Четыре года прошло… Здравствуй, дружище.
Его голос был глубоким, уставшим и одновременно облегченным, но не лишённым прежней нежности в интонациях. Небольшая хрипотца его пустила по моему телу мурашки. — Привет, — я не знал, что мне говорить, но потом слова пошли сами собой. — Я подвёл тебя, Штаты. Я сорвался с той тонкой нити и упал. Я просто сошёл с ума. Прости. Прости, что не рассказывал тебе… Я пустился рассказывать всё, что произошло, и как это произошло, что я думал, и что было на самом деле. Мне становилось всё легче и легче с каждым словом, но слёз я не вытирал. Кажется, все эти года всё моё существо желало освободиться от тяжести носить такую информацию самому. Дело оставалось за малым — моё существо требовало также независимости.Господи, Польша… Это всё так тяжело. Мне очень жаль. Тебе не за что извиняться. Ты ничем не заслужил подобных страданий… Честно говоря, я уже успел потерять надежду на то, что ты жив. Тот, кому следует извиняться — это я.
— Я… умудрился слышать, что Центральные державы проигрывают, — я решил перевести тему ближе к сути информации, которая была мне нужна. Хотя просто так поболтать с США мне тоже очень сильно хотелось.Да, это правда. За нами абсолютная победа, мы ждём капитуляции Германии, потому что дальше в войне нет никакого смысла.
Я спросил его, участвует ли он в войне, раз говорит «за нами».Присоединился в семнадцатом году. Я, конечно, не планировал, но Германию абсолютно невозможно было терпеть, он возомнил о себе слишком много. Но сейчас это всё уже не имеет смысла, когда мы в шаге от окончания войны.
— Я хочу стать независимым, — выдал я. Слёзы уже успели высохнуть сами. Я стал абсолютно серьёзен. — И я знаю, как это сделать.Понимаю, о чём ты думаешь. Да, настало время для решительных действий с твоей стороны. Никому хуже не будет от такого исхода событий. Я видел Германию. Он в ужасном состоянии. От прежней гордости, заносчивости и веселья не осталось ни следа, поверь. Он стал жалким зрелищем. Самое время для удара. Сделай это.
Меня наполнила решительность от его слов. Да, самое время для удара. Самое время покончить со всем этим.Не плошай. Восстанови свой законный статус. Я в тебя верю.
Освободиться или умереть. Третьего не дано. Аминь.* * *
Мне думалось, что я буду слишком слаб для того, чтобы нанести последний удар. Но, на самом деле, я чувствовал в теле достаточно силы. То ли вдохновение этому способствовало, то ли что-то другое, неведомое мне — этого я знать не мог. Я был абсолютно уверен в своём решении. Я уже пообещал себе не трусить. Однако во мне было некоторое волнение, из-за которого потели и холодели ладошки, но я знал, что это мне не помешает. Больше во мне было решительности. Я думал о Рейхе. Он больше не верит мне. То-то и я бы себе больше не верил. Я знаю, что он больше не берет меня в счёты. Я бы мог ему доказать, что я стал таким, как прежде, но на это ушло бы время, которого у меня не было. Да и, поразмыслив ещё, я понял, что в этом деле мне не нужна ничья помощь. Я должен сделать это сам. Да. Может, я бы думал об этом дольше, если бы Рейх был дома. Но его не было. Дом был пуст. «Странно осознавать, что сегодняшний день может стать либо днем моей смерти, о которой никто никогда не вспомнит, либо днём моей независимости» — думал я, хромая по коридору к кухне. Моя хромота порядком меня раздражала. Хорошо, что за чередой мелких дел второй половины этого дня я так и не взглянул ни в одно зеркало. Не хочу видеть себя. Я дохромал до кухни, открыл дверь, вошёл. Сейчас моей целью был шкаф со столовыми приборами. Давно не менявшаяся лампочка противно мигала, где-то в углу паук наплёл целый ковёр. Я уже попривык к чёткости всего