Стало гораздо легче. Я не знал, что это мнение ошибочно. ЛжеПольша «закрывала мои глаза», и я действительно ослеп. Дни и недели поначалу казались куда приятнее, когда из них полностью пропало такое понятие как
секс. Как только я добился договора с ЛжеПольшей, я тут же вновь забыл о ней. Меня больше не волновало, какой там ум, мысли и чувства у неё появились. Я взял всё, что мог взять, и теперь просто наслаждался. Разговаривать с ней по душам я в любом случае не хотел, для этого у меня был Рейх. Вообще-то, сама ЛжеПольша тоже была всем довольна, обдумывала всё, что ей только хотелось, где-то без меня, и получала удовольствие от своей новой власти надо мной. За такую щедрость с моей стороны она была готова молчать хоть вечность и не беспокоить меня. Этот факт меня тоже устраивал. Казалось бы, сейчас всё пойдёт в гору, и я смогу придумать что-то глобальное и важное. Было ощущение, что это «глобальное и важное» сидит на краюшке моих мыслей, как кокон, и скоро раскроется, покажется во всей красе. Да, я был настолько вдохновлён.
Но кто же знал, что на самом деле кокон раскроется даже не через год?
Германия забрал Рейха с собой и уже неделю они не возвращались. Для меня это было прекрасно. Конечно, лучше бы Рейха оставили, но жаловаться был грех. Одиночество давно стало приятным состоянием. Уж лучше, чем в компании фанатичного насильника.
Интересно, нравится ли там, куда они пошли, Рейху? Скорее всего, он взял его с собой по делам. Может, в Большой мир. А может и нет.
Одиночество, казалось, было тем самым временем, когда можно много разговаривать со Штатами. Но, как бы мне этого не хотелось, за всё время до возвращения Рейха и ГИ у нас с США был всего один разговор. На этот раз я не стану цитировать. Мы разговаривали долго, и большая часть оказалась пустой болтовнёй, просто чтобы не молчать. Я упомянул о том, что не так давно мы с Рейхом начали заниматься на заднем дворе, что тот потихоньку учит меня самообороне и всему такому, но и сказал, что в последнее время ничего нет. Сказал, что я чертовски быстро забываю полученную только что информацию. Да и вообще, что память стала короткой, как у рыбы. Я частенько даже забываю, что ел на завтрак — ха-ха, ничего ты не ел, потому не помнишь! В общем, США сказал мне быть аккуратнее с тренировками. Во-первых, чтобы я не убился, во-вторых, чтобы Германия никаким образом не узнал об этом. Я и сам это всё понимал. Ни в коем случае нельзя, чтобы Германия узнал больше, чем ему можно знать, для моей же безопасности. А может, и не только моей.
О да, я действительно чувствовал своё тактическое преимущество в ситуации.
Несколько раз меня серьёзно подначивало рассказать США всё остальное, что я скрываю даже от него. ЛжеПольша. Эта мысль пульсировала в голове почти весь наш разговор, я чувствовал, что это важно, но так и не сказал. Возможностей была масса. Но я не стал этого говорить. Потому что внутренне я
знал, что ему это совсем не понравится. И, возможно, я догадывался, что уже падаю, и приземление будет жёстким. Но, конечно, я гнал от себя эту мысль. Даже не давал себе задуматься.
Прошли долгие две недели со дня, когда я остался один, и они вернулись. Может, морально мне было хорошо одному, но напрягал только один факт — ограниченность ресурсов. В данном случае, еда и вода. Я ведь не мог даже помыслить о том, чтобы выйти за пределы дома и найти себе где-то пропитание. А его и без того мало, как и было обещано Штатами. Поэтому я был даже немного рад их возвращению.
Приходилось вновь играть в послушного идеального мальчика перед Германией, но это уже даже привычно. Внутри себя я злорадствовал каждую минуту своего притворства. Не давал себе забыть, что я действительно только притворяюсь. Но вот пройдёт немного времени, и я такое устрою…
План, как закончить это всё, по кусочкам зрел у меня именно с того момента. Я спал и видел, к чему приведет война, моё заточение, мои тренировки, мои планы. Большая часть предсказаний, бывшими изначально лишь мечтами по ночам, так и сбудется. Некоторое же я в упор не разглядел и не хотел разглядывать.
Рейх возобновил наши тренировки. Параллельно он рассказывал, что делал с отцом, пока был «в отъезде», как он это называл. Честно, я не испытывал сильного интереса к подробностям, что было для меня странным. Разве не я совсем недавно рвался за любой доступной информацией, лишь бы чем-то занять свои мысли? Теперь что-то изменилось.
