Немного о жизни

Стоило Москве встать с места после объявленного перерыва, с ним немедленно захотели поговорить сразу три человека. Петербург мысленно закатил глаза. Всем надо и всем срочно, перерыв-то всего на пятнадцать минут. А что заседание комиссии идёт уже третий час и Мише тоже что-нибудь нужно — как минимум сходить за чаем и заодно размять ноги, — неважно. Михаил, рассеянно ответив на первые два вопроса, обернулся на него. Беспокойно приподнятые брови и слегка виноватый взгляд яснее любых слов дали понять, что переговорить быстро не получится. Пётр приподнял уголки губ в ободряющей полуулыбке и шепнул: — Буду на улице. Москва едва заметно кивнул и посторонился, чтобы он мог выйти в проход между рядами кресел. Следовало бы обойти людей по дуге, но Петербург, не удержав раздражение внутри, проскользнул к выходу из зала кратчайшим путём — между Мишей и каким-то живчиком, который подошёл не сразу и теперь чуть ли не хватал Москву за локоть, торопясь обсудить бюджет. Едва ли тот, конечно, что-нибудь понял, но Петру хотелось надеяться, что он хотя бы несколько минут будет соблюдать приличную дистанцию. В комиссии по культуре, в конце концов, заседает! Можно и вести себя покультурнее. Поднявшись по лестнице до выхода, Петербург обернулся, сам не зная, чего больше хочет — выцепить взглядом золотистую Мишину макушку или проверить, остался ли за ним хоть какой-то «кильватер». Чиновник, отодвинутый его движением, снова подошёл к Москве, но уже не так близко. Глухо удовлетворённый увиденным, Пётр пробрался сквозь скопление людей у дверей и спустился во внутренний двор. В отличие от других частей здания, обнесённый забором и укрытый от посторонних глаз деревьями и белым шиповником дворик позволял себе быть простым и даже уютным в своей незатейливости: асфальтовая площадка, сейчас пустующая; скромная зелень отросшего газона с кое-где белеющими головками старых одуванчиков; высокое крыльцо с толстым парапетом и скамейка без спинки у одной из его стенок. Ничего общего с сияющим белизной парадным фасадом и цветочными арабесками на гладко стриженных газонах перед ним. Не то чтобы Петру не нравилась та сторона. Наоборот, вид с набережной ласкал взор. Но двор с одуванчиками странным образом напоминал Мишу с утра. Только-только проснувшегося, ещё немного сонного, пока растрёпанного. В рассеянно накинутом поверх ночной одежды распахнутом халате и с медленно исчезающим следом от подушки на щеке. Когда он ещё полнится тишиной спальных районов и умиротворением старинных улочек, по-кошачьи млеющих на солнце, и никуда не торопится вслед за миллионами спешащих ног, стучащих и крутящихся колёс, нервно отсчитывающих секунды циферблатов. Когда, ленясь встать с постели, можно просто позвать, и Москва не отмахнётся с негодованием и не спросит издалека, что нужно, а подойдёт и устроится в объятиях. Или прильнёт к дверному косяку и поманит полной кружкой кофе и чем-то ещё, доносящимся с кухни интригующими ароматами тёплого, сладкого и пряного. Где же, как не в этом домашнем уголке, перевести дух, когда сидишь в правительственной комиссии как эксперт? Особенно когда экспертности у тебя через край, а толку что-то не видно. Полюбовавшись шиповником, Петербург подошёл к скамейке и похлопал себя по карманам в поисках сигарет. После Блокады казалось, что он наелся табачного дыма впрок на веки вечные, но болезненное, переполненное воспоминаниями отвращение стало отпускать уже через каких-то два года. Ещё через год табак снова стал дарить спокойствие и сосредоточенность. Заветная пачка лежала в правом кармане. Подняв крышку, Пётр испытал досаду: последняя. Лучше бы, конечно, две подряд… но ничего, сойдёт. Щёлкнув зажигалкой, он затянулся, откинулся спиной на спинку скамейки, удерживая сигарету одними губами. Подождал, повторил. И вроде бы немного отлегло… а потом сигарета неожиданно дёрнулась изо рта. — Не многовато куришь? — поинтересовался Москва и подогнул под себя ногу, усаживаясь боком на парапете. Устроившись, он опустил взгляд на мусорную урну у скамьи. Задумчиво качнул сигарету между указательным и средним пальцами, будто решая, не перейти ли от увещеваний к радикальным действиям. Пётр внутренне напрягся: с Миши станется выбросить. Михаил опустил руку на колено, небрежно отставляя кисть подальше от брюк. — Какая хоть за сегодня? Петербург не без потаённого облегчения полуразвернулся к нему: — Первая. Москва промолчал — кажется, не был готов к такому ответу. Пётр, коснувшись его ноги, приподнял брови — полувопрошающе, полупросительно. Миша демонстративно возвёл очи горе, но перехватил сигарету так, чтобы она была фильтром от него. Петербург потянулся её забрать, но на середине движения передумал и осторожно поймал Москву за запястье. Михаил, встрепенувшись, уставился на их руки. Пётр невесомо огладил пальцем полоску тонкой кожи между ремешком часов и манжетой и, притянув Мишину руку к себе, медленно затянулся с его ладони. Москва перевёл на его лицо взгляд, в котором неодобрение сменилось заворожённым вниманием. Петербург, не отрывая от него глаз, немного повернул его руку и коснулся губами местечка под острыми костяшками. — Спасибо. Михаил втянул носом воздух чуть громче, чем обычно, и на выдохе отозвался: — Пожалуйста! Помолчал. — Ну вот, теперь мне не хочется идти обратно. Пётр затянулся снова и, сосредоточившись, вытолкнул изо рта дымное колечко. — А чего хочется? Миша, наблюдая, как колечко уплывает в сторону буйно цветущего шиповника, негромко усмехнулся. — Сбежать отсюда к чёртовой матери и наматывать круги по Бульварному кольцу. — Есть мороженое и кормить голубей с утками? — уточнил Петербург. Москва, слабо улыбнувшись, кивнул. — И… дай подумать, — в действительности Пётр не думал ни секунды. — Внюхать в себя всё, что цветёт? — И всмотреть всё, что не цветёт, — подхватил Михаил. — А когда начнёт смеркаться, пойти на Арбат слушать музыкантов и есть яблоки в карамели. Петербург пустил вслед первому новое колечко и совершенно серьёзно заметил: — Звучит как план. Они переглянулись и прыснули. Пётр вытянул из Мишиных пальцев дотлевшую почти до самого фильтра сигарету и, вдохнув в себя последние крупицы дыма, щелчком отправил окурок в урну. Москва потянулся и встал: — Ладно, пойдём. Нам ещё на пятый этаж подниматься. — Пойдём… — согласился Петербург. Летнее чувство свободы летним чувством свободы, но у них обоих есть дела. Впрочем… — Ужинаем сегодня на Арбате? — спросил он у дёрнувшего на себя дверь Михаила. Миша обернулся на него с весёлыми огоньками в глазах: — Ну конечно. Яблоки сами себя не съедят.