За несколько дней снега навалило огромными сугробами, а в доме стало холоднее, чем обычно — моим голым ногам было нетрудно это заметить. Странно, что я всё ещё не заболел.
Удивительно тихо и незаметно подкралось Рождество. Хоть дом и был частично подготовлен к этому празднику, — как минимум украшена была столовая и библиотека, а в остальных частях дома я почти не бывал, — я не чувствовал никакого соответствующего настроения. Для меня это было очень странным, ведь каждый год я радовался Рождеству, как… Да собственно это и было самое весёлое событие в году. Но сегодня даже Рождество не скроет неприкрытой угнетённости, которую я чувствовал в доме Германии. Кажется, я лишился в жизни вообще хоть какой-либо радости, раз уж произошло такое.
Нет, ошибаюсь. Единственной моей радостью были воспоминания о США и его редкие вспышки эмоций. Когда я чувствовал его, я невольно расплывался в улыбке, мне было приятно, что он свободен, в отличии от меня.
Но даже эту радость омрачало вот что:
—
А кто это, о ком ты вечно думаешь?
— Ох, опять ты, — вздохнул я, уже не первый раз вновь услышав этот девчоночий голос в своей голове. — Это не твоё дело.
—
Почему не моё? У нас мысли на двоих!
— Заткнись, а? Я тебя не знаю.
— Что? — спросил недоумённый голос Рейха рядом.
Я повернулся и пришёл в себя. Сейчас, вообще-то, мы с ним были на кухне и готовили завтрак, морально настраиваясь на готовку праздничного ужина.
— Что? — тупо повторил его вопрос я.
— Ты… Сам с собой разговариваешь?
— Да? — искренне удивился я. — Прости. Это просто зависимость суёт нос не в своё дело.
— Она у тебя уже и разговаривать научилась? Польша, мне кажется, у тебя совсем едет крыша.
Я лишь пожал плечами. Видимо, Рейх прав.
—
И всё же, я хочу знать, кто это, — твёрдо продолжила она. —
Ладно, можешь не отвечать! — воскликнула она после моего молчания и заткнулась.
Но вернулась на завтраке, когда я как раз вспоминал тёплые объятия Америки.
—
Я всё поняла! Можешь не придуриваться, что не втюрился в этого некрасивого парня.
Я подавился. Чего-чего? Она хочет сказать, что я влюбился в США? Бред… И эй! Он красивый!
—
Кыш! Кыш! Польша может любить только Германию!
Мда. Скажите, как с вот этим в голове жить, а? «Польша может любить только Германию!»… Ха-ха, смешно. Не любил, не люблю и ни за что не буду его любить.
—
Не думай так, неблагодарный поляк. Он тебя содержит, между прочим, а ещё регулярно делает, хихих, приятно. Только вот вести себя ты должен лучше! Нельзя дерзить ему. И вообще, в конце концов, когда ты уже сам его хотя бы поцелуешь?
Буэ-э… Ещё чего. Не буду я ничего такого делать. Не указ мне эта дурацкая зависимость.
—
Не хочешь, значит. Хорошо, я сама всё сделаю чуть позже.
Только не это. Да нет, бред, она не сможет взять контроль, Германия не приказывал делать ничего подобного. А вдруг сможет? Боже, как я устал жить в окружении извращенцев. Один ночью всего меня лапает, другая подначивает самому на него лезть. Когда же это закончится? Ах да, кажется, я уже не первый раз задаюсь этим вопросом.
После завтрака Рейха опять собиралась увести Барбара.
— Но сегодня же Рождество!
— Учиться никогда не грех, — приторно пропела полька-предательница.
— Я никуда не пойду. Я сегодня хочу отдохнуть, — твёрдо сказал Третий и ушёл.
Барбара кинула вопросительный взгляд на ГИ.
— Ничего страшного, — отстранённо ответил он, махнув рукой. — Пусть побездельничает. Можете заняться По…лезным делом с Альбертом, чтобы у него совсем не отсохли мозги.
