Потеряться в космосе

Не знаю, как долго я злорадно пялился на эту короткую записку. Первое время мою пустующую от лишних мыслей голову переполняло только чувство абсолютной победы, и мне было предельно легко не только от факта того, что этот ужасный человек ушёл отсюда. Но приятному тоже есть конец — в конце концов я всё же вспомнил, какой ужасной ценой я добился её ухода, и меня наконец захлестнул стыд. Такой жуткий стыд, что его трудно описать какими-либо словами. Это чувство пришло действительно с очень большой задержкой, потому что мне нужно было подумать об этом сразу после того, как я очнулся утром на голой немецкой груди. Но нет, боже, когда я очнулся, я первым делом вспомнил о произошедшем, неубедительно осудил себя, а потом отметил, как же мне легко после полноценного секса. Единственное, что стоило бы похвалы, это то, что мне было несколько противно. Ну и, конечно, спасибо за то, что я не стал вести себя перед ГИ, как удовлетворённая девчонка — то есть, зависимость, или лжеПольша, смиренно уснула. А вот о том, что ночью всё это — ну или по крайней мере часть, — слышали Рейх и Барбара, подумать было, видимо, невмоготу. А ведь это очень важно! Это такой жгучий стыд, что теперь ни одним мылом не отмыть. Так же, как и не вымыть из памяти Рейха. Я вообще не представляю, как я взгляну ему в глаза, когда он, как обычно, вернётся после трех часов дня. Но ведь мы не для того избавлялись от Барбары, чтобы после этого я стал избегать наследника, так? Мы делали это как раз для обратного. А это значит, что нужно взять себя в руки и как подобает поговорить с Рейхом. Даже несмотря на стыд, мне, на самом деле, было довольно интересно узнать, что творилось за дверью в то время, пока я… В доме было непривычно пусто, когда никого не было. Помнится, ещё совсем недавно в доме круглые сутки были Рейх и Барбара, хотя обычно я не часто пересекался с ними. Но простое их присутствие делало дом обитаемым. А теперь — пустота. Я сидел в своей любимой библиотеке на своём любимом кресле и обнимал колени. Я был погружён в собственные мысли об абсолютно разных вещах без какого-либо порядка, в голове царила анархия и сумбур. Чего только мои мысли не успели коснуться — от того, что физически я не чувствую никаких негативных последствий от ночных происшествий (хотя раньше довольно долго ещё ходил и ойкал от болей. Я предположил, что наглый немец так часто делает всякую грязь, пока я сплю, что рвать там собственно больше нечего — всё растянуто), до того, как прозаично летает в воздухе пыль. Через время мне даже стало казаться, что пустой дом дышит. У меня явно не в порядке с головой. Хотя, разве я это заметил только сегодня? Хах, смешно. И в итоге, спустя долгое время почти пустых размышлений и ожидания, я услышал, как внизу открывается тяжёлая входная дверь, а потом закрывается. Я покраснел, снова вспомнив свой позор, но решил спуститься на первый этаж и встретить того, кто пришёл. Наконец снова поговорить без свидетелей. Я спустился по лестнице, стыдливо опустив глаза в пол. Рейх ещё даже не отошёл от двери, поэтому сразу посмотрел на меня. Я судорожно вздохнул и поднял на него взгляд. — Она ушла, — глупо сказал я. — Я знаю, — это не прозвучало грубо, скорее просто устало. — Отвратительно. Я полностью понимал, что он имеет в виду. Да я сам себе противен, что уж там. Так что я не обиделся. — Прости, я не знал, что получится так, — вдруг извинился младший немец, что заставило меня удивиться. — О чём ты? — Это же мой план был, отца раздражать. — Ну… Да, твой, — я не стал отрицать. — Если бы я придумал что-то поумнее, не произошло бы то, что произошло, — хмуро сообщил он. — Да брось, — я нервно теребил в руках ключик. — Главное ведь, что сработало. План изначально был связан с риском оказаться в подвале. Можно даже сказать, что мне повезло, что вышло именно так… Во всём нужно искать плюсы, разве нет? — я печально вздохнул. Третий тоже вздохнул и судорожно растрепал свои волосы. — Мне очень неуютно перед тобой, — признался он. — Правда не стоит. Рано или поздно это всё равно бы произошло. Иначе я бы умер. — Да я уже понял, — младший немец провёл рукой по лицу, будто прячась от меня. — Но слышать это я правда не хотел. Я прикусил губу. Рейх двинулся в свою комнату, а я тихонько последовал за ним — он же вроде не сказал, что не хочет меня видеть? И правда — он молча пустил меня вслед за собой и закрыл дверь, после чего изнеможденно уселся