Я в растерянности. Что меня ждёт, если я не могу вырваться из забытья? Так глупо. Так глупо я попался в эту очевидную ловушку. Лишь потому, что устал. Всё было хорошо. Я следил за временем. Строил планы. Я был собой. Пытался не сойти с этой дурацкой нити. И как же быстро я проиграл, как быстро! Меня одолел даже не Германия, я сам себя перехитрил. Эта чёртова ЛжеПольша… Она явно сама за себя. Глупо было пытаться найти между нами общую обиду. Нет вообще смысла много о ней говорить. У меня было много времени думать. Очень много. Мои заключения — я болван! Что делать? Как это исправить? Как вернуть контроль над собой? Как выгнать её? Я молюсь. Я слишком много молюсь. Я перемолился уже всему, чему только мог. И кому мог. Даже сейчас, когда меня ненадолго отпустило, и я пишу, я молюсь. Мне так жаль Штаты. Если он конечно всё еще хоть иногда думает обо мне и переживает. Так долго уже не слышал его голос… А ключ почти перестал помогать. Я постоянно путаю сны с реальностью. Я часто мочусь в постель, как больной. Что от меня осталось? К сожалению или к счастью, я не могу увидеть, что происходит с моей бедной оболочкой, когда я… Скажем, сплю. Лично по моим ощущениям — я превратился в ничего не соображающее животное на инстинктах. Вот кем собственно и была ЛжеПольша. Вот её истинное лицо. Животное, зверь. Разве что умеет разговаривать. Развивается. Умнеет. И мгновенно поражает тебя, находя твоё слабое место. Чувствую, будто падаю. И отчаянно жду, когда будет, за что схватиться. Хочу спастись. _______________________________ Запись, найденная в одной из библиотечных книг вскоре после событий 1918 г. Примерная дата: осень 1916 г. Почерк подтверждён.
* * *
Я с ненавистью смотрел на Германию. По крайней мере, мне казалось, что с ненавистью. На самом деле это выглядело жалко. Я был в рассудке, если можно это так назвать. — Что тебе нужно? Оставь меня здесь, — ощерился я. Не знаю, почему я упёрся. Я просто ничего уже не хотел от этой жизни, кроме покоя, который наступал, когда Германия отсутствовал. ГИ уже давно не утруждал себя разговорами со мной. Он был весь такой занятой всегда, когда я его видел. Самое весёлое, судя по всему, случалось по ночам, но он со мной не разговаривал. Может, это даже к лучшему. Но осознавать себя просто мясом было неприятно. Так или иначе, подобные мысли приходили уже редко. Больше я находился разумом в каких-то своих мечтах. Я грезил. Жил в мире, которого не существовало. Мне не хотелось просыпаться. Уже даже не хотелось. Там было куда лучше. Там Штаты. Там у меня есть друзья, и я хоть что-то значу в этом мире. Довольно часто мы со Штатами разговаривали, пили кофе и ели печенье где-то возле реки на большом пледу, а за нами был густой лес. Ночью там было очень красиво. Мы зажигали костёр и жарили хлеб… Я просыпался и меня рвало. Мне было плохо, всё болело и кружилась голова. Было приятно вернуться в сон. Но сейчас я не спал. Старший немец тащил меня куда-то. Кажется, в машину. Мне плохо. Машина тронулась с места, и я уныло наблюдал за улицей. Я думал только о том, что хочу спать. Вернее сказать… Наоборот, я хотел проснуться. Теперь я слишком часто путал сны с реальностью. Мой мозг превратился в вяло текущую субстанцию, которая вряд ли могла нормально функционировать. Что со мной случилось? Куда делся прошлый я? Он похоронен. Я сам себя и похоронил. Оставалось только надеяться, что до того момента, как мне помогут, настоящий я не сгнию до конца. Что меня можно вернуть. Я не хочу умирать. Я беззвучно расплакался. Мы подъехали. Это было то самое здание Центра Управления, в которое меня привез ГИ в прошлый раз, и где я встретил США. Встречу ли я его на этот раз? Не знаю. Мне не сильно хотелось. Здесь, в этой реальности, от нашей встречи не изменится абсолютно ничего. В моём же мире мы могли даже… В глазах поплыли звёзды, и уже запоздало я почувствовал смачный подзатыльник. — Какая же ты тряпка. Видел бы ты, что с тобой стало, — отвратительный смешок. — Фарфор. Алмаз, растёртый в порошок. Жалкий. Я не понял, почему упал. Возможно, меня просто не выдержали ноги. Я больно ударился бровью и мне залило кровью глаз. Я попробовал подняться, а Империя в это время хохотал, проходя вперёд важной и величественной походкой. На поясе угрожающе болтался пистолет. Всё как и в прошлый раз. За исключением того, что появилась навязчивая мысль выхватить этот пистолет. О да, я умел им пользоваться. Я поднялся и вытер кровь. Кровь, к ней мне не привыкать. Я весь был искалечен. Весь в ссадинах и синяках, порезах, часть из которых я даже нанёс сам себе. Уже несколько раз мне ломали ногу, поэтому я был хромой — кость неправильно срослась. Я подумал, что удивительно, как я ещё не хожу с кишками наружу, но сразу же мне показалось это