вокруг. Не могло быть иначе. Я глубоко вдохнул пыльный воздух, и он для меня был сладок. Как давно использовалась кухня? Есть ведь нечего. Интересно увидеть похудевшего Германию. Очень. Я не испытывал страха перед ним теперь. Я открыл полку с ножами и взял один из тех, который приглянулся мне ещё очень давно. Я обхватил его за ручку покрепче, взвесил на руке, покрутил, проверяя, насколько удобно он лежит в руке. Меня всё устроило, и я принялся с упоением его точить. От этого действия я испытывал лишь сухое удовольствие, но не манию. Слишком давно я уже думал об этом ноже. Настолько давно, что даже не могу представить, когда я подумал об этом впервые. Но тогда мне ещё было страшно думать об этом. Страшно было думать о том, что я могу такое сделать. Я никогда не был жесток. Никогда не был готов причинить кому-либо боль. Эти года поменяли меня. У меня просто не было выбора. Это мой последний шанс. Я вспомнил, как прежде моего забытья меня охватило похожее вдохновение. Я думал, что вот-вот я совершу что-то важное. Но это было абсолютно другое состояние. Тогда я был глуп, я думал, что мне станет проще, что у меня есть козырь в рукаве. Аж жутко. В итоге я еле избавился от этого «козыря», и теперь ни капли не жалею. Вот теперь-то я нахожусь в том холодном состоянии решительности, когда я действительно всё взвесил и обдумал, и точно знаю, что делать. Может возникнуть вопрос, почему я выбираю именно нож, если я мог бы взять пистолет. Ответ такой: я хотел больше крови. Я хотел ранить его своими руками. Почувствовать его страдание вблизи. Выстрел — это слишком скучно. Это быстро. Это не доставит ему столько боли, сколько я хотел бы. А я очень хотел, чтобы он понял, какую боль всё это время он мне причинял. Ему должно быть очень больно прежде, чем всё кончится. Да, я действительно хочу мести. В комнате Рейха был календарь, в котором тот отмечал крестиками прошедшие дни, и я узнал, что сегодня одиннадцатое ноября. Прекрасный осенний день. Я поднялся со стула и закрепил нож на поясе, как мне когда-то давно на одном из занятий показывал Рейх, покрутился, попрыгал. Держится нормально и не мешается. Отстёгивается и достаётся быстро. Прежний навык остался, и это приятно. Остаётся только дождаться. Я вышел в столовую и встал у широкого окна, испытывая приятное волнение. Настенные часы тикали и показывали семь часов вечера. Может быть, сегодня он вернётся раньше. Я ощущал, что он близок, но не чувствовал прежней энергии, которая ключом била из него раньше. Германия потерял влияние. Он ослаб. Это действительно лучший момент для удара. Минуты капают мучительно медленно. Тик-так… Тик-так… Я ни о чём не думал. Я прикрыл глаза, слушая завывания ветра снаружи. Даже погода словно вошла в кульминацию, сопереживая мне. Я стал молиться. Спустя какое-то количество времени он наконец явился. Я понял это ещё прежде, чем повернулся замок во входной двери. Я чуть ухмыльнулся — губа сама дернулась, — и приоткрыл глаза, смотря на открытую дверь в коридор. Я взял ключ, поцеловал его. Вспомнил Штаты, его улыбку и добрый голос, его напутствие. Машинально проверил то, что нож на месте. — Аминь, — прошептал я и пошёл встречать ублюдка, в своём обычном покорном жесте сложив руки за спиной.* * *
