Странно они себя ведут в последнее время… Надо поговорить с Барбарой.
— Иди в комнату, Рейх, — холодно сказал он, подозрительно оглядывая меня с головы до ног. Наследник ослушаться не смел и выполнил указание. А меня ГИ почему разглядывает? Что его смутило? Хотя, наверное, дело в том, что я каждое утро надеваю свои штаны. На ночь он заставляет их снимать, но чтобы я и дальше ходил полуголым — вот тут хрен ему. Но ему, видимо, не нравится, что я не хочу нарочно быть ходячим соблазном. Я бы прямо сейчас показал ему язык, но вовремя прикусил его. Не наградив меня даже каким-то словом, Империя отвёл от меня взгляд и пошёл на второй этаж. Пускай, пускай идёт… Хотя, подождите! Он собрался говорить с Барбарой? Он с ней ещё не говорил по поводу её ухода? Вполне возможно и такое. Или он хочет поговорить о нас с Рейхом? Я украдкой оглянулся, будто в коридоре мог быть ещё кто-то, кто подсмотрел бы за мной. Любопытство съедало меня, тем более что с небольшим шансом я мог подслушать довольно важную информацию. Но на самом деле в этом доме мне было в последнее время настолько скучно, что меня так и подмывало занять себя хоть чем-то интересным. Именно поэтому я тихонько последовал за ГИ, когда тот уже зашагал по второму этажу. Я чувствовал себя неловко и одновременно с этим довольно решительно. Я бесшумно подкрался к двери в комнату Барбары, за которой скрылся Германия. — Что ты делаешь? — возмущённо спросила зависимость, и я даже вздрогнул. Я не слышал её уже несколько дней. Пусть уйдёт, пусть уйдёт… — Ты не знаешь, что подслушивать нехорошо? Особенно за Германией. Я зашипел, пытаясь прогнать её, начал ерошить свои волосы, будто мог вытряхнуть её с головы. Заткнись! Я прислонился ухом к двери. — …и что вы можете сказать об их поведении? — услышал я обрывок фразы ГИ. — Ну, на самом деле, их поведение довольно странное, — протянула Барбара. — Отношения между братьями постоянно разные, но возможно это связано с подростковым периодом. — Можете описать подробнее? Зависимость первые несколько секунд что-то рьяно шептала мне, но потом заткнулась. Отлично. Но не отлично то, что я сейчас слышу за дверью. Неужели мы с Рейхом настолько плохие актёры? — Обычно они будто терпеть не могут друг друга, но в ином случае… Порой я слышала, как они оживлённо разговаривают. — Надеюсь, вы помните, что они по возможности не должны контактировать слишком много? Я попросил вас следить за этим. — Да, конечно, я помню! — подобострастно пролепетала она. — Я и сама это понимаю — младшенький совсем не в себе. Бедный мальчик! А старший очень хороший, будет прекрасным наследником, но порой их контакты контролировать очень сложно — они всё же братья… — Усильте надзор. Рейх слишком спокойно себя ведёт, раньше такого не было. Перестал перечить мне, возмущаться о несправедливости жизни… — Мальчик взрослеет. — Нет. Если он этого не делает, значит, он нашёл кого-то другого, на кого бы мог всё это вылить, того, кто успокаивает его. Кроме его брата это не может быть никто, а вы и сами сказали, что понимаете, чем может быть чревата их тесная дружба. — Да-да, понимаю. — Значит, вы остаётесь здесь и следите за ними тщательнее, не забывая конечно о других ваших обязанностях. Вас устраивает? — Да, конечно, всё устраивает! С удовольствием продолжу работать! Ах ты, зараза… Прямо расстилается перед ним, а точнее, подстилается под него. Тьфу, противно! Но сейчас рассуждать про это времени нет, потому что разговор идёт к логическому завершению, а я всё ещё стою под дверью. Тихо и одновременно быстро я ушёл, спускаясь на первый этаж. Никаких проблем по пути у меня не возникло, и я благополучно сделал вид, что всё это время сидел в столовой и разглядывал стену. В прочем, можно было и не включать своё актёрское мастерство — Германия, спустившись на первый этаж, пошёл в свой кабинет. Вопрос — как я это понял? Ответ — он уже довольно давно никак меня не поощрял, и я слишком остро чувствую, на каком он расстоянии от меня. Это одновременно и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что мне не нужно терпеть очередной стыд. А плохо — потому что мне больно. Но я привык к подобному и уже не замечаю боли. Сейчас более важным является то, что Барбара уходить не собирается. А