Поезд слегка покачивало. Мерно, почти неощутимо и оттого гипнотически усыпляюще. За окном, едва выделяясь на фоне тёмного неба, мелькали силуэты сосен и елей.
Глядя на них, Петербург невольно увяз в липком, бездумном оцепенении.
Дерево выше, дерево ниже…
Отяжелевшие веки опустились. Кардиограмма крон продолжала бежать перед мысленным взором. Края сознания ласково коснулось пестроцветное сновидение…
Навязчивое ощущение чужого присутствия на пустующем соседнем сидении заставило его проснуться за мгновение до объявления, что следующая остановка — Тверь.
Через десять минут поезд остановился на тускло освещённой станции.
Хозяйка этой земли незримо изучала гостя цепким взглядом, словно спрашивая: «Снова
к нему?»
Пётр отвернулся от окна, в глубине души испытывая облегчение, что остановка длится всего минуту. Ему никогда не нравилось подобное внимание — не то насмешливое, не то ревнивое — а сейчас оно и вовсе раздражало.
Будто есть что-то сомнительное в том, чтобы заплатить втридорога за чудом оставшийся в кассах билет на 31-е и сорваться с места, услышав в трубке внешне весёлое, а внутри надломленно-смиренное: «У нас наконец-то снег выпал. Передали, завтра растает».
Будто он смешон в своём стремлении укрыть Москву — Москву! — от новогоднего сплина.
Будто Мише нечто человеческое чуждо, и нет нужды беспокоиться. Или будто нельзя помочь другому, если сам поддался тому же чувству почти без остатка. До малодушного желания сказаться больным и сделать вид, что никакое новое десятилетие не наступает. До нечувствия к радости тех своих жителей, кто предвкушает и готовится. До соблазна впервые в жизни отключить телефон и лечь спать, не дожидаясь полуночи…
Поезд тронулся, и Тверь в считанные мгновения осталась позади. Питер посмотрел на часы и вновь погрузился в созерцание. Чтение не шло. Слушать музыку не хотелось. От новостных итогов года болела голова.
Въезд на территорию Москвы отозвался расслаблением в сжатых невидимыми тисками висках и перенапряжённых в предпраздничном аврале плечах.
Практически одновременно телефон содрогнулся от сообщения. Вместо привычного: «Номер!» пришло: «Прости, не смогу тебя встретить. Торчу в пробке».
«Не беда», — отписал в ответ Пётр. В конце концов, у него давно есть ключи.
«Тогда до встречи дома», — подмигивающий смайлик вместо точки.
«Да, — подтвердил Питер и требовательно добавил: — Не нарушай ПДД за рулём!»
«Петя, нечестно требовать от меня соблюдения Того, что нарушаешь сам», — написание выдавало, что Михаил надиктовал сообщение голосовому ассистенту.
«Я хотя бы слежу в такие моменты за дорогой», — возразил Петербург, и правда любящий выжать газ посильнее.
«Резонирующий», — передал ему телефон и смолк.
По некотором раздумьи Пётр пришёл к выводу, что голосовой помощник не совладал с Мишиным лексиконом, и это должно было быть «резонно». Удовлетворённый тем, что Москва с ним согласился и оставил мобильный в покое, Питер проделал в метро привычный маршрут на полтора шага вальса и вскоре уже поднимался на нужный этаж.
Встреченная в лифте соседка тепло его поздравила:
— С Наступающим!
— Спасибо, и вас тоже, — сдержанно улыбнулся Петербург, отчётливо видя по глазам, что она его не узнала.
У него бывали годы, когда он так проникался праздником, что точно так же был готов обнять своей радостью весь мир. У Москвы тоже, но в этот раз он оказался не готов. Как будто, организовывая торжества для москвичей, всего себя распял и растратил: квартира встретила Петра полным мраком и одинокой ополовиненной банкой кукурузы в холодильнике.