Большой мир, фронт, яркие и кровожадные впечатления юного парнишки от войны — это не вдохновляло меня. Я ничего не думал по этому поводу, хотя отвечал с участием. Я зациклился на мечтах. В другом случае я бы встревожился за Рейха и за его маниакальный восторг. Поговорил бы с ним об этом, как друг. Но почему же на меня накатила такая апатия? Я только и думал о конце.
Я возьму что-нибудь достаточно острое вскрою ему горло или прострелю ему руки и ноги и главное выстрелю в пах, а затем в голову.
Я и сам помешался, как и Рейх, но если я бы мог ему помочь, то мне никто не мог помочь, потому что я никому этого не рассказывал.
Шёл ноябрь. Я всё ещё был в хорошем настроении, хотя хорошо это скрывал перед Германией. Третий осмелился украсть оружие из личного склада Империи. Я собственными глазами увидел этот склад только через несколько дней после того, как Рейх стал учить меня устройству и обращению с различными железками-для-убийства. Да, я чертовски плохо усваивал даже простую информацию, но наследник был неплохим учителем, и в итоге я ориентировался интуитивно и машинально. Так вот, о складе. Я не думал, что прямо у меня под боком хранится целый арсенал. Всё это было довольно хитро спрятано в кабинете у Германии, дверь в помещение была тщательно скрыта за роскошной тумбой, картиной — на ней был изображён, судя по всему, родственник ГИ, — и различным хламом. Я был тогда в его кабинете впервые, и мне казалось, что заметить эту дверь было действительно невозможно, и что эти милые декорации не выглядят неестественно здесь. Но потом — потом казалось, что этот «невинный» секрет выбивается слишком резко. И будто даже манит к себе.
Рейх учил меня стрелять (конечно, мы стреляли вхолостую) и, что более важно, отбирать оружие. Он, как и на первой тренировке, говорил о том, что защитить себя мне важнее, чем напасть самому, поэтому он и учит меня кое-каким способам самообороны. Я входил в азарт с течением времени. Нога совсем прошла, я только лишь немного хромал, и я вовсю тренировался. Это поднимало мой дух и уверенность в том, что всё будет хорошо. Никогда в жизни я не имел настолько оптимистичного взгляда в будущее.
— У тебя хорошо получается, — улыбался Третий моим успехам.
— Надеюсь, что это не зря, — отвечал я.
* * *
— Польша… — Третий Рейх обратился ко мне ласково и почти сочувственно. Сегодня, вместо тренировки, на которую я уже было настроился, Рейх устроил слабый, но горячий чай и усадил меня за стол. — Я хотел с тобой поговорить, — будто не зная, с чего начать, сказал он.
— Я тебя слушаю, — в голосе уже не было той бодрости, как буквально пару месяцев назад. Я лениво мешал ложечкой в кружке, наблюдая за вихрем чаинок.
Я чувствовал себя сонным и разбитым, а за окном сыпал снег с дождем. В голове ни одной мысли, только какая-то непонятная тоска. Я уже знал, о чём собрался говорить Рейх, хотя тот не сказал ни слова.
— Ты стал каким-то странным, — без обиняков вывалил он. И пошла. — Иногда ты будто сам не свой. Говоришь другим голосом, взгляд такой чужой и холодный, грубишь, материшься как сапожник, избегаешь тренировки, просто запираясь в комнате и не выходя оттуда сутками… Это начинает меня пугать. Сейчас ты… Да, сейчас ты — это ты, и я это вижу, поэтому я так резко решил с тобой поговорить. Что с тобой происходит, Польша? — я не поднимал глаз, совсем отстранённый. — Польша! — громко позвал он. — Ты не так давно начал следить за календарём, помнишь? В течение этого месяца, или даже больше, ты слишком часто спрашиваешь меня о числе, причём создаётся впечатление, что ты проспал целые сутки или даже неделю, хотя мы с тобой разговаривали. Двадцать пятого утверждаешь, будто вчера было двадцать второе, и всё в таком духе.
— Всё пошло не по плану, — вслух сказал я и даже этого не заметил.
— Что? — недоумённо переспросил наследник.
— Не важно.