ведь Германия это нарочно устроил! Даже если бы мы с Рейхом правда не общались, он бы оставил её, чтобы раздражать меня и Рейха заодно. Не удивлюсь, если бы это был какой-то очередной жестокий приём воспитания, хотя, наверное, это так и есть. Мол, в жизни тебе придётся терпеть отвратительных людей, сынок, и ты должен уметь с ними справляться. План Германии пойдёт не по плану тогда, когда Рейх решит её тихонько зарезать посреди тихой и тёмной ночи. Или это и есть план ГИ? Шутки шутками, но от Барбары действительно нужно избавляться. Рейх был прав, когда несколько недель назад сказал тоже самое. А я действительно наивно надеялся на то, что где-то в середине января она уйдёт. Третий тоже надеялся. Итак, надзор над нами отныне будет более пристальный. Значит ли это, что нас будут контролировать на кухне? Значит ли это, что мы теперь будем скованы настолько, что не сможем даже обменяться пару слов, чтобы у нас был план действий? Без слаженности выгнать эту женщину отсюда не получится. Меня Барбара точно не будет слушать, по её мнению я сумасшедший, и лучше бы держать меня в смирительной рубашке, — по крайней мере, у меня складывается именно такое впечатление, — а если Рейх попробует что-то ей доказать, она не думая послушно настучит об этом ГИ. Тогда не остаётся ничего, кроме как воспользоваться всей своей хитростью и наглостью, которые у меня только есть. Если уж нарушать правила, так нарушать до конца. Хотя, никто ведь лично мне не говорил, что запрещено разговаривать с Рейхом, строить козни против Барбары? Да даже против ГИ, но сейчас это никому не выгодно.* * *
Через пару часов выяснилось, что наши с Рейхом контакты и в самом деле собираются ограничить насколько возможно — его не пустили со мной на кухню. — Что? — тупо спросил он. — Как это — нельзя? — Польша сам справится, Рейх. Теперь ты полностью освобождён от кухни, — спокойно ответил ГИ. — В смысле — освобождён?! Да Польша без меня там такого натворит! Яду тебе подсыпет, приятно будет? — И откуда у Польши яд? Ты ему в кармашек положил? Рейх зарычал. — Зачем мне твои подачки, отец? Почему бы дальше не гнобить меня?! Ты же меня ни капли не любишь! Куда делся дерьмовый наследник?! — Не говори ерунды. Офицерами становятся из солдат. Ты должен был узнать, каково людям на низах. Ты ещё скажешь спасибо, что я воспитываю тебя именно так. — Сказал тот, кто родился в фуражке и с погонами! Вот тут я согласен с Рейхом. Я как-то не чувствую, что ГИ знает «каково на низах». — Позже ты поймёшь, что я был прав, не балуя тебя. Так ты растёшь сильным, а не тряпкой. — Я ненавижу тебя, отец… — Это нормально. Иди в комнату.Как интересно. Стоило не пустить его к Польше, как он снова стал самим собой, таким же вспыльчивым и упрямым. Неужели он, понимая, что Польша слабак, всё же связался с ним? Идиот, ничему не учится.
Действительно интересно! Он сказал, что ненависть к нему — это нормально. Хороший папаша, ничего не скажешь! Рейх зыркнул на меня, раздражённо вздохнул и с топотом ушёл из столовой. Один наедине с Германией я который раз почувствовал себя кроликом, не успевшим спрятаться от хищника. Я опасливо покосился на него. — Иди на кухню, — лаконично сказал он, оглядывая меня с ног до головы, после чего тоже ушёл. Страх не оправдался. Допроса не произошло, домогательств тоже — можно выдохнуть спокойно и идти заниматься своими делами, усиленно размышляя, что мне дальше делать.* * *
Когда Рейх пришёл на ужин, его взгляд упал на чинно трапезничащую Барбару, и в его глазах можно было прочесть немой вопрос: «Она всё ещё здесь?» Да, Рейх, здесь. А ещё Германия стал подозревать, что мы друг другу помогаем, а я пытаюсь придумать, каким образом мне с тобой поговорить. У меня идей совсем не было, но я был уверен, что Рейх вынашивает свою идею уже давно. Надо было сразу от Барбары избавляться, а не тянуть, чтобы всё дошло до такого! Я боялся, что выгляжу слишком подозрительно задумчивым, пока ем, но Германия, казалось бы, не обратил внимания на мои мысленные потуги. Если днём нам не поговорить… то есть ночь. Но как я выберусь из лап ГИ, не разбудив его? Возможно, это было выполнимой задачей, но тихий-тихий голос внутри шептал, что всё это невозможно и нужно плыть по течению, не затевая