на свою кровать. — В общем, итоги нашей, гхм… «операции» выдались довольно удачными и, считай, всё сработало идеально. Садись, — младший немец похлопал на место рядом с собой. Я сел рядом, неловко ковыряя носком в ковре. Сейчас я не хотел ничего говорить, хотел послушать, что расскажет Рейх. — Так… В общем, тебе, наверное, будет интересно услышать историю от моего лица? Я тихо угукнул. Его сочувственный голос даже как-то успокаивал мой стыд. Хоть я его всё ещё чувствовал, мне почему-то казалось, что Третий понимает меня и не станет говорить каких-то резкостей. Я ведь ни разу ничего плохого не сказал, когда он ходил, перемотанный бинтами. И он это понимал. — Ну, я, значит, вышел из комнаты, потому что хотел почитать в библиотеке на сон грядущий, знаешь ли. Думал, что коридор пуст, но там вы с отцом чего-то ругаетесь. Меня даже не замечаете. Подслушанного и увиденного мне вполне хватило, чтобы понять, что наш план «разозли моего отца» сработал, однако понял и то, что тебе… так скажем, сейчас будет плохо. Я не меньше тебя испугался, когда услышал, что он вовсе не в подвал тебя… — наследник одной рукой стал массировать свой висок, будто только от мысли об этом у него начинала неприятно болеть голова. — Ты меня всё же заметил, и твой кивок я сразу понял. Не знаю уж, правда ли ты кивал… — Кивал. — Я, естественно, сразу побежал на второй этаж, Барбару звать. Она не хотела так сразу идти, пф. Пришлось ей соврать, что «её очень срочно зовёт мой отец». На это, конечно, сразу клюнула. Еле остановил её от того, чтобы она не ворвалась в комнату, сумасшедшая. Тихо у вас там было как-то… А потом отец и говорит за дверью, значит: «Будь хорошим мальчиком, Польша», — выдохнув так, будто этот рассказ давался ему с трудом, Рейх продолжил. — Ужасно, до сих пор эта фраза в ушах стоит, как и…твой вскрик после этого. Гадость. Но зато видел бы ты лицо Барбары! Тогда смеяться было совсем неуместно, но её рожа на самом деле была самым смешным, что я видел за всю мою жизнь. Глаза во-от такие, — он показал на себе. — А рот скривился так, будто ей кислоты в глотку плеснули. Спросила ещё тихо так: «Польша?». Будто впервые слышит вообще! Но ей этого явно не хватило, чтобы осознать в полной мере, что происходит. Честно, я закрыл уши, но все равно слышал, как ты… Чёрт, мне было так жаль тебя… А ещё жутко противно, что такое вообще возможно. Что это делает мой же отец… В общем, услышанного за минуту Барбаре хватило, чтобы понять, что ты никакой не «Альбертик», и что за дверью с тобой делают не самые прекрасные вещи. Она была испугана, и, сказав что-то вроде «Это уже слишком», убежала обратно на второй этаж, а потом и свалила. Скатертью дорожка, — Рейх закончил свой рассказ и наконец посмотрел на меня. — Мне тоже жутко стыдно перед тобой, — только и смог сказать я. — Ты хоть сопротивлялся?.. — Поначалу. Но потом не осталось сил, да и зависимость, сам понимаешь… — Мда, — только и протянул Рейх и по-братски положил руку мне на плечо. — Ты живёшь в настоящем кошмаре. — Да ты тоже, — сказал я, утирая пальцами глаза. — Хей, ты чего? Не плачь. — Прости, — я действительно пытался сдерживать слёзы, но жалость к самому себе и к немецкому наследнику поедала меня. Почему мы живём именно так? Что мы такого сделали? — Я просто уже устал. Рейх растерялся. — Но мы же вместе, — успокаивающе сказал он, чуть стиснув моё плечо. — Что-нибудь придумаем, выберемся, станем сильнее и покажем всем, что мы не слабаки, да? — Я не хочу мести, — я закрыл лицо руками. — Просто хочу быть независимым и жить спокойно. — Это твоё дело, — согласился Третий и неловко погладил меня по спине. Я понимал, что не стоит перед ним ныть и вызывать жалость. Скорее всего, Рейх и не умеет успокаивать. У него же нет друзей, он один, да и сам он не любит в себе все эти добрые качества, хочет избавиться от них, потому что это «слабость». Рейх тяжело вздохнул и, ничего не говоря, неуверенно попробовал меня обнять. Я даже на секунду прекратил всхлипывать. — Что ты?.. — Тише, Польша, тише. Мне же самому больно. Это было неожиданно. Неожиданно, что он умеет проявлять такое сочувствие. Как все-таки жалко, что этот ребёнок в нём когда-то умрёт. Умрёт от его же рук, потому что это ему не нужно. Я убрал руки от лица, повернулся к нему и тоже обнял, тихо хныкая ему в плечо, а он пытался успокаивающе гладить меня по макушке, и, хотя движения его вряд ли можно было назвать нежными, меня это успокаивало.

