* * *
— Знаешь, ты был прав, — сказал Рейх. Сейчас мы были на кухне. — Когда ты ушёл, я продолжил подслушивать. Отец сказал этой Барбаре, что я не должен много с тобой контактировать, чтобы ты дурно на меня не влиял. — Никак она ещё и на кухне начнёт следить? — Не знаю, — пожал он плечами. — Погоди, а ты не слишком много режешь? — Германия разрешил мне поесть за общим столом, — угрюмо ответил я. — А… Хм. Ты, эм?.. — Что? — не понял я. — Заслужил чем-то? — парень сморщился. Теперь понял. — Нет, нет. По крайней мере, ничего такого не было. Просто он думает, на сытый желудок я стану послушнее. С голодовкой же не вышло… Глаза мои видишь? — я глянул на наследника. — Видишь там некормленную зависимость? — Звучит дико. — Я знаю, — я вздохнул и небрежно поправил воротник, почему-то стыдясь утренних укусов, и продолжил готовку. — Но когда что-то такое произойдёт, ты поймёшь это по моим довольным глазам, если не услышишь до этого. Глаза-то довольные будут, но самому мне будет паршиво. — Не понимаю. Ты хочешь сказать, что зависимость — будто твоя вторая личность? — Ну, наверное, можно сказать и так. Это отвратительно, Рейх. Когда тебе хочется, тебя всего ломает, любое прикосновение Германии вызывает мурашки, но на самом деле ты до чёртиков боишься ложиться с ним в постель. — Какой-то кошмар. Я бы сошёл с ума. — Я и так схожу с ума. Завтрак за общим столом не принёс мне особенного удовольствия. Барбара относилась ко мне с преувеличенной жалостью. Конечно, ведь я — бедненький сыночек страны, умудрившийся уродиться человеком. Так у меня ещё и не всё в порядке с головой! Как тут не жалеть, да? — Приятного аппетита всем, — сладко сказала Барбара, когда мы только садились. — И тебе, Альбертик. Меня тогда чуть не вырвало. От такого есть не хотелось, но я сделал вид, что на самом деле очень проголодался — не хотелось, чтобы ГИ подумал, что Рейх позволял мне есть столько, сколько я хочу. Барбара явно лишняя в этом доме. От неё даже атмосфера не такая. Никогда не испытывал неприязни к людям, но сегодня точно могу сказать, что как минимум такой тип людей ненавижу. После завтрака она уволокла Рейха учиться, а я же остался наедине с Германией. Мельком глянув на него, а потом на свою пустую тарелку, я встал со стула и стал исполнять свою обязанность — убирать со стола. — Спасибо за разрешение позавтракать, — я даже не смотрел на него. Я сказал это, понимая, что так покажусь более покорным и одновременно не навлеку подозрений на Третьего. Но на самом деле я ни за что бы не поблагодарил ГИ. Но хочешь жить — умей вертеться. — Не за что, фарфор, — он стал вставать, но я не обратил на это внимание. — Алмаз, — хмуро поправил я. И не заметил, как немец подошёл сзади, когда я тянулся вперёд за тарелкой. Он взял меня руками под ягодицы. — Ох! — вздохнул я и обернулся, но одной рукой Германия грубо опустил меня на стол, и я упёрся в него щекой. Он вернул руку на место. — Хм… — на слова меня не хватило. — Хороший мальчик. Послушный… Его руки начали мять мою пятую точку. — Чего тебе надо?.. — выдавил я. — Догадаешься? — С-серьёзно? Н-но… А что если… — Они сейчас заняты. — Пусти меня, — жалобно проскулил я. Я, в конце концов, не доубирался! — Интересно. Отпустить. Хочешь сесть вот так? — ГИ взял меня за бёдра и потянул вниз. Я шлёпнулся на колени, но руки он убрал. Я недоумённо развернулся, утыкаясь взглядом в его пах. Вашу ж мать. Я мгновенно вспомнил те ужасные часы в своём кабинете. Тогда он почти так же опустил меня на колени. С тех пор он ещё никогда не намекал на что-то подобное. — Германия… Я лучше дальше убираться буду… — я собирался отползли под стол, но Империя схватил меня за волосы. — Ты же послушный мальчик, хочешь сделать мне приятно… Давай без лишних уговоров. Приступай. Сука. Какая же ты озабоченная тварь, Германия. У меня действительно чесались руки сделать это, но сознание боролось. Но сбежать никак! Он прочно держит меня. Глупо было бы полагать, что его терпение не закончится так скоро. Три дня назад я сбежал, когда он хотел, неудивительно, что он всё ещё недоволен. Эта ситуация казалась мне такой же неуместной, как присутствие в доме человека. День ведь начинался относительно спокойно, почему же происходит вот это?Ну давай же…