Вот тебе и здравствуйте! Больно мне нужно проводить время с этой мымрой! И да, он что, чуть не сказал «заняться Польшей», или мне послышалось? Того гляди Германия сам проговорится, и это будет действительно потешно.
— А если По…лезными делами, — я специально передразнил паузу ГИ, даже ещё больше её подчёркивая. — я заниматься не хочу?
— Но ты же вырастешь и станешь самостоятельным, мой милый, и тогда тебе понадобятся знания, чтобы жить.
— Я и так знаю всё, что мне нужно, вы не поверите, — и я не вру. Зря что ли у меня дома красный диплом на полочке стоит? Этого-то Германия и не учёл, думает, я глупый и необразованный.
— Не может мальчик пятнадцати лет знать всё, — сладко парировала Барбара. — Я займу его, — тихо сказала она ГИ и просеменила ко мне, хватая под руку и уволакивая за собой.
Я же поддаваться не хотел.
— Если хотите, я снова скажу вам, что мне двадцать три года. В таком возрасте люди обычно уже заканчивают высшее учебное заведение, а страны тем более, поэтому прошу отпустить меня.
— Опять врёшь мне, душка ты мой золотой?
«Душка мой золотой»! Какая гадость!
— Да, да, конечно вру, — прорычал сквозь зубы я, видя, как Германия смотрит на меня с хитрой улыбкой. — Самое время подучить таблицу умножения, конечно.
ГИ только и ждёт того, чтобы я психовал. Так он видит, что я не выдерживаю, а значит, его план с Барбарой работает. Он же специально всё это делает, чтобы действовать мне на нервы. Нужно быть сильнее этого. Я же понимаю, что эта женщина — лишь чертовски огромная ошибка. Нельзя допускать, чтобы я начинал ненавидеть собственный народ и думать, что меня бы правда никто не признал. Нельзя думать, что поляки стыдятся тому, что они поляки. Если я буду думать так, то умру. Просто исчезну. Сдам территорию и людей на милость немцам, покорно ложась в гробик. А я исчезать с карты не хочу, спасибо!
Германия играется со мной, как хочет. И игры у него очень грязные. И очень опасные. Боже, дай мне сил выжить! Один промах — и я труп.
А ведь раньше я задумывался о самоубийстве. Задумывался, да. Я точно помню, как США не стал меня отговаривать. Сказал, что я должен сам решить. И я решил, что буду жить. И сейчас хочу жить. Но Германия настоящий дьявол! Он хочет, чтобы я совершил самоубийство без рукоприкладства, просто признав, что я и не должен существовать. Не знаю, почему я решил, что такое может случиться. Я просто это чувствую!
А может, ГИ и не хочет, чтобы я действительно умер. Хотел бы, он бы просто убил меня и всё. Но нет, ему нужно именно играться. Он знает, что я так просто не сдамся, он уже слишком хорошо меня знает. И это знание позволяет ему просто издеваться надо мной, видеть, как я мучаюсь, пытаясь держать себя в руках. Кажется, это доставляет ему почти физическое удовольствие.
— Отлично, — пропела Барбара и вывела меня, уже обмякшего и смирившегося, из столовой под ехидный взгляд довольного немца.
И он даже подмигнул мне.
Вот же тварь.
— А где твоя комната, милый? — спросила она.
О да, этого вопроса я ждал!
— У меня нет своей комнаты.
— Как это — нет?
— Вот так. Знаете, где комната вашего дорогого Германии?
— Знаю, конечно.
— Никогда ничего странного не замечали?
— И что за бред ты снова хочешь мне рассказать? — нервно спросила Барбара.
— Ну, хотелось бы знать, никогда ли вы не видели, как вечером меня затаскивают именно в эту комнату, и до утра я оттуда не выхожу.
— Что?..
— Что слышали, дамочка.
— Врешь, — встряхнула головой Барбара и потащила меня по лестнице на второй этаж. — Не хочешь говорить — я не буду тебя уговаривать, и мы будем заниматься у меня.
Я только пожал плечами.
— Но вы всё же подсмотрите хоть разочек.
Она угрюмо промолчала, и через минуту мы оказались в её комнате.