* * *

Куда утекает время? Что нужно, чтобы поймать его? Или в моём случае его действительно не нужно ловить? Но недели проходили действительно с ужасающей скоростью. Дни были похожи друг на друга, как близнецы, и отличались лишь в мелочах. Куда делась весна? Я не помню почти ничего, что происходило весной. Основную массу дня я проводил дома один, потом общался с Рейхом по всяким мелочам, которые порой затягивались надолго, но ни о чём важном мы не говорили. Просто помогали друг другу не загнуться. Потом я готовил, пока Третий делал уроки у себя в комнате, а после приходил ГИ. В тех моментах, когда мы ложились спать, были самые очевидные различия скучных дней. Одним днём он вовсе не тронет меня, другим — начнёт приставать, и здесь есть целых четыре варианта развития событий. Первый — это если мне удаётся избежать его лапищ, довольно редкий случай, потому что сопротивляться было трудно (в основном потому, что он, кажется, просёк, что я беспрекословно выполняю только то, что мне приказывают); второй — это когда он просто подразнит меня, погладит да и всё; третий — это секс без проникновения, то есть, мне приходилось снова работать для него ртом или руками, тереться о него, целоваться с ним, а порой — унижаться и ублажать себя, пока он поедает меня глазами. Сюда входила не только стимуляция собственного члена, но и пальцы, которые я толкал в себя и невольно постыдно представлял, что это он. На самом деле, третий вариант развития событий мог перетечь и в четвёртый — занятие полноценным сексом. Было очень трудно под влиянием зависимости не захотеть большего, когда я сидел сверху и лишь движениями бёдер тёрся своим членом о член Германии, когда он сам нависал надо мной и игрался со всем, чем мог, когда он дразняще тёрся членом прямо между ягодиц… Зависимость сама говорила: «Пожалуйста…» и иногда получала отказ, что заставляло моё тело изводиться от этих пошлых дразнящих игр, а иногда — получала то, что хотела. Мне было отвратительно видеть и чувствовать всё, что творилось, а чувствовать после этого лёгкость было ещё хуже. Я к этому никогда не привыкну. К тому, что насильно, не привыкают. Хотя Германия часто говорил мне, что насильно он не делает абсолютно ничего. Ну да, ага. Это ему так кажется. А внутри меня — война… Но потихоньку я всё же лишался и общения с Рейхом. Наступило лето, и ГИ вынудил Рейха ходить на летние занятия. Казалось бы, ничего такого, но из-за них наследник стал пропадать почти целые сутки. — Ргх, отец специально сделал так, чтобы мои занятия длились подольше. Устаю как чёрт, а ведь это «всего лишь» летние занятия, — сказал мне однажды Рейх. — Голова просто чугунная. А ещё большей грустью для меня было то, что связи с США тоже сократились до минимума. Он всё время был занят, и мне оставалось жить лишь теми монологами, которые мне иногда приходилось подслушивать. Но этого мне тоже было достаточно, чтобы оставаться на плаву. Слышать его голос — для меня это было подобно умиротворяющей музыке, даже если он в этот момент ругался. Моей отрадой потихоньку становились ночные побеги от Германии, когда он засыпал. Да, это было очень рискованно, поэтому я делал это не так уж часто, а перед тем как уйти ждал часа два, чтобы быть точно уверенным, что Германия спит крепко и в ближайшее время не проснётся. Самому мне в таком случае приходилось спать днём, когда никого не было, но зато как это было прекрасно — сидеть в библиотеке и полночи смотреть на далёкие звезды, сжимая в ладони маленький ключик и мечтая. Мечтая до слёз. Больно, что это лишь мечты. Обидно, что я был готов в любую секунду принять связь и поговорить, но Штаты молчал. И даже не присутствовал. Он не думает обо мне? Скорее всего, спит, но всё равно… Зато я знал, что с ним всё в порядке. Мне было легче переносить все тяготы моего положения, когда я знал: США независим и жив.

* * *

Сегодня был обычный душный летний день, и всё было абсолютно как обычно, ничего не предвещало абсолютно никаких изменений. Так как сегодняшней ночью я не сбегал в библиотеку, я читал как раз там же. Говоря честно, мне казалось, что моё знание немецкого стало лучше, но я не уверен, что читаю всё правильно. Да и великое множество слов всё ещё оставалось для меня загадкой, хотя иногда, когда была возможность, я разговаривал с Рейхом именно по-немецки — сам же и попросил. Это было довольно забавно и разбавляло напряжение, господствующее в моей душе. Да и Третий сам говорил за это спасибо — ему мой ломаный немецкий тоже изрядно поднимал настроение, что ему в связи с изнурительной учёбой тоже было нужно. Жалко только, что летом поговорить с ним было почти некогда — только если его рано отпустят. — Кстати, кроме меня с моего курса на занятия ходит всего пару-тройку человек, поэтому в принципе я доволен, — как-то сказал наследник. — Издеваться надо мной некому, и я пока что в спокойствии вынашиваю планы мести, ха-ха! Я отговаривать его не смел. Так же, как он признал, что никому не мстить это моё дело, так и я признаю, что вопрос о мести решает тоже только он сам. Пока я вспоминал это, я поначалу не заметил одного привычного чувства. Но в итоге меня будто стукнуло — ГИ подходит к дому. Глаза тут же упали на часы, но было ещё слишком рано для его прихода, а ведь он обыкновенно исправно проводил на работе всё время до самого вечера. Недоуменный, я сбежал по лестнице на первый этаж, и оказался там ровно в тот момент, когда стала открываться дверь. Первым делом я увидел не Германию. Я увидел Австро-Венгрию, который обнимал за плечи свою колонию, Боснию и Герцеговину, и говорил: — Прекрати плакать, глупый мальчик. Его голос был по-обыкновенному ровный, тихий, почти что потусторонний. По коже побежали мурашки. Всё же он стрёмный тип. Босния правда плакал, закрывая рукой свои глаза и лишь тихонько хлюпая носом. Только посмотрев на это, мне стало его жаль. Но лишь на секунду — ровно до того момента, когда я вспомнил, что несмотря на статус колонии он живёт довольно неплохо, даже сейчас одежда на нём была вполне богатая. Всё, в чём я смог разобраться в его образе — это голубой шёлк, который неплохо смотрелся в сочетании с чёрными волосами, сейчас беспорядочно разбросанными по его голове. Но, может, внешнее впечатление всё же обманчиво, и живёт он не так уж и хорошо? Я же действительно почти ничего о нём не знаю. Но как минимум сейчас Босния точно выглядел несчастным. Только почему? — Так ты расскажешь мне, что произошло, Австро-Венгрия? — послышался низкий немецкий голос, и Германия зашел следом за австрийцем, закрывая дверь. Что-то произошло? Интересно… Я навострил уши. Босния и Герцеговина, пробормотав что-то неразборчивое куда-то в пол, попробовал убрать руку своего колониста с плеча, и после неудачной попытки и вовсе укусил его. — Ай! — шикнул слепой австриец и всё же отдёрнул руку. Я заметил, что даже тихий вскрик боли от него прозвучал как-то странно, будто ему вовсе и не больно. — Сначала нужно успокоить этого… Совсем от рук отбился. — А я уже говорил тебе, что ты слишком мягко со своими. — Жёстко тоже не получится. Хотя, они все недовольны в любом случае. Но подливать масла в огонь всё же не хочется. Так, Босния, как ты там?.. Австро-Венгрия протянул к нему руки и стал осторожно щупать его лицо. — Прекрати! Я тебя ненавижу! — мальчик скинул его руки резким движением. — Тошнит от тебя, — он утирал слёзы, снова градом полившиеся из его глаз. — Безглазый гад…

