Потеряться в космосе

— Я прислушивался к словам отца до последнего. Я вздрогнул. Несколько минут после его последней фразы мы молчали, думая каждый о своём. Я не решался уйти, но и сказать мне было нечего. Но сейчас Рейх вновь уверенно заговорил. — До последнего я был его послушной собачкой, которая поддавалась его манипуляциям. И только сегодня я наконец осознал, что мною манипулируют, а не просто издеваются надо мной. Он специально сделал так, чтобы я тебя ненавидел. Специально сделал так, чтобы я колебался с предложением союза. Чтобы я считал себя выше этого и в итоге не смог решиться признать свою слабость. Теперь я это понял, — Третий вновь обернулся на меня и проницательно посмотрел в глаза. — И теперь я признаю, что я слаб. Сейчас слаб. Я не понимал, к чему он сейчас это говорит, но слушал очень внимательно. Смотреть ему в глаза в ответ было трудно, но я выдержал. Его вид в ином случае вызвал бы лишь усмешку — глаза ещё влажные, лицо мягкое от слёз, но говорил Рейх серьёзно. — И ты тоже слаб, — вкрадчиво утвердил он. — Но если ты всё же присоединишься ко мне, — наследник протянул мне свою здоровую руку. — я помогу тебе, а ты поможешь мне. У нас одни цели, Польша. Один враг, — он приободряюще протянул руку ближе. Я же уставился на его руку, усиленно размышляя. Я уже думал об этом. Я уже думал о том, что мне однозначно нужен союзник, который всегда рядом. Единственным вариантом был Рейх, но тот ли он, с кем стоит дружить? После его рассказа я ещё больше сомневался. От осознания того, что этот парень хочет отомстить всем, кто по его мнению этого заслуживает, у меня шли мурашки по коже. Может, конечно, ещё не поздно повлиять на него, ведь в душе он всё ещё очевидно добрый и сострадающий. Хотя вряд ли я хоть когда-то хотел себе такого двустороннего друга. Но теперь у меня нет выбора. Рейх сейчас меньшее зло, чем Германия, а из двух зол выбирают меньшее. Либо союз с Третьим, либо я полностью во власти ГИ и его решений касательно меня. Либо я принимаю парня в друзья, либо окончательно становлюсь его очередным врагом. А быть врагом Рейха с такими его планами на будущее… Но это не единственная причина. Не страх заставил меня протянуть руку в ответ. Не из-за страха я пожал его ладонь. Мне действительно нужна его помощь. Немец широко улыбнулся. Сделка с меньшим злом заключена. — Отлично, — торжествующе сказал Рейх, крепко сжимая мою руку. — Но я не обещаю, что хочу кого-то убивать, — серьёзно заявил я. — Конечно. Этим мы с тобой и непохожи, да, Польша? — Пожалуй. Парень отпустил мою руку. С его лица не сходило довольное выражение, да и я сам чувствовал нечто похожее. Каким бы он ни был, только что я заручился его поддержкой. Даже на душе стало чуть легче, хоть он ещё ничем мне не помог. Хорошо найти себе друга. Но о США я не забуду. — Слушай. Я давно уже хотел тебя спросить. Зачем ты вот это носишь? — Третий указал пальцем на ключ на моей груди. Я замешкался. Каким бы он не стал мне другом, мне кажется, что до конца доверять ему тоже не стоит. Обойдётся как-нибудь половиной правды: — Ключ и часы — единственные вещи, оставшиеся у меня от прошлой жизни. — А, вот оно что… Часы до сих пор не идут? — Не идут. — Покажи. Я подозрительно на него посмотрел, но протянул руку с часами. Рейх внимательно посмотрел, потом изрёк: — Дай мне. То есть… Ну, я починю. Не волнуйся. — Одной рукой? — Легко. Слишком резкая смена отношения ко мне несколько напрягла меня. Совсем недавно я бы не поверил, что этот парень умеет вести себя по-дружески, не пытаясь тут же пресечь это чем-то вроде: «Хотя нет, забудь!». Но я заметил, на самом деле, с каким трудом он пытается быть дружелюбным. Его слегка напряженное лицо это выражало. И всё же, внутри он само добро. Жаль, он сам перестаёт верить в это. Я недолго метался, и всё же скрепя сердце снял часы с руки и протянул наследнику. Левая рука будто стала неестественно лёгкой, так я уже привык к часам. Рейх осторожно взял их и рассмотрел поближе, а потом постучал по циферблату. — Я так и думал, — он скинул с ног одеяло и осторожно слез с кровати, потом прохромал к своему столу и выдвинул там один ящичек, что-то достал и стал что-то делать с часами. Я не видел, что конкретно делает