Первое, что мне бросилось в глаза, это то, что комната за пару недель её пребывания здесь превратилась в настоящую женскую обитель — я был почти уверен, что до этого это была абсолютно обычная комната. Я не стал рассматривать обстановку подробнее, лишь скривившись витавшему в воздухе женскому духу — даже не витавшему, а заполнившему комнату без остатка, — и уселся за указанный стул. Нет, я не хочу сказать, что мне противны женщины! Но конкретно эта — да.
— В последний раз в университете я был лет пять назад, когда получал диплом, так что освежить память будет неплохо. Попробуйте удивить меня, дерзайте. Что у вас для меня? Гофман? Мериме? Вальтер Скотт? Ну или Пушкин, в конце концов?
Барбара что-то пробормотала себе под нос, чтобы не сорваться на мне — я же видел, что ей тоже тяжко держать себя со мной в руках; раздражаю, да? — и села на стул рядом.
— Я сделаю вид, что не заметила, что ты получил диплом в десять лет. Итак…
— А практический урок по физике будет? Помню, что в университете любил с электричеством баловаться. Правда один раз так шандарахнуло!
— Попрошу никогда меня не перебивать, мой милый.
— Ой, да? Кстати, я забыл сказать, что я отлично разбираюсь в астрономии. Может, занятие лучше провести ночью? Для вас, конечно же.
— Ты за кого меня принимаешь?!
— За жителя моей страны. Довольно неприятного жителя.
Дальнейшее наше «занятие» протекало в напряжённой обстановке, и я был рад, что я смог повернуть всё так, что это я раздражаю её сейчас, а не она меня. Так и надо ей! За что бы она не цеплялась, я обязательно знал это лучше неё самой, — на самом деле, я был удивлён, что в нужный момент все знания оказались всё ещё в моей черепушке; вот что значит, хорошо выучился; жаль только, знания пригодились мне сейчас, а не когда мне объявили войну, — а потом она решила попытать счастье с иностранным языком, и я на чётком французском объяснил, что не нуждаюсь в этом.
— Желаете услышать то же самое по-польски? Я думаю, вам будет очень интересно это послушать.
— Довольно! — униженно визгнула Барбара. — Как так? Почему Рейх гораздо глупее тебя?
Ого, как высказывается. Мне кажется, или она не имеет права так говорить?
— Даже не знаю. Может потому, что я хоть и не самая лучшая страна из-за серьёзного кризиса, но образован. Если вы не знали, то страны обязаны быть образованными. Вы даже не представляете, сколько у меня с этим было мороки в своё время. Особенно когда умер отец, а я ещё не закончил образование. Пару долгих лет меня не пускали к власти.
— Да, и тогда страна погрузилась в анархию, прямо как сейчас! Подожди-ка… Откуда ты это знаешь?!
— Потому что я и есть Польша, которого не пускали к власти из-за возраста.
— Нет, нет, всё это чистой воды враньё, — бубнила она себе. — Он просто где-то это услышал…
Раздался стук в дверь, и без ответа она открылась. В дверном проёме показалась белокурая голова Рейха.
— Извините, можно Польшу забрать у вас? Он мои руки, без него обеда не будет.
— Вы все сговорились… — убито прошептала Барбара. — Забирай. И скажите своему отцу, что это был первый и последний раз, когда я с ним сидела!
Я улыбнулся, чуть не рассмеявшись, и выскочил из-за стола, мигом выходя вместе с Рейхом из комнаты.
— Боже, Рейх, спасибо, — тихо поблагодарил я. — Я честно устал с ней сидеть. Не представляю, как ты уже две недели её терпишь.
— Да не за что, — отмахнулся он. — Наверное и тебя заваливала заданиями из экзаменов последнего курса?
— Ну, на самом деле, это я её завалил.
— Серьёзно? — Третий округлил глаза. — Вот это да! Ты чего молчал, что умный такой?
— Ерунда, — отмахнулся я. — Она на самом деле не такая уж и умная, только вид на себя напускает.
— Хочешь сказать, я тогда настолько глуп?..