никаких глупостей. Я его не слушал. Да, это рискованно, но игра стоит свеч. Барбара является серьёзной угрозой для моего существования, а также препятствием к спокойной жизни — хотя, спокойной жизнь здесь быть не может, но без Барбары будет хоть немного лучше. Поэтому я решил, что мы с Рейхом обязаны встретиться этой же ночью. Допустим, в библиотеке — там мы сможем поговорить спокойно, не боясь, что звуками своих голосов кого-то разбудим. Я довольно долго искал способ, как назначить эту встречу. За ужином было слишком тихо, чтобы пытаться прошептать что-то так, чтобы никто другой не услышал. А после ужина будет уже поздно — скорее всего, сегодня ГИ поведёт меня мыться. Но идеальная возможность нашлась сама. Когда трапеза уже кончилась и Германия меня повёл на выход, — точнее, велел идти за ним, — в этот же самый момент к выходу пошёл и Рейх, и я уверен, что он сделал это нарочно, потому что за столом мы то и дело пересекались встревоженными взглядами. — Что… — начал было Третий так тихо, что у него даже не шевелились губы, но я его перебил одним только щелчком языка. — Ночь. Библиотека, — выразился как можно короче и тише я, даже не глянув на него. Осталось только надеяться, что он меня понял.* * *
После привычной помывки, — именно что привычной, потому что в непривычном случае в этом процессе не участвовал бы Германия; вдруг сам прилично не помоюсь? — ГИ затащил меня в постель, так же привычно даже не одев. А вот это будет проблемой, потому что не нагишом же к Рейху идти? — Споёшь мне сегодня? — раздался над ухом низкий голос немца. — Нет, — резко ответил я, подтягивая колени к груди, чтобы не упираться задницей в его пах. — Я очень хочу спать. — Ой, дурак! Дурак! Соглашайся! — взбудораженно твердила зависимость. Я сдул со лба чёлку, будто пытался избавиться от настойчивого голоса. — Ну почему же так грубо, — он погладил меня по бедру, а потом довольно больно укусил за ухо, заставив меня пискнуть. — Разве я сегодня чем-то заслужил? — жалко выдавил из себя я, сжимая руки в кулаки, выгоняя из головы яростные нашёптывания зависимости. — Вообще-то, нет. Но ты ведь хочешь спеть, — ответил улыбающийся Германия, прижимаясь к моей спине. У меня поплыла голова от его запаха, к которому я вроде уже привык, но раз за разом при близости чувствовал его. Зависимость, прикрути обоняние! — Не хочу! — слишком уж громко сказал я, вырвавшись из дурманящего запаха и откатившись от немца в сторону, теперь уже глядя на него. Он взглянул на меня как-то хмуро.Когда же он станет послушным? Упрямый и глупый мальчик, всегда пытается сделать себе хуже.
Это было единственное, что подумал Империя, а потом он потерял ко мне всякий интерес и перевернулся на другой бок ко мне спиной. Мне же хотелось фыркнуть от его мыслей. Мечтай, мечтай о послушании. Но самовольно я делать твою грязь никогда не захочу, пусть у меня и стиснуло до боли грудь. Да и судя по тому, как легко он сдался, он вовсе и не хотел ничего делать со мной. Видимо, хотел проверить, до сих пор ли я умею сопротивляться. Хоть это и даётся мне с большим трудом, но я могу не поддаваться. Особенно когда он ничего не приказывает. Одну интересную вещь я понял только спустя целую минуту тупого разглядывания немецкой спины. Германия меня не держит. А точнее, не обнимает, но для меня это были именно тиски, лишающие свободы. Отлично, одной проблемой меньше, главное дождаться, когда он уснёт. Но как я это узнаю? Когда ГИ спит, он не издаёт абсолютно никаких соответствующих звуков, просто дышит так, будто лежит с закрытыми глазами. Страшно. А вдруг когда я уйду, он это как-то почувствует? Ну, хрен поймёт этого извращенца, вдруг волшебным образом не приметит меня рядышком? Лучше не думать об этом. Я довольно долго лежал, просто смотря в спину Германии, и абсолютно ничего не могло указать на то, что он спит. Я набрал полную грудь воздуха и выдохнул, пытаясь успокоить своё волнение, и пошёл напролом. — Германия?.. — позвал его я, но ответа не услышал. Для надёжности я даже подполз к нему ближе, докоснулся до его плеча и приподнялся, взглянув на его лицо. Реакции никакой. Спит. Сглотнув, я стал сползать с кровати, каждые две секунды оглядываясь на своего спящего мучителя. Ничего не менялось. Я