младший немец, потому что он стоял ко мне спиной. Ноги его дрожали, будто с трудом держа его. Это было мне знакомо, я сам на таких ногах хожу. Только причины на это у нас разные. Непонятно только, что лучше — быть изнасилованным, или упасть с крыши института. — Рейх, тебя правда скинули с крыши института? — тихонько спросил я. Раз уж мы теперь друзья, точнее союзники, почему бы мне не спросить? — А, ну да… Тебе отец сказал? Эти твари подстроили всё так, будто я хотел убиться, — рыкнул парень. — Якобы несчастный случай. Они силой затащили меня на крышу и вновь стали разминать на мне свои кулаки, однако в этот раз разрешили мне отбиваться от них стоя. Их было трое на меня одного, и ещё одна девушка, она стояла и хихикала, дразня, что я наконец дерусь лучше. Думаю, ты её смутно знаешь. Та самая, которая тебе ручкой в окно махала. Та ещё сука. Она, кстати, думает, что ты мой брат. Говорит, что ты хотя бы милый, — Рейх фыркнул и обернулся ко мне, хромая обратно к кровати и протягивая мне мои часы. — Внутри вода была, я её убрал и завелись. — Спасибо, — неуверенно пролепетал я, забирая часы и надевая их обратно на руку. Он даже настроил их на нужное время. — Гхм, — от слова благодарности он даже заметно покраснел. Неужели его совсем не благодарят? — Итак… — Третий сел обратно на кровать. — Я успел тогда одному придурку заехать ногой в челюсть, пока двое других меня за руки держали. Кажется, я выбил ему зуб. Так ему и надо, — самодовольно продолжал он. — Правда, потом меня за это толкнули к краю крыши, решив сделать то, ради чего пришли. «Толкай его, толкай!» — вот так та шлюха визжала. Пока я пытался поймать баланс, меня подтолкнули и я полетел вниз. Да, настолько они меня ненавидят, — добавил Рейх, увидев мои круглые глаза. — Но я тоже их ненавижу. Последнее, что я услышал, это «Сматываемся, пока нас тут не увидели», а дальше полёт… Только выучка заставила меня при приземлении энергию в кувырок перевести. Правда руку сломал, да об камни голову разбил всё равно, — он вздохнул. — Но хотя бы жив, назло сукам! Их, кстати, всё же поймали, потому что нашли меня быстро и их тоже привели. Так им и надо! Потом меня отвезли в травмпункт, а там уже только к вечеру и отец меня спохватился. Не знаю уж, как он узнал. А как он был зол! Не смог дать отпор, позор! Правда до этого случая он упорно игнорировал все мои травмы. А на то, что я каждый раз один на нескольких, он вообще плевал. Ему главное, чтобы я был работоспособен. А ещё чтобы я был таким, каким он хочет. Как видно, ни одного я не выполняю, значит я нахрен не нужен. Слова вырывались из него так стремительно, что я еле успевал схватывать. Видимо, ему уже давно хотелось выговориться, но было некому. И он рассказал мне всё это даже несмотря на то, что буквально минут десять назад сказал «Достаточно болтовни». У него нет друзей, которым он может всё это вылить. В этом мы тоже похожи. Сходств так много, различий так мало, но мы совершенно разные. Впредь я даже мысленно не стану этого отрицать. — Ладно, — этим словом парень закончил свой монолог. — Хочешь есть? — Я бы не отказался, — хорошо, что он наконец сменил тему, а то от противоречивых чувств к нему было неуютно. — Я тоже. Пошли на кухню, — Третий снова встал, я следом, и он небрежно поправил одеяло одной рукой, а потом неустойчиво и хромаючи поплёлся к двери. — Так как я готовить ближайший месяц не смогу, придётся это полностью делать тебе… Чёрт, как же досадно, что я не успел тебя научить даже нормально нож держать! — Всё я держал! — Ага, так, будто пырнуть кого хочешь. У меня ёкнуло сердце. Что за навязчивая мысль… — Вовсе нет, — уже не так уверенно пробубнил я. Рейх вздохнул и замолчал. В тишине слышно было, что при каждом шаге он тихонько шипел. Мы приблизились к столовой, немец открыл двери и поплёлся на кухню. Когда мы оказались на кухне, он спросил: — Надеюсь, ты хотя бы яичницу нам сварганишь? — Слава Богу «нам», а не тебе яичницу, а мне кусок хлеба, — усмехнулся я. — Конечно, смогу. Как я, по-твоему, жил пять лет в одиночестве? — Потому и спрашиваю, что ты худющий был ещё до войны с Германией. Я фыркнул и стал доставать нужные ингредиенты и складывать на рабочем столе, а наследник уселся на