— Не глуп, наверное, — растерялся я. — Просто учитель из неё правда не очень, слишком много о себе думает.
— Фух, — выдохнул младший немец. — Я-то уж думал, что действительно тупой как пробка! Потому что в институте у меня было всё не так плохо, как с ней. У неё речь невнятная какая-то, потому я вечно её не понимаю…
— Согласен, всё из-за напускной слащавости, аж язык сводит. Сидеть на занятиях с ней без ведра под боком, чтобы блевать туда, почти невозможно.
— Надо от неё избавиться, — тихо предложил Рейх, когда мы спускались по лестнице.
— И как мы это сделаем? Она же всё равно скоро уйдёт, когда тебе гипс снимут.
— Это ещё долго. Когда мне снимали швы, всё же соизволили сообщить, что снимут гипс в середине января. Уф… Я уже так устал с этим гипсом! Какое мучение. Нормально ни поспать, ни одеться, ни душ принять… Я бы попросил тебя помочь с некоторыми вещами, неудобно конечно, но… Всё же попросил бы, если бы не эта Барбара. Вечно нос её там где не надо. Можно было бы сделать вид, что я тебя принуждаю мне помогать, но отец может что-то заподозрить из-за твоей большей покорности мне, а не ему, — парень вздохнул. —…Мне без твоей поддержки раньше трудно жилось, — вдруг сказал он. — В последнее время отец меня ни разу не бил и не заковывал в подвале, заметил? Мне кажется, это благодаря тебе.
— Не стоит, Рейх. Я ничего не делаю.
— Ты общаешься со мной, вот что ты делаешь! — горячо воскликнул он, когда мы уже входили на кухню. — Для меня это ценно.
— И для меня. Мало что удерживает меня на плаву, и если бы ты относился ко мне, как раньше, я бы свихнулся быстрее.
— Ты вообще не должен сходить с ума. Надо придумать что-то, чтобы предотвратить это. Не хочется однажды взять и понять, что ты больше не ты, — Рейх вздрогнул.
Я покачал головой.
— Не думаю, что ты должен вмешиваться в это. Эта борьба моя.
— Ну… Как знаешь.
Потихоньку мы влились в обычную рутину, готовя обед.
— Только вот действительно очень плохо то, что Барбара живёт здесь и капает нам на мозги, — задумчиво протянул я, доведёнными до автоматизма, но несовершенными движениями нарезая продукты. — И для меня плохо не только тем, что она просто меня раздражает.
— О чём ты?
— О том, что недавно я понял, что… Точнее, это только моя догадка, но проверять её нет никакого желания. Вот что я думаю: если я искренне поверю, что ни один поляк не считает меня своей родиной, если буду думать, что они не сражаются за меня, если я сам начну ненавидеть поляков… Думаю, ты понимаешь, да?
— Ох… Это же просто самоуничтожение! — на лице Рейха отразился страх. — И это всё устроил мой отец…
— Он знает, что я так просто этому не поддамся. Нравится ему смотреть, как я мысленно сражаюсь то с зависимостью, то со злостью к Барбаре.
Дальнейший обед прошёл без особенных сюрпризов. Барбара держалась подозрительно тихо. Поделом!
И всего через пару часов короткого отдыха мы с Рейхом снова пошли на кухню и проторчали там за работой так долго, — никогда я ещё не готовил так много, — что я удивился, осознав, что уже вечер. Понял я это по тому, что к Германии пришли гости. Мы знали, что их будет трое, и верно предположили, что это Австро-Венгрия и Италия, но вот кто третий догадаться не смогли. Австро-Венгрия с кем-то неизвестным пришли чуть раньше, чем Италия, а Рейх был вынужден покинуть меня на пять минут, чтобы поздороваться с ними и поздравить с Рождеством.
Я же не знал, как буду выходить с кухни, когда знаю, что в доме появилось как минимум двое, кто точно увидит моё отвратительное состояние, в отличии от слепого австрийца. Если перед Барбарой или тем же Рейхом мне не было стыдно нисколечки, перед остальными как раз было.
— Ты волнуешься? — заметил Рейх, сам переодетый уже чуть понаряднее.