Боже, и так всю дорогу. У этого мальчика такой ограниченный словарный запас…

— Ты всё еще не понял, что это произошло отнюдь не по моей вине? — спокойно спросил австриец. И в этот момент Германия наконец заметил меня, одиноко и неприметно стоящего возле лестницы. Я невольно сглотнул. Ну всё, сейчас он отправит меня куда-нибудь, чтобы я не мог подслушивать. А ведь хотелось послушать, что произошло… Что случилось с Боснией, и почему он так ревёт? И мне в самом деле стало интересно, почему БиГ ненавидит Австро-Венгрию, ведь внешних следов насилия… Я только сейчас понял, что у босняка кровоточат руки, а лицо, которое он утирал этими самыми руками, было измазано из-за этого в крови. Почему я раньше этого не заметил? Да потому что освещение какое-то странное. Но ведь не австриец же сделал это с ним? Ох, ничего не понятно, ничего не вяжется! — Польша, — я вздрогнул, когда меня позвал ГИ. Я хоть и ожидал этого, но одновременно с этим надеялся, что я невидимое привидение, и немец посмотрел сквозь меня. — Да? — чуть виновато спросил я. — Иди пока на кухню и сделай что-нибудь быстрое, — небрежно бросил он. — Бутерброды, или ещё что-то такое. — Хорошо, — почти что убито сказал я и поплёлся, куда послали, теряя надежду на то, что мне удастся понять, что конкретно произошло. — Пройдёмте в столовую, — сказал Германия своим… гостям? Можно их назвать гостями? Когда я наконец услышу, по какой причине они здесь? Я собирался обижаться на то, что я ничего так и не пойму, когда осознал то, что их разговор прекрасно слышно с кухни. Боже, неужели стена настолько тонкая? — Сиди смирно, Босния. Послушай, тогда может что-то наконец поймёшь, — протянул Австро-Венгрия, а я пока что стал уныло выполнять приказ, на самом деле сосредоточившись только на голосах за стеной. — Как же ты любишь издеваться над тем, что я ничего не понимаю! Смешно, да? Босния и Герцеговина — глупый мальчик, да? — высоким голосом возмутился Босния. — Босния, заткнись, — рыкнул Германия. — Германия, потише… Не надо так с ним. Немец фыркнул. — Хорошо, я жду. А чего это он так слушается австрийца? Я даже проморгался, будто это поможет расслышать сказанное ГИ как-то по-другому. Хотя, они же друзья, да? Что особенного в том, что Германия более снисходителен к своему другу? Просто мне было как-то непривычно слышать такое. Чтобы ГИ, и позволял кому-то затыкать его… — Ревнуешь, да? — раздался вдруг мечтательный голос лжеПольши, заставивший меня вздрогнуть от неожиданности. — Проваливай, — сказал я сквозь стиснутые зубы. — Как думаешь, возможно, что Германия изменяет тебе с Австро-Венгрией? — Даже если это так, я только рад. Я стал трясти головой, чтобы больше не слышать её, потому что за стеной возобновился диалог. — В общем, Германия, я очень возмущён, — но голос такой, будто ему плевать на то, что бы там ни было. Голос Австро-Венгрии вообще умеет проявлять эмоции? — А стонет он тоже так скучно? — Блять, фу! — не сдержавшись сказал я и тут же закрыл рот ладонью. Вот придурок, зачем ору? Но зачем этой зависимости говорить такие гадости? Ужас. Но меня, похоже, никто особенно не услышал. — В Большом мире убили наследника австро-венгерского престола, — спокойно, будто говорит всего о погоде, сообщил австриец. Он точно возмущён? — Но почему-то лично я узнал об этом только на днях, хотя это произошло почти месяц назад. Вместе с властями моей страны я решил, что в этом замешан Сербия. Террористы сами признались, что в этом убийстве им способствовала Сербия, а точнее — их пропустили через границу, в Сараево, куда наследник со своей женой как раз нанесли визит. — Вот, хоть кто-то согласен с тем, что я должен быть независим! — агрессивно заметил БиГ. — Нечего твоим наследникам разъезжать по моей столице! — но его колонист полностью проигнорировал этот выпад. — А сегодня происходит ещё и вот это — покушение на самого Боснию, в котором, как мне кажется, без Сербии тоже не обошлось, — вздохнул Австро-Венгрия. — Или это было не покушение? Как бы там ни было, теперь у меня есть все причины вести себя агрессивно по отношению к Сербии. Прекрасно, — последнее слово он будто пробовал на вкус. — Попытки сербов воссоздать независимость для народов, входящих в состав моей империи — реальная угроза моему существованию. Надо же, убийство наследника… А я думаю, чего хвораю? Я крепко задумался. То, что я сейчас слышу, мне отнюдь не нравится, и мне страшно узнать, что он скажет дальше. А ведь где-то внутри я понимал, что дела плохи. Хотя, может, обойдётся мелким конфликтом? Кто знает… Вздохнув, я вышел с кухни и поставил на стол тарелку с перекусом, а потом расставил стаканы и начал разливать по ним молоко. — Мне не наливай, — хмуро сказал Босния. — У меня аллергия. Я поднял на него взгляд. Он тоже смотрел на меня. — Ну ладно… Тогда, может, сока?.. — Нет, — грубо