стул, охнув. Сейчас я почувствовал себя так, будто наши роли поменялись. Тогда, когда он в первый раз впустил меня на кухню, это он возился у плиты, а я сидел на стуле. — Это у меня такое телосложение, — оскорбленно оправдался я. — Да, да, — без сарказма примирительно сказал он. — Глупо сказал. Ведь меня самого дрыщем обзывают. — Не такой ты и… — Для военного — дрыщ, — парировал Третий. Интересно, почему я до рассказа самого Рейха не мог догадаться, что он учится на военного? Можно было и догадаться, учитывая желание Германии сделать из него подобного ему. Действительно глупо было предполагать, что он может быть медиком или типа того. — Может, это просто не твоё? — аккуратно спросил я, поставив сковороду на огонь. — Не говори так! — резко ответил Третий, так что от неожиданности я порезался ножом, которым нарезал бекон. — Я стану военным! — я сунул раненый палец в рот, потом посмотрел на него и укоризненно глянул на Рейха через плечо. — Что? Ой!.. Из-звини. — Придётся есть яичницу с польской кровью. Мечта Германии, — хмуро сообщил я. Наследник поднялся и подошёл ко мне. — Покажи, как режешь. Я снова слизал кровь с пальца и стал резать. — Естественно порежешься. Смотри, левую руку прям под нож не суй, вот так… И увереннее движение правой. Ты же правша? — Правша! — Почему тогда так неуверенно? И вообще, ты руки мыл?.. — Нет… — Кошмар! Я тебе каждый раз буду напоминать? Откуда я знаю, где конкретно твои руки ночью были? Фе… Представить же страшно. И всё же, узнаю характер Рейха. Хоть мы и якобы подружились, хоть стали союзниками, он не меняется. — Нигде они не были, — бросил я, уже подставив руки под воду, и в то же время со стыдом вспоминая ночь. Но мои руки-то ничего не трогали! — И вообще, я после сна умывался и руки мыл уже. — Давай шустрее, сковорода что, зря на огне? — я принялся дорезать бекон, а потом положил его на горячую сковороду. — А ты чего так покраснел? Тебе жарко? — Нет, нет. Просто не стоит говорить мне про ночь, хорошо? — Ой… Точно. Боже, стыд, я же всё знаю и говорю такое… Я на автомате нагрубил. Прости. Так непривычно слышать от него извинения. — Ничего. Честно, ничего. Интересно, откуда он знает? Хотя, глупый вопрос. Не тяжело догадаться по моему внешнему виду. Да и при первой стычке в этом доме он назвал меня подстилкой. И, кажется, тогда его не сильно это удивило, однако вызвало очевидное отвращение. — Иногда я забываю об этом, но когда случайно вспоминаю, мне противно, — честно признался Рейх. — Вразумить не могу, как можно…парня… — Я думаю так же. — Этим только порочить себя да всю свою нацию. Вот каждый так будет делать, и что тогда, переведёмся к чертям… Когда приду к власти, обязательно эту грязь всю выведу. Таким людям в психлечебницах место… Приятно было осознавать, что в этом доме хотя бы один человек точно не изнасилует меня. Спасибо, Господи! — Согласен, — подтвердил я, собираясь разбить яйца. — Стой, ты что? Собрался яйца прям так бить в сковороду? Я замер. — Да, а что? — Это же будет неэстетично выглядеть! И будет слишком много жира! Выложи бекон на бумагу. — Э-э… Я не знал, я всегда так делал, — пролепетал я, выполняя указание. — То-то он сказал, что сможет сготовить яичницу. И вообще, яйца лучше не бить сразу в сковороду, так может попасть скорлупа, и её будет неудобно убирать. Лучше сначала на блюдце, — он достал блюдце и протянул мне. — Какие сложности для обычной яичницы… — я поставил блюдце и разбил на него одно яйцо. И действительно, там оказался кусочек скорлупы. Я убрал его. — Да и вообще, скорлупа — это кальций. — Скорлупа хрустит неприятно, и можно даже язык порезать, — возразил Рейх. — Ох уж эти, как их… аристократы… — Чего говоришь? — Ничего, — я уже неумело перекладывал разбитые яйца с блюдца на сковороду, а потом снова облизнул палец. — Кровь что-то не останавливается. — Может, от испытанного ранее шока свёртываемость понизилась? — Какой там шок… — пробормотал я. — Скажи ещё, я поседел. — Ну, если присмотреться… — Ничего подобного. У меня волосы русые сами по себе, — я возился с яичницей. — Я просто глубоко порезался. А вы вот с Германией точно седые. — Эй! Просто мы — чистые арийцы! — Арийцы? Это ещё что? — Я хотел сказать — немцы, — поспешно