— Ну… Вообще-то, да. Посмотри на меня, я же выгляжу как…мусор какой-то. Выйти даже стыдно.
— А, ну вообще-то… Отец просил привести тебя к нему, как только с готовкой будет закончено. Хочет тебя в нормальный вид привести.
— Что? — я только открыл рот, не ожидая этого. — Меня — в нормальный вид? Хочет сказать, трусы мне даст, что ли?
— Вот этого я не знаю.
Я вздохнул.
— А кто третий гость? Мне казалось, или Тройственный союз из трёх стран состоит?
— А, точно, забыл тебе сказать. Это и не страна вовсе, а колония, как ты.
— Чего?..
— Босния и Герцеговина. Не понимаю, правда, какого черта Австро-Венгрия притащил его.
— Это что, опять какие-то хитроумные многоходовочки?
Третий Рейх пожал плечами.
* * *
Делать на кухне мне было больше нечего, и я был вынужден признать, что пора к Германии. Рейх всячески подбадривал меня, чтобы я не чувствовал себя лишним в воцарившейся в доме атмосфере, но только на кухне. Как только мы вышли, пришлось вновь надеть на себя свои маски.
Прямо посреди коридора оживлённо общались, смеясь, вся троица союзников. А рядом со своим слепым колонистом незаметной фигуркой стоял мальчик — видимо, тот самый Босния и Герцеговина.
Босния и Герцеговина… Честно, что-то знакомое, но я не могу понять, когда конкретно слышал это имя. Ах да. Наверное, на каком-то из собраний при очередных спорах всех важных шишек. Такой же оккупированный, как я. Только вот жалости к нему почему-то не возникло… потому что он выглядел абсолютно превосходно, несмотря на недовольное лицо и мешки под глазами. Одежда на нём была явно дорогая и сидела с иголочки. Я не смог увидеть на нём ни одного следа побоев или чего-то похожего на результат домогательств. Конечно, Австро-Венгрия не такой отбитый извращенец, как Германия. Содержит свою колонию, как сына. Я сразу весь пропитался завистью. А Босния повернул голову в мою сторону. При виде меня глаза у него округлились, но он тут же потупил взгляд.
— Отец, мы закончили ужин, я привёл Польшу, — отрапортовал Рейх.
— Спасибо, Рейх, — поблагодарил Германия, а наследник даже приподнял брови. Гад, только при других странах вести себя пытаешься, как солнышко, да, Германия? — Пару минут, господа, — Империя усмехнулся и переключился на меня, схватив за воротник и ведя в спальню.
— Зачем тут эта колония? — пробормотал я, когда он завёл меня в комнату. — Хочешь, чтобы я посмотрел, как живут колонии у нормальных стран и ещё больше разочаровался?
— Нет, — холодно ответил он. — Просто эта, как ты выразился, колония устраивает слишком много беспорядков назло, когда за ним не следят, поэтому Австро-Венгрия решил не взваливать эту обязанность на своих сыновей, и взял его с собой.
— Да-да, конечно. А выглядит он прекрасно! Не колония, а ещё один сыночек!
— Ты завидуешь? — приподнял бровь немец.
— Ещё бы! Попасть к такому озабоченному колонисту, как ты, надо ещё постараться! Жопу не подставил — в подвал на двое суток! А если бы не отсосал, что бы ты сделал? Если бы, чёрт тебя дери, не выполнил, как послушная собачка, твоё желание побаловать тебя своими руками?!
— Не зли меня и оденься, — ГИ указал на кровать, на которой была разложена одежда. В порыве слепой злости я не заметил её. — Я содержу тебя так, как считаю нужным.
— Самому небось стыдно перед дружками, да? — я проигнорировал его слова. — Стыдно, что твоя колония ходит даже без трусов! Что ты в любой момент перехватываешь его, чтобы полапать за голую задницу! А может и трахнешь когда-то таким образом, а?
— Ты говоришь это так, будто хочешь, чтобы я это сделал.
— Ага, ещё чего!