Одновременно с этой его мыслью он подтянул мою голову ближе к себе. Я сглотнул. Физические образы того, что я должен сделать, перекрывали мысли с поисками к спасению. Я мог бы закричать. Но я не смог этого сделать, будто что-то перекрыло мне голос. Непослушные руки сами потянулись к его ремню, и я их, честно, не контролировал. На моём лице отразилась настоящая внутренняя борьба с непокорным телом. Но зависимость будто заталкивала моё сознание в коробку, плотно её закрывая, чтобы настоящий я не мог вмешаться и ничего не видел. «Моя очередь хозяйничать» — вот что сказала бы зависимость. Один раз я смог надеть на неё цепь, а иной, когда мне напрямую приказывают действовать — нет. Пока-пока, сознание. Да здравствует лже-Польша! И пусть простит меня США. Звякнул ремень, когда я расстегнул его. Потом я справился с пуговицей. Руки стали чуть трястись будто от нетерпения. Германия заметил явные изменения в моём лице и поведении, заметил, что я проиграл короткую борьбу с самим собой, и тихо улыбнулся, освобождая мои волосы из хватки. Не знаю, откуда я успел набраться такой пошлости, но я облизнул губы и мягко погладил возбуждённую плоть через ткань — я даже не смог подумать о том, что он, видимо, весь завтрак наблюдал за мной с нечистыми мыслями. Немец заметно расслабился, а моя нетерпеливая рука нырнула под ткань, но отчего-то не сразу высвободила член из тисков, а дразняще ощупала его, приласкала. Для меня самого происходящее было полностью непредсказуемым. Это всё делал не я.Почему даже сейчас он выглядит так чертовски невинно?
В ответ на это я поднял голову, смотря на него, а потом…улыбнулся. Германия лишь дёрнул уголком губ и погладил меня по голове. Я опустил взгляд и всё же немного спустил его нижнее бельё. Второй раз в жизни я вижу его член так близко. Только если в прошлый раз мне было чертовски противно и страшно за свою задницу, сегодня я испытывал облегчение и желание продолжать начатое. Я взял орган в руку и, чуть склонив голову набок, несколько раз прошёлся вверх и вниз. Но прежде чем я успел открыть рот, Германия одной рукой подтащил к себе стул и сел. Ему, видите ли, ещё и удобство подавай. Но мне было всё равно, я подобрался ближе, стоя на коленях между его ног. Одну руку я положил на его ногу, а второй придержал для собственного удобства его стоящий член. Сначала я прошёлся снизу вверх языком, покрыл орган мокрыми поцелуями, и только потом приоткрыл рот и обхватил губами головку. Недолго я игрался, не утруждая себя, лишь слегка облизывая и причмокивая, но Германии не нужно было ничего ни говорить, ни делать — я и так чувствовал, что должен продолжить. Я открыл рот шире и стал действовать увереннее, постепенно совсем вливаясь в происходящее. Почти как в прошлый раз. Выпусти меня! Я проигнорировал собственный восклик в мыслях и продолжал увлечённо приносить немцу удовольствие, пока он дурманяще гладил меня по голове и дышал чуть тяжелее, чем обычно. — Какой молодец… — похвалил меня ГИ. Ничерта! Хватит! Я не хочу это делать! Я оторвался от своего занятия, чуть дёрнул бровью, но лишь поводил рукой, наблюдая за происходящим перед лицом, а потом снова стал ласкать орган ртом. Это приносило мне удовольствие. Не приносит! Я опустил руку с ноги Германии. Убери свою руку оттуда! Я повёл плечом, словно отмахиваясь от чего-то, и мне было абсолютно плевать на то, что настоящий я пытался прекратить происходящее. Я продолжил усерднее, подмечая пошлые звуки, которые я при этом издавал. Я сказал ХВАТИТ! Тело резко вернулось под мой контроль, но было уже поздно. Германия сам отстранил меня, оттянув за волосы. Я не сразу понял, что произошло. Я лишь инстинктивно закрыл глаза, а когда почувствовал что-то тёплое на