исправился парень. — Да, просто немцы. Почти все немцы блондины. — Думаю, нет смысла думать о том, кто такие «чистые арийцы»? — Не стоит. Но на всякий случай запомни это слово. Вдруг позже случайно встретишь. — На что ты намекаешь? — Пока ни на что. Следи за яичницей. Её, кажется, уже пора снимать. Кажется, не один я, даже несмотря на наш союз, пытаюсь что-то скрыть. Я вздохнул и стал выкладывать яичницу на две тарелки, поровну кладя бекон, с которого уже стёк жир на бумагу. — Надеюсь, мы не станем выделываться, и поедим без пиршеств? — Что значит — пиршеств? — недоумённо спросил Рейх. — Ну, у вас каждый приём пищи выглядит как празднование. — Не-е, ты что. По праздникам пуще. Вот скоро Рождество, тогда тебе придётся напрячься. А восемнадцатого января у отца день рождения, но, надеюсь, к тому времени мне уже снимут гипс. Вроде, повреждение там не слишком серьёзное, хотя я услышал это лишь мельком из разговора врача и отца — я же несовершеннолетний, кто такому что расскажет, — парень фыркнул. — Рука и голова мои, между прочим… Да и вообще, это по-людски я несовершеннолетний. А так — вполне уже. Но ведь по бумажкам всего двенадцать. Ерунда какая-то. Дети в моём возрасте ещё в песке ковыряются… — Но я так и не понял — к вот этому надо что-то ещё? — прервал его монологи я. Да уж, одно действительно изменилось. Третьего будто прорвало на разговоры. Не знаю даже, хорошо это, или плохо. — А… Ну, ты же, наверное, хотел бы поесть получше? Я кинул на него слегка хмурый взгляд. Не знаю, как он, но если придётся делать что-то ещё, я столько не съем. А в прислугу Рейху я ещё не спешу записываться. — Я же лопну. Тем более, у меня, так сказать, нет аппетита… — Ну хотя бы помидор нарежь, — виновато, но одновременно улыбаясь сказал он. — И чего-нибудь попить нужно устроить. — Ну ладно, — я достал пару помидоров и стал нарезать их на тарелочку. — Ай, криво как-то… Не моё это — готовить красиво. — Возможно. Но тебе некуда деваться. Просто режь увереннее, скоро научишься. С помидорами я расправился как можно быстрее, и обошлось без лишних травм. В качестве «чего-нибудь попить» стал наливать в стаканы обычную воду. — В-вода? Ты уверен? Можно же сок, молоко, чай, кофе, в конце концов. — Не хочу. Парень несколько раздражённо вздохнул, но сдержался от рвавшейся наружу грубости и потёр здоровой рукой лоб. — Упрямый… — пробормотал он. Через минуту мы уже завтракали в столовой. После той случайной мысли о ночи мне было до сих пор немного дурно, а в воцарившейся тишине, нарушаемой лишь звоном столовых приборов, надоедливая мысль так и сидела в голове, вызывая противоречивые чувства. От этого кусок в горло не лез, но я ел, понимая, что мне это нужно. Всё же я никогда не изменю мнения о том, что Германия — это самое отвратительное существо на планете. Как бы не был он прекрасен снаружи, внутри этого драгоценного камушка тёмная пустота и страшные монстры. Но хорошо, что моя жизнь даже сейчас не хочет становиться сплошной чёрной полосой. Где-то за этими стенами у меня есть настоящий друг, который связал меня с собой — нарочно ли, случайно ли… Но он есть. По крайней мере, я надеюсь, что он действительно мне друг. Чем больше времени проходит со дня нашей последней встречи, тем более призрачным кажется тот факт, что он вёл себя со мной искренне. А сегодня я получил поддержку и относительное доверие немецкого наследника. Это нельзя назвать совсем уж отличным событием, но и плохим не назовёшь. Плохо лишь то, что, учитывая его характер и цели, я могу впутаться туда, куда не хотел бы. Никто же не знает, что может произойти через месяц, год, десять лет… Но сейчас он сидел по левую руку от меня и неловко пытался есть. Я следил за ним краем глаза. Левая здоровая рука его не слушалась, а если бы и слушалась, то не привык бедняга есть одной рукой — как ножом резать? Я видел, как он неловко пытался резать одной рукой, потом бросал эту затею и резал вилкой, что тоже у него выглядело крайне неумело. Сейчас он был таким… беспомощным? — Может, тебе помочь? — вконец не выдержал я. — Не нужно, я сам, — упрямо заявил Рейх, ковыряя в тарелке. — Кстати, вышло не так плохо, как могло бы быть. — Спасибо, — я вздохнул, опять уткнувшись в свою тарелку.