— Хочешь ведь, глаза выдают, — раздражённо бросил Империя и толкнул меня в спину к кровати, да так грубо, что я упал, стукнувшись головой о деревянный каркас.
— Ай… — хныкнул я.
— Ты ещё не чувствовал настоящей боли, чтобы столько ныть, — несдержанно процедил сквозь зубы Германия. — Скажи спасибо, что я тебя ещё не убил.
Всхлипнув и потерев лоб, я встал на колени и поднялся, окидывая взглядом одежду. Поразительно было, что на вид она была моего размера и совершенно новая. Отлично, у меня появился парадный костюм специально на тот случай, если придётся показываться на глаза кому-то зрячему.
Я кинул косой взгляд на ГИ, тот сложил руки на груди и смотрел на меня.
Я не стал доставлять ему лишнее удовольствие, сразу снимая рубашку и показывая себя голым. Нет, сначала я надел нижнее бельё и брюки, которые едва ли держались на моих тощих бёдрышках несмотря на почти правильный размер. Потом я снял-таки рубашку и надел другую, после заправляя её в брюки. Я смотрел в пол, отчаянно пытаясь не видеть немца даже краем глаза. Но он всё же подошёл ко мне и повернул лицом к себе. В его руках был ремень. Без лишних слов он надел его на мои брюки и затянул. Собственно, длины этого ремня хватило, чтобы опоясать меня два раза, но с ним штаны стали держаться действительно лучше.
—
А сейчас самое время поцеловать его и сказать спасибо, — тихо и нагло подсказал голосок внутри.
Я встряхнул головой. Ещё чего! Я упрямо проигнорировал этот голос.
Я чувствовал себя слишком одетым. Уже слишком давно на мне не было такого количества одежды, и мне было даже неудобно.
— Отлично, — сказал Германия, окинув меня оценивающим взглядом.
— Действительно отлично. В конце вечера пойду и повешусь на этом ремне.
— Не смеши меня, — махнул ГИ и повёл меня обратно в коридор.
Там я снова увидел Боснию и Герцеговину. Фыркнув, я расправил плечи. Мальчик вновь поднял на меня глаза, задерживаясь взглядом на моём лбу, потом сползая к шее. Его лицо не покидало выражение удивления. Я нервно поправил воротник рубашки. Посмотрите на него, уставился! Осознаёт, небось, что живёт, как король, по сравнению со мной. И за непослушание его, внимание, не приковали к стене на всё Рождество, а взяли с собой. И этим он недоволен. Тьфу!
ГИ любезно позволил мне вернуться на кухню, и там я помог Рейху с сервировкой стола абсолютно молча. Но он не двигался с места, лишь открыв рот и глядя на меня.
— Что? — спросил я.
— Так непривычно видеть тебя таким… Ты сразу такой… Серьёзный, и правда на страну похож.
Я вздохнул.
— Спасибо, Рейх. Но до страны мне теперь как до Большого мира пешком.
— Не так уж и далеко, мне кажется. Слушай, а может, возможно как-то оборвать эту ниточку, которой вы с отцом связаны? — Третий подошёл совсем близко и зашептал, будто кто-то мог подслушать, хотя все были в коридоре и общались о своём.
— Я об этом думал ещё тогда, когда узнал, что буду зависим. Вариантов не так много. Первый вариант, это если Германия сам отпустит меня. Это невозможно, зачем ему отпускать свою игрушку, тем более что я могу примкнуть к его врагам со своей армией? Рискованно для него, ему лучше держать мою армию при себе. Второй, это если я умру. Но я хочу жить. Третье, это если умрёт Германия. Но это вообще за гранью реальности, по-моему.
— А если, ну…
— Ты что, правда хочешь убить отца?
— У меня для этого много причин, — твёрдо ответил наследник.
— Не стоит. Особенно сейчас.
— Почему?
— Ты не в курсе, что большая война намечается?
— Что? Война?
— Ну да, вообще-то. Не знаю, как ты, но я был в Центре, ходил туда каждый день, и, поверь, всё указывает на то, что не цветы в поле они сажать собрались. А сейчас ситуация вообще напряглась до предела. Что угодно — и всё, война.