отказался мальчик и отвернулся. Германия в свою очередь на меня даже не глянул. Он просто сидел, задумчиво глядя куда-то в стену. — Польша, отведи Боснию умыться. Он весь в крови, — сказал он. Я вздохнул и подошёл к Боснии. — Будет прекрасно, если ты всё же развалишься к чертям, — фыркнул босняк, не смотря на меня, но на Австро-Венгрию, а потом резко поднялся со стула. Я повёл мальчика на кухню, чтобы дать ему там умыться под краном, и нас проводило укоризненное цоканье австрийца. БиГ нырнул за дверь так стремительно, что я даже подумал, что он споткнулся, но нет. Как только я тоже зашёл внутрь, Босния хотел что-то раздражённо сказать, но я лишь приставил палец к своим губам и тихо прошипел. Мне казалось, что диалог между двумя закадычными друзьями ещё не окончен. Я молча показал ладонью на раковину, и БиГ, лишь вздохнув, принялся мыть свои руки и лицо. Я же прислушался, так и оставшись стоять рядом с дверью. — Германия, ты же мне друг? — вдруг спросил австриец. — Ты сам прекрасно знаешь, что да. — Я собираюсь разбираться с Сербией на этой неделе, и хочу оставить Боснию на некоторое время у тебя. Он слишком вспыльчивый мальчик, не всё понимает сразу. Я просто не хочу, чтобы он снова возвращался на свои территории, потому что во второй раз ему может не повезти, и заступиться за него будет некому. Может, он переосмыслит своё поведение. Поймёт, что это не шутки, что всё серьёзно. — Думаешь, отсюда он не сбежит? — Может, попробует… Но что остаётся, если у меня сейчас будет некому за ним проследить? Все заняты, а мои сыновья и вовсе сами его отпускают. Как твой Польша?.. Послушный? — Послушный, — довольно заметил ГИ. — Иногда тоже возмущается, но в целом больше ничего. Да и устал он уже сопротивляться. Что? Устал сопротивляться? Да я ещё полон сил! — Босния уже тридцать пять лет у меня, но так и не потерял своего рвения к свободе. — Тридцать пять лет уже прошло? Как же быстро время течёт… Я аж подавился воздухом и сразу посмотрел на Боснию и Герцеговину, который уже сидел на стуле ко мне спиной и смотрел куда-то в угол, сложив руки на груди. Тридцать пять лет? Я нервно сглотнул. А если я тоже так долго буду у Германии? Свихнусь же… А он даже молодцом, я бы сказал. Хотя, если у него нормальные условия жизни, то всё становится понятным. — Для нас время скоротечно, — небрежно произнёс австриец и немного помолчал. — Так что я говорю… Польша же умный мальчик, да? Наверное, поймёт, что сейчас Боснии лучше оставаться на месте, и присмотрит за ним. — А я, значит, тупой, — пробормотал босняк. Тоже подслушивает, видно. А как иначе? — Пошли. Нечего тут сидеть, — тихо сказал ему я, но тот не шелохнулся с места. — Отвали от меня. Я вздохнул и вышел в столовую. — Он не хочет выходить, — сказал я. Мне ответил Австро-Венгрия: — Пусть посидит, подумает. — Польша, тебе нужно знать… — начал Германия, но я его перебил. — Вас прекрасно слышно на кухне. Мне ничего не нужно объяснять. — Да? Отлично, одной проблемой меньше. Вот как, да? Я-то думал, я подслушиваю, а оказывается, я и должен был это знать. Ну прекрасно! Зря адреналин в крови гулял. — Германия, — снова привлёк на себя внимание немца австриец. — Я рассчитываю разобраться с Сербией быстро. Условия ультиматума уже почти согласованы. Но не исключено, что возможна война… Это ничего, но меня больше волнует Россия. Всё зависит от того, поддержит ли он Сербию. Поэтому я просто обязан спросить у тебя: если что, ты поможешь мне? — Что за вопрос? Конечно. Можешь рассчитывать на мою полную поддержку. От услышанного по внутренностям сразу разлился холодок. А это мне уже точно-точно не нравится. Если в войну Австро-Венгрии с Сербией вмешается Россия, то вступит в войну и Германия, а там недалеко и до того, чтобы другие союзники подключались, поддерживая друг друга, а там и США в союзе. Ой, мама… Начинается, кажется… Я судорожно вздохнул в попытке успокоиться. Ещё ничего не произошло. Нужно надеяться, что до войны дело не дойдёт вообще. Какой он там ультиматум Сербии готовит? Может быть такое, что он окажется приемлемым для Сербии? Что Австро-Венгрия вообще может запросить? Усилить пограничный контроль? Или что?.. Единственное, что я сейчас понимал, это то, что Босния и Герцеговина остаётся здесь, и что ему действительно не стоит высовываться. Кому нужно, и главное что нужно от него? Неизвестно. Так же, как неизвестно, точно ли дело в Сербии, как предполагает Австро-Венгрия. Вообще, я действительно могу помочь с тем, чтобы удерживать Боснию здесь. По сути, это будет действительно для его блага. Только вопрос вот в чём — есть ли в этом выгода для меня? А точнее, для моих союзников. Да, я считаю себя союзником тех, кто против Тройственного союза, хоть и почти уверен, что они обо мне даже не думают. Мне определённо нужно поговорить обо всём с США.

