряд ли наказание связано с очередным насилием моей задницы — совсем не уверен, что он будет ждать, когда я нарушу его дурацкие правила. Нет, правила, конечно, казались очень простыми. Однако сколько всего скрывается в этом «во всём слушать меня, не сопротивляться»! Ведь он может приказать что угодно. Нет, это действительно серьёзно. Этот извращенец таких приказов напридумывает, что страшно представить. За его широкой спиной я мельком заглянул за дверь и понял, что это…ванная комната. Не слишком ли жирно персональную ванную, м? У Рейха тоже такая есть? Интересно, сколько вообще ванн в этом домище? Тем временем меня протолкнули вперёд. — Сейчас отмоем тебя. — Ээ… Я могу сам, честно, — опешил я, одновременно чувствуя предательские мурашки. — Что конкретно ты от меня скрываешь? — хохотнул Германия и развернул меня к себе, схватив за руку. Я тихо пискнул. — Чего я там не видел? — Чёртов извращенец, — выдавил я, а сильные руки немца уже томительно медленно снимали с меня совсем недавно надетый единственный элемент одежды. Я сжал зубы, а он нарочно притянул меня за талию, продолжая уж слишком интимно долго снимать рубашку. Нет, так одежду не снимают. Он же… Он же вовсю меня гладит. А мне… Мне нравится?.. И спустя какой-то миг я окунулся в тёплые ласки Империи, который так настойчиво их мне дарил. На эти мгновения здравый смысл утёк из моей головы, как вода сквозь пальцы, и, даже очень стараясь, я не смог удержать осознание происходящего. Смутно, словно во сне, я чувствовал прикосновения горячих рук на своей спине, пояснице, талии, даже ягодицах, и здесь руки задерживались особенно. — Пусти… — слабо попросил я. — Сначала прекрати стонать, дурачок, — прозвучал горячий шёпот где-то совсем рядом с ухом. — Что за бред, я не стону… — будто в горячке лепетал я.Какой же ты глупенький.
— Не правда…И сам жмётся. Как мило.
…Жмусь? Меня словно рывком вытащило из сладкого обмана, я открыл глаза и захлопнул рот. Реальность ослепительно ярко встала передо мной, будто включили свет. Я действительно позволил себя обмануть, а теперь явно по своей воле лежал головой на груди немца, плотно прижимаясь остальным телом. Что он ещё говорил? Стонал? Стонал? Видимо, действительно. Сейчас, когда я примолк, ласки мигом остановились, и я сделал два быстрых шага назад, выпутавшись из объятий ГИ. Что это было? — В чём дело, фарфор? — ехидно осведомился Германия. — Это ужасно, — ответил я, качая головой из стороны в сторону и всё дальше отходя к стене, пока, к собственному ужасу, не коснулся её спиной. — Правда? А мне показалось, что тебе понравилось, — самодовольная улыбка сияла на его лице, и он незаметно вновь приближался, будто плыл по воздуху. — Не подходи, — пискнул я и обнял сам себя, уткнувшись взглядом в пол, будто мои собственные руки послужат щитом, который не подпустит немца к моему телу. — Что ты сказал? Подойти? — ГИ вновь оказался почти вплотную, и я неистово затрясся, не поднимая глаз. — Убери руки. Как я умудрился стать чужой игрушкой? Когда это произошло, и кто за меня подписал согласие на все эти жизненные испытания? Почему я не мог быть кем-то другим, на чью долю не выпало бы узнать, что такое, когда ты — никто? Никаких прав, одни обязанности. Несколько из них мне уже довелось узнать. Слушать его. Не сопротивляться. Не прятаться. Что ещё меня ожидает? А ещё... Мне кажется, или сейчас я всё же что-то из обязанностей нарушаю?.. — Ты плохо меня расслышал? — прозвучал угрожающий голос Империи. Я, убиваемый изнутри ненавистью, страхом и неприязнью одновременно, медленно развёл руки в стороны. — Молодец, — сухо похвалил он и почти что рывком, без прежних милостей, избавил меня от потрёпанной рубашки. Я продолжал дрожать так, словно мне в лицо смотрит дуло пистолета. Когда щёлкнул выключатель, сменивший мою отчуждённость на слепой страх перед тем, как легко обмануть мой зависимый организм? Но Германия не обращал внимания на мои душевные переживания, лишь подхватил под руки, как котёнка, и без труда поставил в ванну, а потом резко окатил холодной водой, заставив снова увидеть потухающий мир в красках и вскрикнуть. — Не кричи на весь дом, отвлечешь Рейха от его недовольств, которые он высказывает стене. Первым делом мыльной пеной покрылись мои волосы. Рваные массирующие движения чуть было не заставили меня снова впасть в транс, но я дал себе мысленную пощёчину. Дальнейшая помывка и без лишних самоодёргиваний прошла не слишком приятно. Тратить на меня тёплую воду, видимо, оказалось не царским делом, потому что к тому моменту, когда меня начали вытирать, я продрог, как будто тридцать раз окунулся в прорубь. Вновь надетая на меня тонкая рубаха показалась мне тёплой. Однако это