На самом деле, всё пошло действительно совсем не по плану. Моё воодушевление потихоньку сходило на нет. Дело в том, что у меня начались провалы в памяти. Не такие, какими были раньше. Теперь из моей памяти выпадают целые сутки. Я знал, что — точнее
кто, — за этим стоит. ЛжеПольша. У нас был договор. Она могла закрывать мои глаза, но должна была пользоваться этим только для того, чтобы я не терпел сексуальные надругательства. Для кого существуют эти дурацкие «должен» и «не должен»? Так же подумала и ЛжеПольша, и не стала идти мне навстречу. Она стала овладевать мною полностью. Теперь я осознал, что договариваться с ней было самой большой ошибкой, которую я мог допустить. Как я вообще мог довериться ей так слепо? Буквально сразу. А она только того и ждала, гадина.
Но действовать я всё равно не мог.
Рейх что-то говорил на фоне, пытался достучаться до меня, но дальше ничего не было.
* * *
Я смотрел в окно, наблюдая за движением снежинок. Сейчас всё было плавно, никакого противного дождя. Весь мой обзор был пустынен. Заснеженный городской пейзаж, яркое солнце в небесах.
Потом пришёл Германия. Я спустился поздороваться. И уснул.
* * *
Я открыл глаза. Вдруг защебетали птицы, а солнце начало греть мою кожу, будто кто-то прибавил миру громкости. Я уставился в чистое синее небо. Ни облачка. Покошенная травка щекочет мои голые ноги, а по носу деловито ходит божья коровка.
Я не знал, как оказался здесь, во дворе, лежащий в траве. Было это важно? Не очень.
Я поймал ЛжеПольшу за хвост.
— Стой, чертовка. Я должен сказать тебе пару ласковых.
—
Зачем нам разговаривать?
— Если я решил, что нам нужно разговаривать, значит — нужно, — раздражённо ответил я, сгоняя букашку со своего носа. — Кем ты себя в последнее время возомнила? Почему просто игнорируешь мои попытки поговорить с тобой?
—
Если ты не забыл, то не ты мой хозяин.
— Мне всё равно. У нас был договор, ЛжеПольша.
—
Уже почти год как, и что?
Сколько?!
— Ты не должна была… Не должна была держать мои глаза закрытыми почти постоянно. Я тебе говорил, для чего это нужно. Только для секса. Я думал, мы нашли общий язык. Общую обиду. Разве нет?
—
Лучше молчи и наслаждайся, лопух! — и смех. Ужасный такой, надрывный, громкий. Истеричный.
Ха-ха-ха.
* * *
— Польша, я не хотел, чтобы так получилось, — голос плакал. — Польша? — спросили с надеждой.
Я увидел Рейха. Он сидел рядом со мной на кровати, положив свою руку на мою. Мы были в спальне Германии.
— Какое число? — машинально спросил я.
— Четырнадцатое апреля.
— Год? — мои глаза полезли на лоб.
— Ты уже сто раз спрашивал! Тысяча девятьсот шестнадцатый, скажу тебе еще тысячу раз.
Да, я уже спрашивал, верно. Тысяча девятьсот шестнадцатый год. Это я раньше думал, что время текло очень быстро? А что скажешь на это, Польша из тысяча девятьсот четырнадцатого?
Дни не то что летели — они неслись, как ошпаренные. Я просыпался, делал какие-то дела, общался с Рейхом как обычно, но в любой момент я мог уснуть на неопределенное количество времени. Так и живу. И ничего не могу с этим сделать. Возможно, мне даже нравится. А почему нет? Ничего не нужно терпеть. Ничего не происходит. Спи себе и спи…
Как же ужасно я поступаю. Просто отвратительно. В данном случае бездействие — это преступное бездействие.
Я падаю, падаю со своей нити, которая когда-то держала меня на миллиметре от сумасшествия. Я так старался продумать линию своего поведения, сделать всё, чтобы не сойти с этой нити. Не поверить в свою ложь, но и не сдать то, что я вру. А в итоге одна ошибка, и весь карточный домик рушится. Корыстное желание избавиться от мук. Настолько противно было это терпеть, что я не думая предложил себе упасть.
— Почему ты плачешь? — спросил я у Третьего Рейха.
— Потому что ты не должен был стать таким. Я должен был этому помешать. С самого начала мне было так страшно увидеть тебя таким, и вот!..
Я стиснул его холодную руку и опустил голову. Через минуту страшных раздумий и из моих глаз потекли слёзы. Мы с Рейхом обнялись, я положил голову на его плечо и стал шумно рыдать в его рубашку. Он пытался меня успокоить, но чем дольше мы так сидели, тем более горько мне становилось. Мне оставалось только мечтать. Мечтал, вот что я делал всё это время. Наиболее активно начал мечтать с того самого момента, как освободился от секса.
Я теряюсь в своём космосе, хотя так хотел не потеряться.