* * *

— Иди постели Боснии кровать. И обработай ему руки, — поступил приказ от немца этим же вечером. Мне не осталось ничего, кроме как повиноваться и пойти на второй этаж. Босния всё же вышел с кухни. Германия только что отвёл его в комнату, в которой он будет жить всё время, что будет здесь. Австро-Венгрия ушёл чуть раньше. А Рейх как раз пришёл — узнав, что в доме некоторое время снова будут лишние уши, он цокнул и ушёл в свою спальню. Да я и сам не был в восторге — теперь мои часы уединения превратятся, скорее всего, непонятно во что. Но в то же время было довольно интересно узнать о Боснии и Герцеговине побольше. Всё же, наше с ним положение ещё более схоже, чем моё с Рейхом. Мы оба оккупированные страны. Оба зависимы. Думаю, мой интерес вполне оправдан, ведь так? Я постучался в дверь. — Босния? Можно я войду? — Нет! Проваливай! — мгновенно раздался ответ. Поджав губы, я попробовал открыть дверь. Она оказалась чем-то заблокирована. — Босния, пусти меня. Я всего лишь расстелю тебе постель и уйду. А вообще по-хорошему бы тебе руки обработать. — Мне и так хорошо! Не лезь! — Что с тобой? Мы ведь оба колонии, я ничего плохого тебе не сделаю. — Не хочу никого видеть!.. — его голос сорвался, и я только сейчас понял, что он плачет. Хотя я упрямо настраивал себя на то, что Боснии живётся не так уж плохо, мне стало его жаль. Ну трудно мне быть холодным к тому, кто плачет. Может, это всё же правильно? Я ведь уже думал о том, что скорее всего многого не знаю о нём. — Можешь закрыть глаза, — ляпнул я первую глупость, которая пришла в голову. — Но я не уйду. У меня приказ. — И что? Ты все приказы послушненько выполняешь? Я печально вздохнул. — К сожалению, я не могу пойти поперёк. Моя зависимость… — я не продолжил, лишь понурившись. Он меня не понимает?.. За дверью раздалась какая-то возня, потом послышался голос уже более тихий и неуверенный, будто из босняка выжали все силы: — Ладно уж, заходи… Я, уже не ожидавший успеха и теперь чуть удивлённый, осторожно открыл дверь и вошёл в комнату. Босния стоял рядом с тумбочкой, которую видимо только что отодвинул от двери. Он скрестил руки на груди и отвернул голову в противоположную от меня сторону, так что я мог видеть его профиль. Впервые мне представилась возможность рассмотреть босняка нормально. Он был ниже меня на полголовы. Лицо совсем детское. Будь он человеком, я бы дал ему лет двенадцать. Но я понимал, что это мнение ошибочно. Чёрные волосы казались ещё более глубоко тёмными в полумраке комнаты, в которой не был включён свет. Но больше всего бросался во внимание нос — с горбинкой и слегка загнутый вниз. Не знаю, как кто считает, но мне показалось, что ему идёт. Моё оценивание длилось буквально секунду — потом я включил свет, после этого отметив небольшую смуглость его кожи. Но я решил не давить на него своим взглядом и прошёл мимо, положив бельё, которое все это время было в моих руках, на стул, и начал застилать кровать. Почему сейчас я себя чувствую даже ниже Боснии? Не по росту, а по положению. Не могу избавиться от этого навязчивого ощущения. Наверное, это связано с тем, что я стелю постель за него, своеобразно оказывая услугу. И вообще, мне кажется, что это Австро-Венгрия попросил быть с Боснией мягче. Просто некоторую часть их диалога я так и не услышал. А как тогда объяснить то, что ГИ шлёт меня делать это всё, а не заставляет БиГ делать это самому? И эта забота — руки ему обработай. Но почему его колонист так к нему мягок? Или же это я так привык к грубому обращению? Мне вспомнился рассказ США о том, как он сам был колонией. Ему было всего-то грустно без Великобритании. Но у него просто много колоний, и на каждого времени нет. А у Австро-Венгрии что? Какие причины? Или же он просто нормальный колонист? Господи, как же я уже соскучился по всем этим загадкам! Нет, правда. Без них жилось очень скучно. Надеюсь только, что мне удастся разгадать их до того, как Боснию заберут. Больше узнавать информацию не от кого. Только вот почему-то он не настроен на общение со мной… — Вот, готово, — я закончил с кроватью и открыл принесенную мной же аптечку. — Теперь подойди ко мне и протяни руки, пожалуйста. К моему удивлению, босняк послушно это выполнил, но смотрел всё ещё куда-то в сторону. Я осмотрел его руки, а потом стал аккуратно обрабатывать. Похоже, он защищался от ножа. Раны резаные, хотя не очень глубокие. Ему повезло. — Ты правда живёшь хуже меня? — вдруг тихо спросил Босния. Я поднял на него взгляд и слабо улыбнулся. — Я не знаю, как живёшь ты. Не могу сравнить. — Вот это, — одной рукой он тыкнул в мою шею, заставив меня тихо прошипеть. Мальчик тут же отдёрнул руку. — Он тебя насилует? От его прямоты я даже впал в ступор и смутился. Хотя чего скрывать? Думаю, он понял это уже давно. — Да, — выдохнул я. — А меня нет. Это прозвучало странно. Но судя по тону, он не дразнится. Он просто... задумался? Я не знал, что ответить, поэтому промолчал и начал бинтовать его руки. — Я действительно удивлён, что такое бывает, — хмыкнул БиГ. — Безглазый говорил, что ты живёшь хуже. Но я не думал, что это правда. Вот как он его называет. Просто «безглазый». А можно мне тоже называть Германию «больным извращенцем»? Я снова не нашёлся, что ответить. В итоге я закончил бинтовать его руки. — Мне пора… — выдавил я, закрывая аптечку. — Иди. И это всё. Он не поблагодарил меня и больше ничего не сказал. Я так и ушёл обратно в спальню ненавистного немца. Я действительно чувствую себя неуютно рядом с Боснией. Он какой-то странный… Его поведение напрягает. Всего несколько его фраз — и я понял, что он до неудобного прям и немногословен в том, что говорит. Надеюсь, я всё же узнаю о нём побольше.