Он был действительно жалок. От прежнего ГИ остались лишь точёные черты лица, но и они впали и сделались уродливыми. Даже глаза были совсем другими. Он был истощён. К тому же ранен — держался за плечо, показывая этим свою слабость. Одежда пыльная, китель расстёгнут, волосы хаотично раскиданы по голове — ничего от того ГИ, который ходил с иголочки в любом месте и в любое время. Он поднял на меня взгляд. Я поклонился. — Добро пожаловать домой, хозяин. Что с вашим плечом? — Прострелили. Навылет. Заживёт, как на собаке, — рублёными фразами выдал он, начав раздеваться и встав ко мне спиной. Но я не спешил. — Наверное, вы давно не ели. Я нашёл в одной из полок немного мясных консерв. — Неужели? — он обернулся, но я уже отвлечённо смотрел в другую сторону. Сердце стучало быстрее, чем обычно. — Да, прошу в столовую. Я собирался с духом. Решающий момент уже близко. Германия, не выказывая никаких признаков подозрения, пошёл к распахнутой двери, снова открывая мне спину. Я неслышно выдохнул и стал неслышно ступать за ним. — Сегодня достаточно холодно, — я положил пальцы на застёжку на поясе. Немец не отреагировал на мою фразу, а встал на месте прямо перед столом, уставившись на его кристальную чистоту. И никаких консерв здесь не было. Я почувствовал в нём нотку подозрения как раз вовремя. Больше времени мне и не было нужно. Я успел ударить его ногой под колено быстрее, чем он развернулся и попробовал схватить меня. — Ах ты маленький засранец! — выкрикнул он. При падении он неловко опрокинул один из стульев, и другие повалились в след за ним, как домино. Поднялся грохот. Германия тут же постарался вынуть пистолет, но я снова был быстрее. Я мгновенно выбил его у него из рук ногой, и тот оказался у противоположной стены, а в моей руке уже успел появиться нож с длинной удобной рукояткой. Но я не буду спешить, я просто хотел показать, что я вооружён. Я отошёл, пока он вставал, преграждая путь к пистолету в полной боевой готовности. — Кончай чудить, — пробормотал ГИ, видимо, не веря в серьёзность моих действий. — И брось эту игрушку. — Ты серьёзно думаешь, что на этот раз я послушаюсь тебя? Я смотрю, очень ты к этому привык. — Брось, — сказал он твёрже, но меня уже ничем нельзя было напугать. Я входил в азарт от выражения его глаз. Не такое, каким прежде бывало, когда он издевался над моей абсолютно беспомощной оболочкой. Его взгляд сводил меня с ума. Теперь же я видел в его глазах крупицу того, что сам испытывал в те моменты. Он растерялся. Это приятно. Я стал крутить нож в руках, однако я внимательно следил за руками Германии, хотя смотрел прямо ему в лицо. — Слишком долго я терпел. Среди нас только один засранец, и это ты. Я устал. Я требую полной независимости. — Ты думаешь, что я испугаюсь и действительно отпущу тебя? — он засмеялся. — Мы оба знаем, что этому не бывать, так же, как знаем, что ты не умеешь с этим обращаться, — в его голосе просквозила неуверенность. Германия требовательно вытянул руку. — Отдай чёртов нож, и я забуду об этой ситуации. Отдай! — Я не настолько глуп. Не сейчас. Я ждал, когда он сам нападёт. Я не собирался делать это первым, потому что я помнил, чему учил меня Рейх. Пусть он даже кажется слабым, я тоже сейчас не так уж силён. А его слабость может быть обманчивой. Я совсем не сильный — в физическом плане. Если я начну, это тут же сыграет против меня. Моя сила была в увёртливости и хитрости. Я знал, что он не будет долго терпеть. Всё же он чересчур самоуверен. Империя рыкнул и сделал долгожданный рывок вперед, вытягивая руки чтобы забрать моё оружие. Реакция последовала незамедлительно — отточенным когда-то давно ловким движением я резанул его по руке и отпрянул в сторону, только чтобы вывести его инерцию против него же, и поставить ему подножку. Он опять свалился. Меня это даже начало смешить, я засмеялся, не держа себя. Так радостно видеть, как сильно он меня недооценивает! — Нет-нет, пистолетик ты не возьмёшь, — я замахнулся и вонзил нож в ногу немца. Приятное ощущение, когда лезвие входит в плоть ненавистного тебе зверя, который издевался над тобой на протяжении нескольких чёртовых