лице, зажмурился плотнее и скривился. Сразу после этого я мгновенно нырнул глубже под стол и выполз с другой стороны, лишь бы подальше от немца, параллельно пытаясь утереть лицо. Когда я встал и поглядел на Империю, его лицо выражало злобное торжество, а голубые глаза чуть сверкали от испытанного оргазма. Я глупо шевелил губами, но не мог выдавить ни слова. — Понравилось? — усмехнулся он. Подлец! Я снова открыл рот и захлопнул его, так ничего и не сказав. Сильно нахмурившись, я взял посуду со стола — именно от этого он меня отвлёк, — и быстро скрылся на кухне, будто это место было моим убежищем. Я поставил посуду на ближайший стол и бессильно облокотился о дверь, будто изнурительно работал сутки напролёт. Ноги не держали, и я медленно сполз вниз. Как только я оказался задницей на холодном полу, я вовсе не думал о том, что могу что-то себе застудить. Я лишь тупо сосредоточился на ощущении в груди. Мне стало гораздо легче дышать. Будто раньше что-то мне мешало. Всё потому, что на несколько минут я оказался заперт в собственном теле, которое меня не слушалось. Которое исполнило грязные желания Германии, стоило ему этого захотеть. Именно что захотеть, он просто придумывает что угодно, чтобы якобы «поощрить». — Как же с тобой бороться, гадина?.. — обратился я к зависимости, но она лишь хихикнула. — Ты должна подчиняться мне, сука. Мне, а не ему. — Наоборот, это ты должен подчиняться. А я помогаю. — Пошла нахуй! Я фыркнул и некоторое время сидел, молча дуясь и с отвращением глубоко и легко дыша. Боже, я общаюсь сам с собой. Совсем схожу с ума. Я поднялся и подошёл к раковине. Первое, что я сразу сделал, это тщательно прополоскал рот и до дыр вымыл лицо и руки. Так противно, что мне так ложно хорошо от произошедшего. Стыдно от того, что Штаты это, вероятно, чувствовал. Стыдно, что Рейх увидит это в моих глазах. Я взялся за ключ. — Прости, Штаты. И отпустил.* * *
До конца дня я никак не мог нормально поговорить с Рейхом. Но мне и не хотелось, если честно. Рейх почти всё время был с Барбарой, а Германия даже в выходной был занят в кабинете. Обед и ужин я впервые готовил один, Третьего мучили почти безостановочно, его даже заставляли бегать вокруг дома. В итоге, я почти весь оставшийся день был один, кроме тех моментов, когда я сидел на обеде и ужине — Рейх тогда бросал на меня странные взгляды. Несмотря на одиночество, я так и не решился попробовать связаться с США. Да и он всё равно молчал, хотя я почти всё время думал о нём — вспоминал те времена, когда я скрывался от Германии у него. Тогда было так хорошо. Ровно до того момента, когда я проиграл войну. Я скучаю. Поздним вечером я снова встретился с ГИ. Я нахмурился, когда он заволок меня в тёмную спальню. — Хмуришься, но глаза выдают, — улыбнулся он. — Бред! — возразил я, понимая, что ГИ прав. Да лучше пусть грудь дальше будет в тисках, чем я буду добиваться лёгкости так. Германия лишь хмыкнул и стал снимать с меня рубашку. — Эй! — я опустил руки, не позволяя завершить это действие, несмотря на побежавшие по телу мурашки. — Просто пойди и в конце концов постирай эту рубашку. — Можно было сразу сказать, а не раздевать меня! — Это моё право, — немец одними пальцами приподнял мою голову за подбородок. — Или ты забыл, что ты колония? Мне напомнить? — Да что ты можешь мне сделать? — взорвался я. — Запереть в подвале и не прикасаться ко мне? Да хоть месяц! Хоть год! — я резким движением руки скинул его ладонь со своего подбородка. — Или же выебешь, как последнюю шлюху? Ненадолго сделаешь это всё же наказанием, а? Ты прекрасно знаешь, что это для меня и есть наказание, никакое не чёртово поощрение! Мне хуёво от этого. Тошнит от тебя, озабоченного! Что, нихуя не можешь сделать? — я судорожно перевёл дыхание. — Накричался? — Нет! — Иди и выполняй приказ. Посмотрите, какой он холодный! Вообще плевать на всё, что я наговорил. Он вообще умеет выходить из себя? Или он всегда чертовски холоден даже в гневе? Это даже страшнее, чем резкая