* * *

Уснуть я никак не мог, да и, наверное, не имел права. Поэтому я сбежал в библиотеку, чувствуя куда больший прилив адреналина, чем обычно. Впервые я собираюсь передать своим союзникам действительно важную информацию. От волнения меня одолевала крупная дрожь. Если меня застанут за этим занятием, то прощай, ключик, а вместе с ним и большая часть моего рассудка. Я никогда даже не пробовал снять ключик с шеи, но был абсолютно уверен — без него мне будет очень плохо. Я же дышу за счёт США. А без воздуха выжить никак. Поэтому потерять связь с ним нельзя ни в коем случае. Но я всё равно был уверен в том, что мне нужно поговорить с Америкой. Ради интересов стороны, которую я принял. Я попытался поудобнее расположиться в своём любимом кресле, но от волнения это не получалось. Махнув рукой на поиск удобной позы, я просто сжал в ладони ключик. Как, как мне с ним связаться? До этого момента мы могли поговорить только в том случае, если думали друг о друге. Но сейчас? Сейчас США, скорее всего, спит. Как связаться экстренно?.. Я стал думать и вспоминать. Как я связался в первый раз? Тогда я поговорил вообще с Великобританией. И как я это сделал? У меня появилась идея. Глупая идея, но именно такая и сработала в тот раз. — Штаты, ты мне нужен, — прошептал я. Молчание. — Штаты… — я позвал уже менее уверенно. — Услышь меня… Я уже начинал чувствовать себя дураком. Ещё чуток, и я бы отчаялся, подумал бы, что ничего не получится, и ушёл бы обратно в спальню. Но тут я почувствовал то, чего ждал — присутствие. Я облегчённо выдохнул.

Польша… Ты, что ли?

Голос сонный. Я его разбудил. Невольно я даже чуть улыбнулся. И всё же, получилось. Надо же… — Да, я. Мне нужно поговорить с тобой.

Секунду. Гхм… Всё, я готов. О чём ты хочешь поговорить?