лет. Я отчётливо услышал звук рвущейся ткани его брюк. Германия закричал. Но я, не щадя, уже выдернул нож, и немец взял ноту выше. — Да-а, как сладко это слышать! — вид крови на ноже вовсе не напугал меня. Я хотел этой крови. Сейчас мы уже оба были на полу. Империя развернулся, стараясь схватить и обезвредить меня. Я осуществил кувырок, оказавшись уже с другой стороны от него. — Ты не можешь! — закричал он. — Ты слишком плохого обо мне мнения! Я думал, что он постарается всё же взять свой пистолет, но вместо этого он с явным усилием и болью потянулся в противоположную сторону — к опрокинутому стулу, схватил его за ножку и швырнул в мою сторону. Я этого действия не ожидал и не успел увернуться. Стул был довольно тяжелым, мне пришлось довольно больно, и я прокатился вместе со стулом по кафельному полу. Да, он всё равно сильный, и в этом я смог убедиться. Не тратя время на слова, ГИ уже приблизился, пусть и хромая. — Ты больше не сможешь причинить мне боль! — сказал я, когда он уже стал брать стул, в котором я запутался и не успел вылезти. Нож я не выронил. Германия хотел ударить меня стулом наотмашь. Я вовремя пригнулся обратно к полу, немец промахнулся и стал терять равновесие из-за раненой ноги. Я, прекрасно пользуясь своим проворством и нахлынувшим вдохновением, проворно толкнул его в сторону стола. Стул улетел в неизвестном для меня направлении, для меня это было не важно. Снова грохот. И свист ветра на улице, кажущийся сейчас громче, чем он был до этого. Немца распластало по столу, и я всадил ему коленом под зад, целя больше между ног. Для него это было пустяком по сравнению с глубокой раной в его лодыжке. Он развернулся, вынул наконец свой короткий нож и вновь попытался меня схватить и ранить, но я ловко отводил его попытки, пытаясь выждать подходящий момент. И он настал. Я напрыгнул на него, снова сшибая его с ног, он зашипел от боли, но то-то ли его сейчас ждёт! Пока он не успел опомниться, я вновь всадил в него нож. На этот раз в и без того раненое плечо. В награду вновь получил крики и беспорядочные просьбы прекратить, попытки угрожать и схватить меня. Он пытался задеть меня своим ножом, я же удерживал его второй рукой. Он действительно думает, что я отступлюсь от начатого? После всего, что он сделал? Нужно было раньше думать о своих поступках. Я опять захохотал, чуть повернув нож в сторону, вызывая в нём новую волну боли. Немец пытался как-то убрать меня, перевернуть нас, и у него бы получилось, если бы я прежде не успел нанести новый удар в грудь. — Это тебе за всё хорошее, сукин ты сын! — я обезумел от этих чавкающих звуков плоти и крови, от злобы на Империю, от вида крови, которой становилось всё больше. Я несколько раз ударил тяжелой рукоятью по запястью немца, тот выронил нож и я ногой откатил его подальше, вновь разоружая его. Слишком поздно ты вынул свой ножик из кармана, слишком поздно. Недооценил меня. Я продолжал наносить удары. Большие багровые пятна расплылись по его груди. От шока и боли он не мог больше и двинуться, только смотрел на меня ошалевшими от страха глазами. Из его рта текла кровь. Наконец я чувствую, как он слаб, наконец чувствую себя властителем ситуации. Наконец он чувствует боль и страдает. Я победил. — Я тебя ненавижу! — я смеялся и плакал от счастья. Глаза немца стали мутнее, но он был ещё жив. Я не наносил решающий удар, хотя хотелось уже покончить с этим. — Ты отвратителен! Ты никогда не сможешь прочувствовать всю мою боль, даже если я буду продолжать это до утра. Ты сдохнешь, но этого будет недостаточно, чтобы ты получил по заслугам. Скажи спасибо, что я не придумал ничего лучшего! — я наклонился к нему ближе и провернул нож. Крик. — Я стану