встал на пол и только сейчас понял, насколько же мне холодно. Нужно срочно одеться. Я сделал несколько аккуратных шагов к ванной, где остались все мои вещи. Половица под ногой безжалостно скрипнула, и я вжал голову в плечи, молясь всем нутром, чтобы ГИ не проснулся. И всё же, так ли мне нужен этот риск? Нет, мне это точно нужно. Я уже решил. Но сердце от этого не собиралось стучать тише. Я боялся, что этот стук разбудит Империю. В ещё два широких шага я всё же скрылся за дверью в ванную, пытаясь прежде открыть её так тихо, как только можно, но, поняв, что она в любом случае будет скрипеть, я просто сделал это быстро. Тихонько включил свет. Оделся. И так же быстро вышел. Я не успел понять, как я оказался в коридоре, но я наконец выдохнул свободно. Он ничего не заметил. И главное, чтобы в ближайшее время он спал так же крепко и не собирался меня обнимать — обнимать-то некого. Я всем сердцем надеялся, что Рейх понял, что ночью он должен прийти в библиотеку, иначе я действительно зря иду на такой риск. Хотя… Я бы мог зайти к нему в комнату и разбудить его, если он не пришёл. Чувствуя себя каким-то вором, я крадучись прошёл к лестнице и по скрипящим ступеням забрался на второй этаж. Когда я дошёл до библиотеки, я с облегчением увидел там Рейха, который, облокотившись о подоконник, смотрел в окно. Я мягко кашлянул, обозначая себя. Наследник вздрогнул и обернулся, но при виде меня сразу успокоился. — Как хорошо, что ты пришёл, — прошептал я, подходя ближе и тоже выглядывая на улицу. Тишина и умиротворённость. — Почему она всё ещё здесь? — сразу спросил Рейх, заглядывая мне в глаза, будто в них был написан ответ. — Именно это я и хотел рассказать. Только говори тише… — Хорошо, хорошо… Рассказывай, в чём дело. — В общем… Это никакая не ошибка, и Барбара не уйдёт и завтра, — начал я и рассказал всё, что подслушал под дверью. — Ох, это плохо, — хмуро сказал Рейх после некоторого молчания. — Да, и теперь нам действительно нужно избавиться от неё. — Чувствовал же, что так просто она не уйдёт!.. — У тебя есть план, Рейх? — Ну… — протянул он. — Он несовершенен, но ничего лучше я не придумал. — Выкладывай. Пойдёт всё, что угодно, потому что у меня идей нет совсем. — Очевидно, что нужно просто ткнуть ей всей правдой в лицо, чтобы она испугалась и отказалась от работы, — задумчиво кивнул Третий, снова поворачиваясь к окну. — Слыхал, как она отзывается о моем отце? Хотя, наверное, нет, ведь это мне приходится львиную долю времени проводить в её гадком обществе… В общем, она считает, что он ангел. Говорит о нём с восторгом, порой рассказывает о том, какой он красивый, опрятный и воспитанный дольше, чем ведёт сам урок… От её слащавых описаний просто тошнит. — Не удивлюсь, если она хочет с ним переспать, — хмыкнул я. — Но женщины не по вкусу ГИ, надо её разочаровать. Рейх фыркнул: — Сами мы ей не сможем ничего сказать. Точнее, она нам просто не поверит. — Я тоже об этом думал. — Значит, нужно сделать так, чтобы отец выдал себя сам. — Ну и как мы это сделаем? — я поник. Как мы заставим его сознаться? Звучит, как сказка. Наследник пожал плечами. — Нужно очень хорошо его разозлить, чтобы он характер показал. Правда, достанется-то нам, и, возможно, кому-то из нас придётся сидеть в подвале. Но именно это и подпортит его репутацию сдержанного и ответственного. Нужно только в нужный момент сделать так, чтобы она это видела и слышала. Ох, представляю лицо Барбары, когда она услышит не самые приятные словечки от отца. Я приподнял бровь. — А не слишком ли сложно это организовать? Попробуй его разозли, он холоден, как лёд, а с Барбарой тоже проблема… — Сложно, но выполнимо, — улыбнулся Рейх, глянув на меня краем глаза. — Ты просто ещё плохо знаешь моего отца. От одной только пакости он не разозлится так, как нам нужно, но вот если пакостей будет много… В общем, нам нужно раздражать его как можно больше. Что-то мне подсказывает, что ни к чему хорошему это не приведёт. — Это мазохизм… Но выбора, видимо, нет. Нам нужно выгнать Барбару. — Самое главное, чтобы отец не нашёл новую гувернантку, — кивнул младший немец. — Пф, мне кажется, ему самому не хочется, чтобы дома присутствовал кто-то лишний. Он её держит только для того, чтобы нам с тобой