— Но причём здесь мы?
— Ты что, не понимаешь? Если мы убьём ГИ, думаешь, Австро-Венгрия позволит тебе прийти к власти, когда на мировой арене всё так напряжённо? — ох, я почти что цитирую слова США. — Мало того, что не позволит, — не дождавшись ответа продолжал я. — Так ещё и найдёт тысячу и одну причину на то, чтобы обвинить в этом кого ему угодно. В добавок ко всему, нас либо убьют, либо полжизни мы с тобой просидим похуже, чем в подвале. И тем более…я предупреждал тебя, что не хочу никого убивать. И тебе не советую.
Рейх шумно втянул воздух и выдохнул.
— Ладно… Убедил. Но неужели и ты, и я должны продолжать всё терпеть?
Я взглянул прямо ему в глаза.
— Должны, — печально кивнул я.
* * *
Ужин протекал шумно и весело, но не для меня. Я сидел, пытаясь быть как можно незаметнее для страны, сидящей слева от меня. Вспомнит меня, так тут же будет травить алкоголем, я ли не знаю. Рейх испытывал похожие чувства, насколько я видел по его лицу, но на этот раз он сидел между Боснией и Италией — последний имел вид почти такой же отстранённый, но пытался участвовать в разговорах. Ещё одним мучением для меня было то, что Барбара сидела справа от меня. Но, слава Богу, кроме театральной улыбки и короткой фразы про мою одежду, от неё ничего выслушивать не пришлось. Видимо, всё ещё обижена тем, как я унизил её преподавательские качества. Ха!
Я молча ел до тех пор, пока Германия не решил, что этим вечером и я достоин его внимания. Но, к моему удивлению, он не предложил мне алкоголь, а положил руку на мою ногу. Я живо вспомнил, как он сделал что-то подобное словно вечность назад на собрании. И прямо как тогда я мучительно медленно взглянул вниз. Немец уже гладил мою ногу, но этот интимный жест вызвал у меня не страх, а удовольствие, и я томно выдохнул. Тем временем сам Германия продолжал беспечно разговаривать с сидящим рядом с ним Австро-Венгрией. Я же медленно таял, не в силах сделать с собой ровно ничего. Барбара абсолютно ничего не замечала, глядя совсем в другую сторону — в окно.
Стиснув зубы, я схватился двумя руками за запястье Империи и попробовал убрать его лапу со своей ноги. Он глянул на меня, усмехнулся и продолжил разговор с союзником. Рука всё же медленно и нехотя уползла.
Далее Германия больше не приставал ко мне, что было удивительно. А зачем тогда полапал? Или просто делать было нечего? А может, хотел проверить, как я отреагирую… А я позволил себе вздох. И довольным его оставил, гада.
Вскоре я наелся, казалось бы, до отвала, и попробовал тихонько вылезти из-за стола.
— Куда? — тут же спросил немец.
— Я… Ну, я в туалет, — быстро выкрутился я.
ГИ махнул рукой и выпустил меня, я же как можно шустрее покинул столовую.
Слава тебе, Господи, я думал, что не выживу в этом неуместном для меня празднике. Я лишний, абсолютно лишний там.
Я сбежал на свое любимое кресло в библиотеке, встав на него коленями и смотря в окно. Наконец меня обволокла желанная тишина и темнота. Снаружи было красиво. Воздушный нетронутый снежок весело поблёскивал от лунного света, покрывая всё, на что бы не падал взгляд. Хотел бы я побаловаться со снегом, словно ребёнок. А может, вместе с США. Было бы весело…
Одним только пальцем я ласково поглаживал ключик.
— Счастливого Рождества, Штаты, — прошептал я, хотя моё Рождество вряд ли можно было назвать счастливым. Я лишь надеялся, что у него всё лучше, чем у меня.
И тебя с Рождеством, Польша.
Я тепло улыбнулся, закрыл глаза и прижал ключ к сердцу, глубоко и шумно вздыхая. Я чувствовал его присутствие и упивался этим, а он не уходил, хотя молчал.