независим, а ты сдохнешь и больше не сможешь причинить вреда никому в этом мире, — я вынул нож, держа его двумя руками. Я мог бы долго продолжать издеваться над ним и говорить, как сильно его ненавижу, но я уже не хотел тратить на это время. — Ты проиграл! Сдохни!!! — я замахнулся над головой для решительного удара в сердце. Но произошло неожиданное для меня. Он откуда-то взял последние силы для того, чтобы подобраться и прямо-таки отбросить меня в стену. Я не понял, каким образом это произошло. Я ударился в головой, перед глазами всё поплыло. Мой окровавленный нож со звоном упал рядом. Я думал, что Германия сейчас набросится на меня, чтобы завершить историю иначе, развернув всё происходящее в противоположную сторону. Но этого не случилось. Он уже не мог этого сделать. Когда я открыл глаза, я увидел его. Он зажимал руками кровоточащие раны на своем теле, хотя, судя по всему, в этом уже не было никакого смысла — с такими ранами не выживают. Он отполз и теперь опирался спиной на широкую ножку стола и кашлял кровью. Я почувствовал мимолётный ужас. Я вовсе не жалел, но для меня это было слишком необычно и жестоко. Я не смог вновь взять нож, чтобы пойти завершить начатое. Я выместил свою ненависть. Дальше он умрёт сам. Это лишь вопрос времени. Его руки были все в собственной крови, которая сочилась из него. Мои руки были в его крови, белая рубашка заляпана красными брызгами. Послышался смешок со стороны ГИ. — Да уж… — просипел он. — Ты победил меня. В конце концов. Это было очень неожиданно, и только это тебя и спасло, — пауза. — Я не стану извиняться за всё содеянное, — Германия поднял на меня глаза, улыбаясь окровавленным ртом. — Во всех своих бедах виноват ты сам. Я лишь преследовал свои цели, — он говорил с трудом. — Поверь, фарфор, ты бы тоже пользовался своей силой, как сделал это теперь, — он прикрыл глаза, не прекращая улыбаться. С его подбородка капала кровь. Я не стал ему ничего отвечать. — Все в этом мире ужасны по своему. Этого… не отнять, — немец стал смотреть куда-то в потолок. Ветер продолжал завывать, снаружи было уже совсем темно. Нас освещал лишь желтый свет ламп. Сейчас это казалось особенно грустно, холодно и жутко. Германия кашлял через каждую фразу. — Я проиграл лишь потому, что в один из моментов сделал что-то не так. Но я не считаю, что поступал неправильно. Я жил так, как мне хотелось. Я не жалею. Моё дело продолжит мой сын. — Думаешь? — усмехнулся я. — Он тебя ненавидит не меньше моего за твои манипуляции. Ты был ужасным родителем для него. Ты разрушил ему всё. Всю жизнь. ГИ промолчал. Мыслями он улетал куда-то далеко. И раньше было понятно, что даже перед смертью он не сознается в своих грехах. Он грязный человек и ужасная страна. Что такого должно случиться в жизни, чтобы стать таким? Никто уже не узнает. — Австро-Венгрия… — вновь заговорил он. — Ненадолго я тебя пережил. Скоро я вернусь к тебе. — Для тебя после смерти ничего хорошего не будет, — пробормотал я. Из коридора раздался звук открывающейся и закрывающейся двери. Это, видимо, пришел Рейх. Германия немного оживился. Третий догадался зайти в столовую. Увидев происходящую перед ним картину, он даже не дёрнулся. Кажется, он ожидал этого. Наследник пристально посмотрел на меня, целого и ни капли не раненого, и на отца. — Убей его, сын, — слабо обратился Германия к Рейху. Тот достал пистолет и снял его с предохранителя. Всё произошло быстро. Раздался выстрел. Я был всё ещё жив. Хотя я не удивился бы уже, если бы приказание старшего немца было бы выполнено. Но вместо этого пуля оказалась у Германии между глаз, который в последний момент смотрел на сына, ожидая исполнения последнего своего желания. Но