сложно жить было. А следить за нами он более чем может и сам, ему не нужна чужая помощь. — А ты прав… Действительно странно держать гувернантку, когда в прошлом он выгнал гувернёра и всю прислугу за то, что они неправильно меня воспитывают, и я стал сам себе прислуга. — Значит, мы решили? — Да. Будем раздражать моего отца. И, по возможности, Барбару, пусть в нас солнышко тоже не видит. — Отлично. Нужно морально готовиться неделю сидеть в подвале. — Да ладно тебе. С тобой я! — воодушевленно, но тихо сказал Третий. — Зато мы избавимся от неё и потом сможем жить спокойно. Ну, то есть, относительно спокойно… — Интересно, а куда она пойдёт? На Польский ведь вряд ли вернётся. — Да мало ли куда. Найдёт, к кому приткнуться. Я промолчал. На самом деле, мне было абсолютно плевать, куда пойдёт Барбара. Лишь бы подальше от меня. Стыдно за то, что она полька. И нужно не забывать, что она — досадное исключение, и остальные поляки всё-таки узнали бы меня. Германия же специально её подыскал… — Слушай, Рейх. Если Германия заметит, что меня нет рядом… — Ох. Я порой правда забываю, что вы… — Отвратительно, — скривился я, не дав ему договорить. — Да уж… Ладно, иди. — А ты? — спросил я. — А я хочу подумать. Не волнуйся. Тихонько вздохнув, я кивнул и стал уходить. Интересно, о чём думает Рейх? Хотя, наверное, лучше этого не знать. Для собственного спокойствия. Когда я вернулся в комнату, Империя, к моему великому облегчению, всё ещё спал. Мне оставалось только снова нырнуть в ванную комнату и раздеться догола, чтобы не вызывать у немца подозрений утром. Холодно. Зима всё же, что я хотел. Я залез на кровать и осторожно отнял у ГИ кусочек одеяла, укрываясь им. Слава богу, что он не просыпался. Даже позу не менял. Я был рад, что мог наконец поспать не в его объятиях, а спиной к его спине.* * *
Наш с Рейхом план работал слишком медленно. Третий стал снова ходить в институт, а ГИ как обычно ходил на работу, и до трёх часов дня я оставался один на один с Барбарой. Но я не спешил взаимодействовать с ней, тем более что её интерес ко мне был тоже крайне мал. Я заимел привычку почти весь день читать что-то в библиотеке. Никто мне не запрещал. Но проблема была в том, что почти все книги были на чистом немецком, а не интернациональном языке нашего мира. Я не мог похвастаться особенным знанием немецкого, но представление было, что и помогало мне разбирать хотя бы что-то из всего текста. Это занятие было довольно утомительным, но заставляло шевелить извилинами и отвлекало меня от всех своих проблем, как и от жуткой боли в груди, которая заставляла меня порой стискивать зубы и сжимать в кулаках свою одежду, ожидая, когда отпустит. Германия вообще прекратил меня трогать, нарочно. Ждёт, собака, когда я сам полезу. Но в этом нет никакой нужды, правда? Зависимость говорила обратное, но я тщательно закрывал ей рот. Следуя плану, я, как только получал такую возможность, пакостил ГИ такими вещами, как нарочно подпорченное блюдо или неловкие движения, и язвил ему, как мог. Но в основном звучало это довольно жалко: — Что, всё, обиделся? Не хочешь больше лапать свой фарфорчик? Или: — Если я тебе не нужен, дай независимость, а? Я понимал, что играюсь с огнём. Но издеваться над ним мне было приятно, его кислое выражение лица при подобных фразах грело мне душу. И ведь очень подозрительно, что Германия правда перестал пытаться хоть как-то удовлетвориться за мой счёт. Есть ещё кто-то на стороне? Да пожалуйста! Я же только рад! — Ты просто умрёшь, если что-то не предпримешь, дурак, — скучающе говорила мне зависимость. — Пожалей хотя бы меня. Я же вместе с тобой умру. — Вот и подыхай. И всё же такой ответ зависимость не устраивал, и она вечно подбрасывала мне в сознание самые пошлые картины из возможных, а когда Империя был рядом, она даже пыталась взять моё тело под контроль, но у неё удавалось ничего более, чем дёрнуть моей рукой. И да, я понимал, что это до добра не доведёт, и рано или поздно мне придётся сделать хоть что-то, чтобы успокоиться и отсрочить, вероятно, свою смерть. Даже кашляя кровью, я пытался это игнорировать и продолжал дразнить ГИ, и тот вскоре стал смотреть на меня, как на полного идиота.Неужели он действительно настолько упрямый? Помрёт ведь.