глупым. Если бы он вспорол мне живот, я бы уже не был жив. А может я и не жив? Так или иначе, на мне не было живого места. Рейх, кажется, пытался за мной ухаживать, заматывал меня бинтами и всё такое. Так же он завязывал мне хвост. Мне казалось это идиотским, но Германия запрещал резать волосы. Я шёл за Германией. По пути встретился Австро-Венгрия. Он был такой же, каким был всегда. По крайней мере, я не присматривался. ГИ и АВ поздоровались и начали говорить о каких-то документах. Это всё не мое дело. — Думаешь, правда есть смысл сообщать ему обо всём этом? — я почувствовал холодное прикосновение рук австрийца, который ощупывал моё лицо. Наверное, я привык, что он всегда меня трогал, еле прикасаясь, изучая. — Ты плакал, мальчик? — случайно он прикоснулся к крови на моей брови и, нахмурившись, сунул палец в рот. — Он ранен. — Это не важно. На нём как на собаке заживёт. Эта фраза вызвала бы у Австро-Венгрии большие сомнения, если бы он мог видеть. Но он не видел моё состояние, поэтому просто кивнул. — Он должен знать, иначе документы не придут в силу. Я уже пробовал, поверь, — хмыкнул Германия. — Но если он не согласится? Будто меня тут нет. О чём они? Ответа на вопрос АВ не последовало. Меня просто потихоньку потянули в кабинет. Я туго соображал. Ещё бы я соображал, когда вместо мозгов желе. — Итак, — Германия сложил руки на столе. — Не буду церемониться, Польша, — он взглянул на австрийца, который натягивал на руки свои прекрасно белые перчатки в тон мундиру, потом вновь взглянул на меня с отвращением и усмешкой одновременно. — Ты вновь станешь страной, — и сделал нарочную паузу. Эти слова ударили мне в мозг и мгновенно отрезвили. — Ты меня отпускаешь? — у меня даже рот раскрылся. — С какой стороны посмотреть, — Германия улыбнулся еще шире и протянул мне какой-то документ. В шапке было написано:Образование Государства Польского.
* * *
Я не поленился внимательно почитать. Как же я жалел, что именно сейчас я ничего не соображал. Текст был написан искусно, конечно. Так, чтобы я точно поверил всему этому. Но на самом деле-то… — Я против, — качнул я головой. — Я не вижу смысла менять один вид зависимости на другой, ещё более унизительный. — Ты бредишь? — поднял бровь Германия. — Тебе же написано — образование Государства Польского, а мы с Австро-Венгрией это поддерживаем. Я посмотрел в сторону Империи. Прикрыл глаза, вздохнул. Как тяжело думать. — Я сломлен. Но я ещё не проиграл, — я взялся за документ двумя руками и порвал его. У меня не было сил объяснять им причину отказа. Они и так прекрасно всё знают. Им меня не обмануть, нет. Да, конечно, в первую минуту я ошалел от подобного предложения, но потом понял. Ни за что он так просто меня бы не отпустил. Обязательно должна быть какая-то выгода для него. Если бы я так сильно не хотел спать, я, может быть, догадался бы, что именно ему выгодно. Однако же в моём положении ничего бы не изменилось, создай он это государство Польское. Ну, сейчас я зависим, так? А что изменится, если я стану марионеточным государством? Я ведь знаю, кто будет править подобным государством, поддержанным ГИ и АВ. Немцы будут править, кто ещё. Не я ведь сам буду на своих ножках ходить в ЦУ и жить в своем доме в Варшаве. Смешно. Ничего не изменится, кроме того, что я буду существовать. Существовать… А до этого не существовал? Сложно сказать. Может, конечно, что-то и изменится от того, что я стану существовать в обоих мирах… Думать слишком тяжело. Я не могу завершить свои рассуждения. Не могу сформулировать мысли. В голове несвязный круговорот. — Всё равно от моего решения ничего не зависит, — сокрушенно прошептал я и открыл глаза. Всё вокруг осталось на своих местах. Разорванные листы бумаги всё еще были в моих руках. — Ты чертовски прав, — холодно хмыкнул Германия, натягивая на своё лицо самую отвратительную улыбку. — Твоё мнение — ничто. Просто смирись с тем, что отныне ты вновь страна. Пусть и не такая, какой хотел быть, — он засмеялся.* * *
Оказалось, что я действительно никак физически не связан с той Польшей, которая теперь появилась на карте. Чувствовал я себя так же паршиво. Моё тело трещало по швам. Единственное, что изменилось — я стал ощущать себя ещё более оскорблённым. Интересно, что думает по поводу всего этого США? Он-то точно понял все гадкие планы Германии, я в нём уверен. Но что видит весь остальной мир? Геройство со стороны Германии и Австро-Венгрии? Освобождение многострадальной Польши, до которой всем было до лампочки? Да уж. Судя по тому документу, который я в итоге разорвал, — и да, он был копией, конечно, кто бы дал мне в руки оригинал, — у государства Польского даже нет определённых границ. Хорошо государство-то! Просто шик! Даже думать об этом не хочу. Лучше закрою глаза. Пока что.