так и не дождался. Его глаза полностью остекленели, тело завалилось на бок, расслабилось. Теперь он был труп. Он мёртв. Слёзы вновь сами потекли по моему лицу, потому что я почувствовал невероятное облегчение. Будто все цепи в один момент порвались. Такой свободы я не чувствовал никогда. Вся моя радость заняла секунду. Я тут же оторвал взгляд от поверженного немца и посмотрел на немца младшего… Который уже наводил на меня пистолет без эмоции на лице. Я уже успел подумать, что счастье моё было недолгим, что Рейху я вовсе не нужен, что ему невыгодно оставлять меня в живых, что он всё ещё считает меня пропащим… Время вдруг потекло очень медленно. Крайне медленно. Так медленно оно не текло для меня ещё никогда. Сейчас для меня был настоящий вопрос жизни и смерти. Рейх опустил пистолет, глубоко вдохнув. Я не знал, что творится в его голове, но я в свою очередь уже второй раз за минуту почувствовал облегчение. Я жив. Жив. — Ты наконец очнулся? — медленно спросил он. Его голос довольно огрубел за эти года. — Да, — кивнул я. — Я не мог ждать тебя, ты уж извини. Я хотел сделать это сам. — У меня тоже было такое желание. Но в итоге все получилось даже очень хорошо. В любом случае, ты молодец, — Третий подошёл ко мне и протянул руку. С его помощью я встал. Однако судя по выражению его лица, он был глубоко задуман о чём-то. Я же хотел как можно быстрее уйти из этого дома и никогда сюда не возвращаться.* * *
— Польша! Польша! — голос Штатов. Только он был реальным. Рейх вывел меня из дома. Он был довольно молчалив. И здесь, на улице, в освещении фонарей, я видел, как сюда бежит США и машет рукой, выкрикивая моё имя. Конечно, он уже всё знал. По крайней мере большую часть. Он казался счастливым. Очень счастливым. На глаза вновь навернулись слёзы. Рейх совсем не держал меня, и я выбежал навстречу Америке. Дождь уже закончился, и были лужи. Этого я особенно не учёл, и обуви на мне не было. Но это не мешало мне. Я напрыгнул на Штаты, обнимая его и плача от своего великого счастья. Я наконец этого добился. Добился независимости и возможности почувствовать американца рядом. Он по-отцовски обнял меня в ответ. Пахло сыростью. — Ты смог, — он похлопал меня по спине. — Ты всё преодолел. Теперь ты снова независим! Я очень за тебя рад. США чуть отстранил меня, глядя мне в лицо и нежно, как прежде, улыбаясь. Мне показалось, что он слегка постарел. Я был рад настолько, что едва осознавал реальность происходящего. Но я знал, что это реальность. И никак иначе. Я плакал и смеялся одновременно, а он невесомо держал меня за плечо, позволяя мне радоваться. Сзади уже подошел Рейх, который даже не пытался вмешаться в происходящее. В итоге я выпустил США из объятий и взялся за ключ. Спустя одно движение я впервые снял его. Впервые с того момента, как получил его. Я хотел отдать его обратно. — О, нет, друг, — американец помотал головой, не прекращая улыбаться. — Эта вещь по праву принадлежит тебе, — он покрыл мои ладони своими, сохраняя ключ внутри. — Можешь даже выбросить его, если хочешь. Но я его не приму. Я зыркнул на него, кивнул и спрятал ключ в карман. США в свою очередь уже подошёл к Рейху и стал пожимать ему руку. — Поздравляю с пока что не совсем официальным вступлением в права, — ему он тоже улыбнулся, но не так, как мне, а по-свойски. — Надеюсь, что теперь Германию ждёт достойное будущее благодаря тебе, и всё начнётся по-новому. Третий Рейх лишь кисло взглянул на него. Штаты вновь посмотрел на меня и весело подмигнул. От счастья хотелось прыгать, и я уже совсем забыл о том, что я творил двадцать минут назад. В свете фонарных столбов поплыли первые в этом году хлопья снега. Свобода. Одиннадцатое ноября.