Я только сильнее стиснул в руке маленький ключик. Я понимал, что мы можем разговаривать, когда я не трогаю ключ руками — так было, например, когда мы связались тогда, на кухне. Ключ касался лишь моей груди, и этого было достаточно, чтобы слушать, что говорит мне Штаты. Но мне было куда уютнее и даже спокойнее именно держать ключ в руке. А ещё у меня был новый повод для улыбки, хотя она сейчас совсем неуместна — всё же я для США важен. Ведь он не стал ворчать, что я его разбудил, лишь приготовился слушать. Наверное, он понимает, что от нечего делать я бы не стал его звать посреди ночи. Значит, это что-то действительно важное, и в другое время я не могу это сказать. — Я узнал кое-что важное. По крайней мере, так кажется мне… Австро-Венгрия собирается подавать Сербии ультиматум. Около месяца назад в Большом мире убили наследника австро-венгерского престола, а сегодня днём было совершено покушение на Боснию и Герцеговину. Или не покушение. Как бы там ни было, во всех бедах обвинили Сербию, а Босния теперь некоторое время будет жить здесь… По Австро-Венгрии, конечно, непонятно, так ли он возмущён и рассержен, но лично мне кажется, что условия ультиматума не будут мягкими. Он даже готов к войне с Сербией, и спрашивал у Германии, поможет ли тот, если Сербию поддержит Россия. ГИ сказал, что поможет…

Ох, чёрт. Кажется, приплыли. Если Австро-Венгрия нападёт на Сербию… Сейчас уже очень много стран так или иначе связаны друг с другом, и нападение на одного — то же, что нападение на всю коалицию. А у каждого есть ещё и другие союзники… Конечно, многие и так понимают, что вероятность войны очень велика, но оставалась призрачная надежда на то что напряжение просто спадёт само…

— Но ведь надежда ещё есть? Что если предупредить Сербию? Тогда в случае неприемлемого ультиматума он хотя бы уже будет готов к войне, и всё обойдётся небольшим конфликтом.

Если бы всё было так просто. Сейчас Сербия болеет и из дома не выходит. У него внутриполитический кризис, да и две другие войны его ослабили. Казалось бы, кто-то может сообщить ему, да даже я, но между враждебными районами установили жёсткий пограничный контроль, даже нейтральные дороги и те перекрыли. Ходу никому нет. Попасть на Сербский — сейчас это задача не только для любой страны, но и для человека. И не говори мне о телефоне. Думаешь, телефонные линии не обрезали? Да, обстановка сейчас более, чем напряжённая. Это одна из причин, почему я не связывался с тобой — слишком много проблем… Единственным возможным вариантом было бы предупредить сербских властей в Большой мире. Там больше простора… Но в этом и минус. Предупреждение может просто не успеть дойти. Или его всё же перехватят.

— И что же, просто сидеть и ждать, когда всё начнётся?

Не знаю. Я попробую предупредить Антанту. Наш союз, то есть, я же, кажется, не говорил тебе название… Лучше пусть будет готов хотя бы кто-то. Спасибо тебе за информацию.

— Не стоит. Я бы ещё вот что хотел спросить. О Боснии и Герцеговине. Мне было поручено следить за ним, чтобы он не сбегал на свои территории, потому что именно там на него и напали. Действительно ли мне стоит держать его здесь?

Не понятно, кому что-то понадобилось от Боснии. Но даже если это был план Сербии, не думаю, что будет хорошей мыслью отпускать БиГ. Просто предположим глупость, что Сербия хотел забрать Боснию к себе — но без войны это не получится. А пока что есть призрачный шанс обойтись без неё. А если Сербия и вовсе в этом не причастен, во что я верю больше, то Босния может только зазря погибнуть. Лично я не знаю, что думает на этот счёт Сербия, но мне кажется, он бы не хотел этого. Да и Австро-Венгрия тоже. Поэтому не отпускай его. Лучше больше не давать лишние поводы для агрессии.

— Хорошо. Так и сделаю, — больше мне было нечего сказать.

Ты молодец, Польша. Продолжай держаться, договорились? Рано или поздно мы добьёмся твоей независимости.

— Я держусь только благодаря тебе. Этого мне достаточно. Мне сложно… Но я просто так не сдамся. Ещё рано.

Сдаваться вообще не нужно ни в коем случае. Помни, я говорил, что ты сильный. И что ты был и будешь страной.

— Спасибо тебе, — искренне прошептал я и глубоко вздохнул, сдерживая слёзы. Я прижал ключ к сердцу и закрыл глаза. — Ты тоже будь осторожен.

За меня не волнуйся. Не подведу.

Я тихонько всхлипнул. Штаты так добр ко мне. Но что если я больше никогда его не увижу? Что если всё же провалю это испытание? Думать об этом невыносимо. Но США же верит в то, что я выдержу. Значит, нужно быть сильным. — Приятно было услышать тебя, Штаты, — единственное, что я смог сказать.

Взаимно.

Я снова улыбнулся, но потом вспомнил о том, что положение у меня довольно опасное, и Германия может проснуться. Поэтому спустя некоторое время приятного молчания с ощущением присутствия американца, я нехотя сказал: — Наверное пора прощаться. Думаю, ты понимаешь, хах… Пока. Мне действительно не хотелось прощаться. Я бы всю ночь сидел так. Жаль, что нельзя…

Ты прав. До связи, Польша.

Я почувствовал необъяснимое тепло, будто от объятий, и прикосновение к моим волосам. С закрытыми глазами я чувствовал это так… по-настоящему… Но потом это чувство — настоящее оно или вымышленное, — исчезло вместе с присутствием США.