* * *

После завтрака Третий сказал, что «пожалуй, пойдёт в ванную», и исчез в своей комнате довольно надолго. Я вполне осознавал причину — так же, как есть одной рукой, было крайне неудобно и мыться, учитывая, что больную руку нельзя мочить. Однако, когда после этого Рейх нашёл меня на моём ныне излюбленном месте — на втором этаже в библиотеке у окна — он пытался выглядеть так, будто ему не составило труда ни помыться, ни одеться, хотя у него не была застёгнута половина пуговиц, а брюки спадали — видимо, не смог надеть ремень. Но что-то ещё было не так. — Хорошая сегодня погода, да? — подтянув брюки, он подошёл ко мне и тоже посмотрел в окно. — Интересно, как скоро пойдёт снег… — А где твоя повязка? — спросил я, вдруг заметив, что голова Рейха не обвязана бинтом. — Снял, — махнул рукой парень. — Она спадала и была грязная. — Но так нельзя. Нужно, значит, наложить новую. — Не нужно, — протянул немец. Я же приблизился к нему. — Эй, т-ты чего? — он тут же отошёл от меня на шаг. — Всего лишь хочу посмотреть на рану. — Да там ничего страшного, подумаешь, ушибся… — Рейх даже прикрыл часть головы выше лба и чуть сбоку рукой. — Я обещал помогать тебе. Так что давай обработаем рану, чтобы не занести инфекцию. — Какой же ты упрямый… Ты обещал мне помогать, а не нянчиться со мной, как мамочка! Я поджал губы и спрятал взгляд, замолкнув. Несколько секунд наследник хмуро смотрел в окно, но потом глянул на меня и почти что прошептал: — Боже, я сказал глупость. — Ничего. Я уже почти привык… Немец вздохнул. — Ладно. Ладно. Давай сделаем, как ты сказал. Я поднял на него взгляд. — Я знаю, что я не сахар. Ты уж извиняй, — добавил он. — Пошли ко мне в комнату, у меня есть аптечка… Через две минуты мы уже спустились и оказались в комнате Рейха. Могли бы и за минуту добраться, но Рейх хромал, да и мне до сих пор было не совсем удобно переставлять ноги. В комнате Третий достал аптечку, сунул её мне в руки, а сам сел на кровать. — Валяй, — просто бросил он. Одной рукой я на всякий случай поправил рубашку, а потом положил аптечку рядом с парнем и раскрыл её, после чего немного боязливо протянул руки к голове немца. Рана была скрыта под густыми волосами. Немного волос было выбрито. — Тебе же…швы наложили, — тупо произнёс я. — Ну да, типа того. Но до этого он сказал так, будто просто поцарапался. Хочет стать сильным, но хочет пустить рану на самотёк. Странный. Я взял из аптечки зелёнку и стал осторожно обрабатывать. Рейх стиснул зубы. — Больно?.. — Не то чтобы… Просто меня напрягает, когда надо мною возится парень с голыми ногами. Я фыркнул. — Попроси тогда своего отца дать мне хоть какие-нибудь штаны. Мне самому, знаешь ли, неудобно так ходить. Чувствую себя совсем голым. — Только без подробностей. Дальше процедура прошла молча. В конце я снова перебинтовал ему голову, он лишь вздохнул, смирившись с этой необходимостью. — Спасибо, — сказал немец так тихо, что я еле расслышал. Тем не менее, это всё равно немного согрело душу. Скоро настало время обеда, но я был ещё сыт. Рейх настоял приготовить хоть что-то «ради практики», а то к вечеру придётся готовить уже для ГИ, а он не слишком любит оплошности. Пришлось послушаться. В процессе готовки Третий вновь исправлял меня почти на каждом шагу, однако суп всё равно вышел по его мнению негодным. — Всё потому, что ты добавил мало одного и много другого, хотя надо было наоборот, слишком медленно резал, так что что-то совсем разварилось, а ещё пересолил. С тобой на кухне глаз да глаз… — вот что он изрёк. Не то чтобы я совсем обиделся, но суп пришлось выливать, и я чувствовал себя самым неумелым поваром на свете. А что было, когда пришло время готовить к приходу Германии! Я переживал. Оплошность — и снова