реакция. Такое ощущение, что у него вообще нет чувств. Но я-то знаю, что это не так — как минимум, он любит секс. А любить секс и ничего не чувствовать было бы бессмысленно. Хотя, это, наверное, разное. Секс для него лишь физическая потребность. Но я же не философ, в конце концов. Я фыркнул и развернулся на пятках, следуя в ванную. Но остановился перед самой дверью. — Не понял… А сушить я что, на себе буду? — Нет. До утра побудешь голым. — Ах ты!.. Пф. Я вошёл в ванную. Не найдя на двери никакой задвижки, я вздохнул. Опять наклоняться. И никак не закрыться, Германия может войти в любой момент. Я отогнал пошлые мысли и снял рубашку с носками. Через минут десять я уже вышел из ванной, — нетронутый! — пряча глаза в полу и краснея от своей полнейшей наготы. — Ну чего краснеешь? Чего я там не видел? — Иди в пень. — А ты иди ко мне, — я глянул на ГИ краем глаза. Он сидел на расстеленной кровати, и сам уже был в принципе готов ко сну. Я покосился на часы. Да, действительно пора спать. Только вот улыбка на лице немца меня смутила. — Только не домогаться!.. — Это уже я решаю. — Ргх… — делать было нечего. Я подошёл к нему. — Молодец, — ГИ потянул меня за руку, заставляя меня забраться на кровать. Я сделал это и отполз в дальний конец. — А чего так далеко? — От греха подальше, как говорится. — Всё равно ближе ляжешь, когда будешь спать. — Неправда! — Правда, Польша. Ночью ты так мило жмёшься… — Брехня! — …и ночью мне ничего не мешает делать с тобой, что угодно, и ты только поддаёшься. — Б-бред… Подожди-ка! Что ты делал со мной ночью?! С наглой улыбкой Германия лёг на бок на кровать и по пояс укрылся одеялом, смотря на меня и подпирая голову рукой. — Разное, — уклончиво ответил он. — Ты шутишь! Я бы почувствовал! — Ты не просыпаешься от этого. Да что он, в конце концов, делает ночью? Чёртов извращенец! — Подвинься ближе, и я тебе подробно расскажу, что я делаю. — Ага! Ещё чего хочет Ваше Величество? — Не дерзи. — Хрен тебе! — я лёг спиной к нему с самого краю кровати. Это было ошибкой. ГИ подтянулся, протянул руку и легко придвинул меня к себе. Так подозрительно легко, будто я был из соломы. — Э-эй! А ну пусти! — Нет. Ты же хотел узнать, что я делаю с тобой ночью, — горячо прошептал он мне на ухо, и по телу побежали мурашки. — Я уже не хочу знать, ну его нахрен… Но немец игнорировал меня. — Когда я делаю вот так… — он пополз рукой к моей груди и стал ласкать пальцами соски. — Ты чуть выгибаешься и тихо мычишь. — Лапу убери, — бессильно сказал я, прикусывая губу. — А когда делаю так, — он ненадолго убрал руку, а потом я почувствовал его прохладные пальцы у заднего прохода. — Эй! Эй! Убери! — я попытался отползти, но его как обычно было слишком много, и он умудрялся держать меня второй рукой. Пальцы толкнулись внутрь так же подозрительно легко, как Германия придвинул меня к себе. — …ты очень мило стонешь, правда тихо… — пальцы начали медленное движение. — Для тебя новость, что эта часть тела используется по-другому?.. — попытался сдерзить я. — Да и… Ах!.. — «Ах»? Кажется, моему мальчику нравится? — Нет, больно! — откровенная ложь. А зависимость подначивала меня отдаться. — Тогда прекрати выгибаться. Никак пополам хрустнешь. Мне-то, конечно, удобно… — улыбается. Мать вашу. Он прав! И я этого даже не заметил. — Всё, всё, ладно! Я понял, что ты ночью делаешь всякие гадости! Хватит. Я не надеялся на то, что ГИ прекратит, но он правда это сделал и я выдохнул. Империя обнял меня. — Вот и молодец. — Омерзительно… — Не хочешь поцеловать меня перед сном? — ехидно спросил он. — Ни за что.* * *