Ублюдок, что я ещё могу сказать. Устроил мне тут испытание на прочность. Я без зазрения совести показывал ему язык, который теперь почти всегда хранил на себе железный привкус. — Ну пожалуйста, да поцелуй ты его… — умоляла зависимость, потеряв уже ехидну в голосе. Рейх, хотя я совсем больше не мог с ним общаться, — за нашими взаимодействиями шла очевидная слежка, поэтому приходилось лишь кидать друг на друга «презрительные» взгляды — точно замечал моё состояние. Мне казалось, мы даже думаем об одном: Германия на наши выходки контратакует, не касаясь меня и максимально холодно отвечая на все жалобы Рейха. Кажется, ГИ понимал, чего мы добиваемся. Я подслушал некоторые его мысли, и выяснил, что ему на самом деле почти всё равно, если мы с Рейхом действительно объединились. По его мнению, это не несло особенной опасности прямо сейчас. ГИ, усмехаясь, думал, что с какой-то стороны его поступок не так плох — предполагает, что Рейх лишь использует меня, чтобы избавиться от своей же проблемы, но не потому, что он сочувствует и мне. Германия не считал, что его сын дружит искренне. Полагал, что воспитания хватило для того, чтобы он использовал ситуацию только в своих интересах, а меня потом бросил, как только выжмет из меня всё, что можно. На некоторое время я даже поверил в это, полдня ходил понурым, но потом вспомнил все наши разговоры с Рейхом до договора и после, и просто не смог представить себе, чтобы человек мог так профессионально притворяться. Я чётко остался при мнении, что Третий со мной вполне искренен — по крайней мере пока… Спустя неизвестное количество времени, — я действительно не подозревал, прошла ли неделя, или месяц, — после того, как мы с Рейхом договорились о своём плане, он наконец дал свой плод, хотя я уже начинал отчаиваться. На самом деле, было действительно не до оптимизма, когда зависимость съедала меня изнутри, а также была перспектива того, что если я всё же разозлю ГИ, то я стану сидеть в подвале и умру там. Это не способствовало мотивации, и поэтому я решился на отчаянный шаг. В общем, это был вечер, и я по обыкновению шёл с Германией в комнату по уже пустому коридору, как вдруг остановился на месте и вызывающе сказал: — Сам-то не соскучился по прикосновениям ко мне? Я добивался того, чтобы он меня побил. Чтобы хоть как-то прикоснулся, и тогда мне станет легче. — Чувствуется, я умру, если это так продолжится, тебе не кажется? Неужели тебе хочется смерти своей игрушки? Германия повернулся ко мне со хмурым выражением лица, и тогда я не преминул возможностью и плюнул ему в лицо. Как тогда, будто бы давно. И тогда это его разозлило. И это сработало и сейчас — Германия схватил меня за плечо так крепко, будто хотел оторвать, а потом сказал, будто пророкотал гром: — Если мне не изменяет память, я тебя предупреждал, что в следующий раз ты будешь вылизывать, не так ли, Польша? Но я не слышал, что он говорил, даже не видел его. От его прикосновения, пускай и грубого, я облегчённо выдохнул, меня захлестнуло слепым блаженством и я закрыл глаза. Я даже почувствовал, что мне стало гораздо теплее, и я почти что впал в дрёму. Прикоснулся… Как же я соскучился по его прикосновениям. — Спать опять собрался? — раздалось прямо рядом с ухом, меня встряхнули, пришлось открыть глаза. — В этот раз ты так просто не отделаешься. Я только сейчас понял, что добился того, что мне было нужно. Сейчас он не в себе и даже называет меня по имени! Чёрт, была бы рядом Барбара… Что же делать… И что собирается делать ГИ? Резко потянув меня на себя, он, крепко меня держа, почти что поволок куда-то. Я начал сопротивляться, не понимая, что Германия хочет. Я лихорадочно думал, пытаясь сопротивляться удовольствию и мыслить здраво. Как сюда позвать Барбару? Как? — Почему же ты сопротивляешься? — спросил немец с издёвкой. — Мне казалось, ты именно этого добиваешься. — Отвали! Я не хочу в подвал! — извивался я, одновременно кусая губы от того, что он крепко меня держал. — Хочу независимости!!! — Мы не в подвал, — злорадно прошипел ГИ. — Ты не этого добивался. Мы в спальню. У меня перехватило дыхание. Только не… Нет! Но что-либо закричать в свою защиту я не успел, потому что из-за плеча ГИ я увидел, что из своей комнаты вышёл Рейх и теперь с круглыми как блюдца глазами наблюдал за тем, что открылось его взору. Я пересекся с ним глазами, а потом, быстро сообразив, шустро кивнул головой вверх. Это произошло за долю секунды, будто время замедлилось, а потом моё жалкое сопротивление было