Странное дело — будь это его новогодним ужином и его квартирой, он бы сварил себе кофе и устроился бы под ночником с томиком Камю. Его бы всё устраивало и даже доставляло бы своеобразное меланхолическое удовольствие. Непраздничная изнанка столичного праздничного великолепия же производила впечатление столь же трагичное и неправильное, как берега иссушенного Арала.
Вот только подарить морю живительные потоки он был бессилен, а наполнить жизнью квартиру Москвы — вполне.
Подхватив под мышку стул, Петербург направился в спальню, припоминая на ходу, на каком именно шкафу Миша хранит коробку с любимыми гирляндами, и прикидывая, какие продукты у него ещё есть надежда найти в ближайшем магазине.
***
Москва поигрывал пальцами по рулю, дожидаясь, когда стоп-сигналы стоящего впереди автомобиля погаснут, и можно будет хоть ненадолго снять ногу с тормоза.
По едва слышно играющему радио, перебив поток песен, в четвёртый раз за час передавали очередную болтовню о Наступающем, но это уже не раздражало — с приездом Питера нервная усталость и какое-то по-детски всеобъемлющее разочарование от бесснежья отступили. Или, лучше сказать, вяло забрыкались, не в силах выбраться из-под накрывшего их толстой периной ощущения Петиного присутствия. Мягкого, ненавязчивого, но вместе с тем твёрдо и уверенно глушащего внутренние сирены, рупоры и сигналы тревоги до почти не различимого тиканья.
Что уж там, с появлением Петербурга на его территории затихло даже непреодолимое желание бросить машину посреди дороги, упасть на ближайшую скамейку, коль скоро нет ни одного сугроба, и пролежать там до утра, не реагируя ни на какие внешние раздражители. Вместо этого в голове завертелась мысль, что из-за предновогоднего аврала у него дома хоть шаром покати, и нужно, наверное, заехать в магазин или, на худой конец, что-нибудь заказать…
«Не хочу», — капризно подумал он.
Желание всё бросить и отключиться медленно трансформировалось в желание броситься в Петины объятия и забыться. И начхать как можно громче на все дела, мероприятия и встречи. У него неприёмные дни. Баста.
Петербург, словно чувствуя его настроение, прислал новое сообщение: «Давай сразу домой».
Прочитав его, Михаил медленно, прочувствованно вывел: «Хорошо».
—…передаю им всем привет, поздравляю с Наступающим и прошу поставить для них песню Эдуарда Хиля про зиму, — зачитала ведущая.
Москва недоверчиво покосился на приёмник.
— Что ж, друзья, — продолжило радио, — присоединяюсь к поздравлениям! А теперь — песня про зиму!
Зазвучала знакомая разудалая мелодия.
«Наконец хоть что-то нормальное», — подумал Михаил и сделал погромче.
У перестука пальцев по рулю появился ритм.
***
Заветный скрип ключа в двери раздался позже, чем Петербург рассчитывал. Но может, это было и к лучшему — он успел всё, что планировал, и даже немного больше.
Переложив последний конвертик с джемом с противеня на тарелку, он закрыл духовку и поспешил к Москве.
Михаил с заворожённым удивлением оглядывал горящую золотистыми огоньками прихожую, совершенно не замечая, что у него с плеча сползает ремень, и портфель вот-вот упадёт.
— Я тут немного похозяйничал от скуки, — скромно заметил Пётр.
Миша задорно улыбнулся — не столько губами, сколько искорками в глазах.
— Хорошо похозяйничал. Давай почаще.
— А я ещё не закончил, — многозначительно возразил Питер, перехватил сорвавшуюся-таки с плеча сумку и аккуратно опустил её на пол. — Мне ещё надо похозяйничать здесь… — Москва под давлением руки на пояснице охотно подался навстречу, — и здесь…
Мишина благосклонная усмешка утонула в поцелуе.
Праздник вдруг нашёлся в объятиях друг друга.