Отныне я плохо засыпал. Внутри меня всегда шла борьба, когда он обнимал меня. И не только тогда, но и вообще почти всегда, когда я его видел. Но после того случая под столом — какой стыд! — я взял в этой борьбе верх. Я понимал, что это не будет продолжаться долго, и скоро меня снова скинут вниз. Бороться самому с собой страшнее, чем с кем-то. Дни опять капали, как секунды, и я не успевал хвататься за что-либо. Да и не за что было. С Рейхом я встречался редко, в основном на кухне, — кстати, я так и продолжал есть за общим столом, — и наши разговоры становились всё суше. Я понимал, что Барбара вытягивала из него все силы, потому что даже когда она была не с ним, а убиралась в доме — да, на неё легла эта обязанность, — она обязательно оставляла ему задание, которое нужно было решить до её прихода. На днях наследнику сняли швы, и он наконец ходил без повязки, которая, признаюсь, до этого портила его внешний вид. Однако несмотря на редкий шанс перекинуться парой слов, Рейх говорил, что он рад этой возможности. Говорил, что я вроде как вдохновляю его не опускать руки. Слышать такое от него было удивительно. Отношения с самой Барбарой складывались не сказать чтобы совсем плохо, но и не хорошо, как по мне. Её сюсюканья, как с действительно больным человеком, сидели у меня в печёнке. Хотя я понял, что так она себя ведёт не только со мной, но и с Рейхом. Подлиза. Тошнит от неё, честно. Я пытался стискивать зубы и терпеть, когда видел её, но один раз я всё же сорвался, когда она заметила: — Ой, а ты вырос! И личико стало серьёзнее. — Удивительно, не так ли? — грубо ответил я. — А через недельку вы скажете, что я помолодел, да? Вам это не кажется подозрительным? — О чём ты, мой милый? Как ты можешь помолодеть? — А так, как любая страна! Тупая вы женщина! Спор с ней не привёл никуда. Однако через пару дней она действительно посмотрела на меня, сощурившись, но лишь сжала губы и ничего не сказала. Это произошло утром после того, как Германия очередным поздним вечером вновь приказал принести ему удовольствие. Именно что приказал, и я вновь проиграл в борьбе. Хорошо хоть, потребовал действовать исключительно руками. — Попробуй довести до конца одними руками, — сказал тогда Империя. Что ж, у меня получилось, но радости от этого было мало. Всю гадость меня заставили слизать и проглотить. Фу! Эмоции следующим утром накрывали меня волной, — опять поддался! — и именно от этой эмоциональной нестабильности я, как и предсказывал, вновь изменился. Выкуси, Барбара! Интересно, она всё же догадается, что ей грязно врут, и признает наконец во мне Польшу? Насчёт связи с США. Ему, кажется, сейчас совсем не до меня, а я же думал о нём всё свободное время, продолжал ностальгировать. Вспоминал его чудесный сад за домом, вкусный кофе, сваренный его руками, беззаботные беседы и серьёзные разговоры, его лицо, улыбку, мягкие заботливые руки. И глаза. Красивые тёмно-синие, как океан, глаза. И глубокие, что в них можно было бы и утонуть. Не те подлые голубые глаза, как у Германии. И не мои — скучные, серые… Несколько раз я чувствовал его состояние. В основном это были какие-то сказанные с особым энтузиазмом заявления, но один раз я почувствовал его возмущение за поведение Германии. Насколько я понял, он стал вести себя слишком уж вызывающе, хотя и раньше не был одуванчиком. Америка просил союзников не вестись на дешёвую провокацию. — Я верю, что мы встретимся. И ты верь!.. — вспоминал я его фразу, сказанную при прощании. Как же мне хотелось бы встретиться с ним. Но возможностей никаких. Остаётся только наивно верить в эту встречу, как и в то, что я вырвусь из тисков зависимости. — Помни, кто ты, Польша. Ты — страна. Я — страна… Как же хочется правда вновь стать независимым. Забывать то, каково это, действительно нельзя. Нельзя поддаваться Германии. И зависимости этой руки нужно завязать. И рот зашить. Очередной ночью ГИ не вернулся домой. Он предупреждал об этом — проведёт время с субботы на воскресенье с Австро-Венгрией и Италией. Вот и хорошо, что у них. Не будут заливать мне и Рейху в глотку шнапс с пивом. Сумасшедшие алкоголики… И не придётся по пьяни подставлять свою задницу. Но самое главное — я могу всю ночь провести наедине с собой. И я так и поступил. Всю ночь сидел в библиотеке, смотря в окно. Голова была почти пуста. Я глядел на звёзды и тихонько плакал. Этой ночью пошёл снег.