подавлено и меня утащили в спальню, которая вдруг снова запахла развратом, напоминая обо всём, что тут уже произошло. Меня грубо кинули на кровать и буквально в несколько движений стянули с меня штаны. Как?! Я жалко лежал на животе, хныкая в простынь и понимая, что сопротивляться у меня попросту нет абсолютно никаких сил. Мне страшно. Но в то же время зависимость в предвкушении потирала ладошки. — Этого же ты хочешь, да? — руки Империи задрали мою рубашку и как-то голодно сжали мои ягодицы. Я простонал. — Нет! Нет! Пусти меня! — плакал я. — Я не хочу! Он в свою очередь сильно шлёпнул меня по заднице, что заставило меня вскрикнуть. — Не поверю, — сзади звякнула бляшка, зашуршала одежда, и я попробовал воспользоваться моментом и уползти, но Германия не стал заморачиваться и просто наступил на меня одной ногой. — Слишком мало я поощряю тебя, как следует, Польша. А ты ведь заслужил. Всё ещё жив, к моему удивлению. Я просто захныкал. Не могу ничего сделать. Я просто действительно не могу ему сопротивляться. Слишком сильно моё тело извелось без должного внимания, и теперь оно меня слушать отказывается. Я лишь молился, что это всё будет не зря, Рейх понял мой жест и приведёт со второго этажа Барбару, чтобы она послушала, что творит её обожаемый немец… Я почти ничего не видел. В комнате было темно. Я полностью полагался на все свои чувства. Судя по звукам, Германия полностью разделся. Слишком много времени не прошло, но мне показалось, что это вечность. Вечность — просто лежать и ждать своей несладкой участи. Судя по ощущениям, с моей спины убрали ногу и рывком поставили меня на колени. Тело стало чересчур уж покорным, даже голос и тот будто пропал и отказался возмущаться действиям Империи. А на самом деле у меня в душе бушевала паника. Паника перед тем, что сейчас я в абсолютно трезвом состоянии, и буду вынужден чувствовать всё. Всю грязную смесь противоречащих ощущений. И слишком ещё свежо в памяти то, как он изнасиловал меня в моём же кабинете, когда я так же был трезв. Я ожидал чего-то очень отвратительного, даже хуже, чем тогда. — Будь хорошим мальчиком, Польша, — услышал я, а после почувствовал, как что-то горячее и влажное упёрлось в меня сзади. Я отчаянно ловил крупицы осознанности, пытался сосредоточиться хоть на какой-то адекватной мысли, но всё утекало, как вода через сито. Единственное, что меня кольнуло — это мысль о том, что ГИ совсем не стал меня никак подготавливать. За это было немного обидно, но зависимость, я чувствовал, была благодарна и этому, и она всячески пыталась взять моё тело под контроль, что частично удавалось — я выгнулся и подался бёдрами назад, медленно пуская в себя возбуждённый член Германии. Тот в свою очередь, грубо держась за мои бёдра, резко толкнулся вперёд, выбив из меня громкий стон. Единственное, что я сейчас понимал, это то, что, возможно, за дверью это слушают Барбара и Рейх. Мне было жутко стыдно за это, но в то же время я злорадствовал, что ГИ наконец подпортит свою репутацию хотя бы перед одним человеком. И почему я сдался так быстро? Наверное потому, что до этого слишком долго сдерживался, очевидно. — Вот так, молодец. Нечего сопротивляться, видишь? — с ухмылкой в голосе подбодрил меня Империя и без какого-либо предупреждения начал резкие движения. — Ах! — я уткнулся щекой в собственный кулак, раскрыв рот. — Отпусти… — глупо и совершенно без надежды попросил я, понимая, что в таком состоянии он точно никуда меня не отпустит. ГИ промолчал. Никакого сопротивления с моей стороны совсем не было, хотя порой я вскрикивал от боли, когда толчок оказывался особенно грубым. Потихоньку я всё же забывался, слушая собственные громкие и сладкие стоны, не замечая, как с раскрытого рта течёт слюна. Всё, кроме самого Германии, теряло смысл, я был сосредоточен только на том, что делал немец, на том, какие ощущения это у меня вызывало. Страха уже не было. Было слепое вожделение, желание продолжать и продолжать. Местами я чувствовал боль, но в основном я наслаждался тем, что он даёт мне крайнюю степень близости, которая мне и нужна, чтобы полностью успокоить моё умирающее зависимое тело. Вряд ли я чувствовал в самом действе что-то по-настоящему приятное. Зависимость. Именно из-за неё я возбудился, стал стонать, стал забывать то, что я этого вовсе не хочу. Это всё предписывает зависимость. И тело победило над разумом. Немец остановился, с ложной нежностью погладив меня по ягодицам, будто дразнясь. Я же, вместо того, чтобы попытаться