довольно прохладное событие не было лишено и хорошей стороны: по крайней мере, больше никаких пошлостей мне терпеть не пришлось. Но ноги всё также нещадно стыли. Когда меня потащили обратно в комнату, я наконец посмел сказать слово в повисшей с начала водных процедур тишине: — Мне холодно… — Да? Неужели? — Пожалуйста, ну хотя бы носки… Я же ног не чувствую. — Посмотрим на твоё поведение, — фраза, как если бы я снова стал ребёнком. Хотя, не есть ли я ребёнок в его понимании? Но если я ребёнок, почему он играет со мной в, гхм, слишком уж взрослые игры? Хотя, и так понятно. Он просто больной. Я ничего не ответил, краем сознания думая, что, скорее всего, моё поведение ему в любом случае покажется неудовлетворительным, а значит, я буду продолжать ходить всё равно что голый. Меня небрежно бросили на кровать, спина соприкоснулась с мягким матрасом, слегка отпружинив. Я внутренне напрягся, чисто инстинктивно пониже оттягивая единственное, что могло бы меня прикрыть. Сколько бы раз он не видел меня голым, невозможно так просто смириться с наготой перед ним. И именно с ним. Как можно так открываться перед тем, кому столь не доверяешь? — Раз уж ты теперь не пахнешь этим противным США… Не говори о нём так, тварь… Но эти слова не смогли сорваться с моих уст. Во-первых, так я дам более неопровержимый факт своих симпатий к Штатам, а во-вторых, на мгновение мне стало страшно, что сейчас раздастся звук расстегиваемого ремня. Но нет, не станет же он, когда в доме его сын? Хотя, от него можно ждать чего хочешь. -…Значит, можешь гулять по дому, — неожиданно завершил он. А зачем было бросать на кровать? И… Ого, у меня есть права! Целое одно! — Что-то не верится, что ты не будешь держать меня прикованным к ножке кровати. — А тебе хочется? Я вновь промолчал, смотря на немца с унизительного положения. Даже несмотря на новоприобретенное право, сдвинуться под пристальным взглядом его глубоких глаз было проблематично. — Молчание — знак согласия, Польша. — Да ничего я не хочу. Вообще ничего. Дай спокойненько сдохну. — Не получится, — парировал он. — Да ничего мне не мешает найти что-нибудь острое в твоём доме и перерезать себе горло. — Попробуй, — безразлично пожал он плечами, и у меня не осталось аргументов. — Если вдруг проголодаешься, можешь попробовать попытать счастья в столовой. Если, конечно, найдёшь её, — Империя в очередной раз расплылся в коварной улыбке и неожиданно резко покинул меня. Я даже не успел понять, что произошло. Неужели, — нет, серьёзно, — неужели в этом доме меня порой будут оставлять одного? Роскошь, золото, драгоценность. Отлично. А то я уже думал, придётся всегда быть рядом. Всё ещё не до конца веря свалившемуся на меня спокойствию, я сел и впервые осмотрел комнату так, как следовало бы. Да, сразу видно, что не к скромному человеку попал. Неужели больше некуда тратить бюджет страны? Кровать — не кровать, а… Хм, королевское ложе — не слишком скромно сказал? Но кровати такого размера я ещё правда не видал. Да здесь могут спать человек пять, и будет свободно. Остальная обстановка комнаты тоже была преувеличенно напыщенной для меня — супер мягкие ковры, витиеватый большой шкаф, тумбочки со светильниками, обои какие-то с золотыми узорами, ну в общем аж голова кружится. А вот в том, что весь дом убирает не ГИ, я был почти на все сто уверен. Во-первых, дом слишком уж большой, а во-вторых, не царское это дело. А он же, как погляжу, царь, король, монарх, в конце концов. Итак, что мне теперь делать? Сколько раз я уже задавал себе этот вопрос?.. Не важно. Но сейчас передо мной встал выбор — ого, вот это действительно неожиданно. Остаться здесь, пойти разведывать обстановку в этом дворце и понять, под какие вообще извращения тут такая площадь (и потеряться, конечно. Мне нужна бумага и перо, карту рисовать), или пойти попробовать добиться того, чтобы хоть немного поесть? При последней мысли мой живот одобрительно проурчал. Интересно, сколько времени, если я уже проголодался? Я поискал глазами на стенах часы. Нашёл — они почти сливались со стеной. Три часа дня… Когда время успело пролететь? Только что я прощался с Америкой, а вот уже и вечер не за горами. Я вздохнул. Если я выйду, велик риск столкнуться с Германией или его сынком, — что-то мне подсказывало, что с последним дел лучше тоже не иметь. По крайней мере пока что, пока не понятно, что он из себя представляет, — а если останусь здесь, рано или поздно Империя вернётся, а я останусь совсем голодный, время будет потрачено впустую, зато без лишних рисков. Но в то же время неизвестно, что он будет делать. Предугадывать бесполезно — в его голове чёрт ногу сломит, вообще непонятно, чего ждать. Итак, что мне выбрать?