сутки в подвале, а может, больше. Может, Рейха даже посадят туда вместе со мной. — Успокойся, — всё говорил мне Третий. — Когда у тебя трясутся руки, шанс напортачить куда больше. При готовке я действительно старался, но я, чёрт возьми, впервые готовил такие сложные блюда! Ещё и выглядеть всё должно, как в ресторане. Неудивительно, что в итоге Рейх оценил всю мою стряпню как «Ну-у, пойдёт». Когда Империя вернулся домой и я разложил всё на столе, — тоже не без поправок Рейха, — я без какого-либо разрешения уселся на один из стульев и спрятался в сложенных на столе руках. Естественно, из всего наготовленного порции для меня не было. — Почему даже не поздоровался, Польша? — послышался голос Германии посреди трапезы. — Я устал, — пробубнил я в стол. — Рейх, это же он всё это готовил, ведь так? — Да, отец. Пришлось его принудить. Но он, конечно же, готовит отвратительно. Мне очень жаль за это. Он немного приукрашивает. Никто никого не принуждал. Хотя готовлю я действительно отвратительно. Но ему нужно было так говорить, это я понимаю, как и понимаю то, как лживо он ведёт себя в основном. Просто надевает на себя надменную маску, хотя на самом деле не такой. Боюсь, эта маска скоро прочно к нему прирастёт. — Что ты с ним сделал? — через пару минут спросил ГИ у сына. — Почему он такой убитый? — Использовал свои методы обучения. Ему, видно, пришлось не очень по душе. — Интересно… Учи его так дальше. Он не должен чувствовать себя здесь, как дома. И мне нравится, когда он немного не в себе. Ах ты гад! Ещё и не стесняется говорить, посмотрите. Он, похоже, вообще ничего не стесняется. Совсем ничего. От «пройтись голым по улице» до «трахнуть парня». Не удивлюсь, если ГИ бы не постеснялся совместить это и выебать меня на улице. Хотя, если уж ему ничего не стоило изнасиловать меня в полном стран здании… Когда-то ужин наконец закончился. Я уже почти что уснул, но меня резко окликнул наследник, после заставляя убирать со стола. Но я понимал, что это всё не больше, чем спектакль, и я играл свою роль, помогая Рейху хоть немного подрасти в глазах отца как тот, кто умеет также жестоко, как он, обходиться с подчинёнными. Мне же, в общем, было абсолютно плевать на то, думает ли Германия, что я просто тряпка, или нет. Главное, что у меня есть ценная поддержка, и с ней я не останусь совсем уж бедным и несчастным. Жалко только, что в общество Империи всё равно придётся время от времени возвращаться. После того, как Рейх отпустил меня, Германия тащил меня по коридору. — Ты хотя бы старался, когда готовил? — Старался. — Но ты же понимаешь, что вышло плохо? — Понимаю. Я вообще-то не повар. И что же ты теперь, накажешь меня? — Нет, ты будешь вознаграждён за старание. — Ч-чего?! — Я пошутил. Обойдёшься. — Я-то действительно обойдусь. А ты наверное изведешься, бедный. — Ещё слово — и ты действительно наказан. И что он хочет сказать? Что всё же не собирается приковывать меня к стулу в подвале? Но в итоге так и оказалось. Не знаю, каким таким пониманием он ко мне проникся, но он решил не наказывать меня за неумелость. Если по-честному, я действительно не виноват. Но с каких пор у Германии есть понятие о честности? А может, он сам слишком устал, чтобы придираться? ГИ лишь положил меня в кровать, разделся, лёг рядом и крепко меня обнял, как игрушку. Однако не было в этих объятиях любви, одна только похоть. Он нарочно прижался пахом к моей заднице, а его руки некоторое время блуждали под моей рубашкой. Он, видимо, думал, что это будет меня дразнить, ведь я чётко осознавал, что он дальше не зайдёт. Думал, наверное, что мне будет жаль, что не зайдёт. Но нет. Хоть чужеродной части меня и нравились ласки, сейчас я усилием держал её на поводке. Пусть не рыпается.