вырваться, стал двигаться сам. Каким-то образом, похожим на чтение мыслей, я чувствовал все его грязные желания и выполнял их, как покорная шлюха. Он иногда что-то говорил, но я слышал не более, чем его мягкий низкий тембр голоса… В какой-то момент Германия вышел, но я вовсе не ждал, что это конец. Я выпрямился, приподнялся, он повернул меня к себе лицом. Мягко положив свои руки на его плечи, я подался вперёд и поцеловал его. Всё как в дымке… Я вроде чувствую, а вроде и нет — только лишь наблюдаю. Ещё через несколько секунд ГИ лёг на спину, я без раздумий залез на него. Он снял мою рубашку, которая только чудом до сих пор осталась на мне, и откинул куда-то в сторону. Я вовсе не чувствовал холода. Я сам пустил член обратно в себя и сел, охнув. Потом я и задвигался, опершись руками о сильную немецкую грудь, чувствуя, какой он горячий. Я чувствовал на себе его хищный взгляд, чувствовал руки, которые буквально мгновение назад по-хозяйски сжали мою задницу, но мне это даже нравилось. «Не хочу это делать…» — хныкнуло где-то далеко-далеко сознание и снова исчезло. Как, не хочешь? Естественно хочешь. Всё было как в самых моих грязных «видениях». Я слышал свои стоны, чувствовал свои движения и движения ГИ, послушно поддавался всему, что он хочет. Я целовал его губы и его тело, получая за это ласки. И мне было абсолютно всё равно на грубое обращение, когда он перевернул нас и стал действовать резко и рвано. Всё равно на то, что из-за его мокрых грубых поцелуев кровоточили от укусов губы. Всё равно на новые бесчисленные пятна, что он оставлял на моём хрупком тонком теле. Я наслаждался чувством безграничной лёгкости в груди от его близости ко мне. Наслаждался собственными стонами и его развратным шёпотом, агрессивным рычанием. Наслаждался тем, что я весь только его. Наслаждался…* * *
Я проснулся оттого, что Германия псевдонежно перебирал в своей руке волосы на моём затылке, пока я прижимался к его груди и обнимал его. — Проснулся? — Ох… — только и ответил я, хмурясь. — Что-то не так? — хитро спросил он. Я промолчал и поднялся с его груди, вылез из-под одеяла, позволяя холодному воздуху коснуться моего тела, изнеженного до этого в тепле. Я абсолютно голый. Единственное, что он пожалел, это носки. Просыпаться и видеть себя нагишом для меня было не удивительно, но я помнил, прекрасно помнил абсолютно всё, что произошло ночью. От нескончаемого потока воспоминаний у меня даже заболела и закружилась голова, а также ударил жар. Что я натворил? Как я мог?.. Я не мог ни то что что-то сказать, я не мог даже внятно подумать и возмутиться своему поведению. Я ощупал свою грудь и наткнулся на ключ, но не это было причиной прикосновения к себе. Ни боли, ни тисков внутри. Лёгкость и относительная свобода… Даже дышать легче. И воздух будто сладкий. И тело будто легче. И по сравнению с ощущениями после обычного баловства с Германией, сейчас эти чувства были усилены в десять раз. Но мне было противно. Я добился этого через постель. Какой кошмар… Сползая с кровати и собирая свою одежду, я почти не чувствовал каких-то болезненных ощущений в пояснице или между ног. Лишь сладко ныли свежие синяки от поцелуев-укусов. ГИ решил не мешать мне с моим делом и молчал, позволяя одеваться. Когда я кончил с этим и с невидящим взглядом сел обратно на кровать, стал одеваться Империя. Голова была пуста. Постучи по ней, и раздастся характерный звук. В мыслях был лишь один вопрос: «Как это получилось?» Но ответ на него я и не искал, потому что знал его. — Хорошо тебе? — осведомился ГИ. Из меня выдавились только невнятные звуки. — Очень красиво вёл себя ночью, — он положил руку на мою макушку. — Одно это стоит ещё одного поощрения. Я промолчал. Пусть засунет свою похвалу себе в зад. А свое «ещё одно поощрение» — туда же. — Молчишь, — ух ты, правда? — Что ж. Молчи, — немец убрал руку. — А я пошёл в Центр. И без дальнейших церемоний он ушёл, поправляя по пути свою одежду и волосы. И только когда он ушёл из дома, — почему-то не сразу, — и я вышел из комнаты, я почувствовал подозрительную пустынность в доме. Рейх был в институте, это понятно. Но вот Барбары я не нашёл. Неужели сработало?.. Я даже не постеснялся и заглянул в её комнату — точнее, уже не её. Было заметно, что комнату покидали в спешке. Она была почти пуста, кроме мебели, все свои вещички Барбара прихватила с собой. Только лишь на столе одиноко лежала бумажка. Я подошёл ближе и прочитал единственную фразу, написанную женским почерком:Auf Wiedersehen.