Немного о жизни

Под окнами рванули хлопушку. Разбуженный взрывом пневмопатрона, Петербург вскинулся и посмотрел на Москву. К его удивлению, спящий обычно очень чутко Михаил не проснулся. Наверное, слишком устал за последние дни. А может, дело было в миллионах москвичей, отсыпающихся после новогодней ночи. В неразборчивом гомоне детворы послышался голос взрослого. Пётр чуть подался вперёд, прислушиваясь. Кажется, родитель предлагал отойти подальше от дома. Понадеявшись, что шумная компания так и сделает, Петербург снова перевёл взгляд на Москву. Михаил спал к нему спиной, подсунув обе ладони под подушку и почти уткнувшись носом в сгиб локтя. Волосы разметались, полностью открывая шею. Из-за наклона головы на ней особенно чётко выделялась линия позвонков. Их вид придавал Мише трогательной, почти ирреальной рядом с понятием «столица» уязвимости. Не устояв, Пётр, едва касаясь, огладил его плечо и скользнул пальцами чуть ниже, по полускрытой одеялом руке. Должно быть, вышло щекотно — Москва шумно выдохнул и глубже зарылся лицом в подушку. Петербург замер. Тянуло продолжить. Хотелось ощутить сквозь тонкую ткань футболки тепло Мишиного тела и твёрдость рёбер, накрыть ладонью бедро… или запустить под одеяло обе руки, крепко прижать Москву к груди и долго-долго нежить, когда он слегка обернётся в его сторону и обозначит интерес и одобрение сонно-игривым: «М-м?» Ещё сильнее хотелось, чтобы Миша в кой-то веки выспался. Уже не ощущая в себе ни капли сонливости, чтобы составить ему компанию, Пётр медленно выбрался из постели, подтянул пижамные штаны и от души потянулся. В локте и между лопатками что-то приятно хрустнуло. Поставив руки на уровень плеч, он покрутил корпусом влево-вправо, перекатился с носка одной ноги на другую, сделал несколько наклонов. Мышцы отозвались на разминку сладкой смесью расслабления и готовности к движению. Опёршись коленом о кровать, он осторожно накрыл Москве плечи. Миша, почувствовав во сне какое-то шевеление, немедленно цапнул край одеяла в придачу к подушке. Улыбнувшись, Петербург наклонился к нему и невесомо поцеловал встрёпанные пряди на золотой макушке. На душе разлилось бархатное тепло. Лелея его мягкие радостные нотки, Пётр отпрянул и, прихватив свою одежду, бесшумно закрыл за собой дверь.

***

Впервые за много месяцев Москва проснулся сам, без помощи будильника и медвежьей услуги соседской дрели. За окном было уже совсем по-дневному светло. Вставать, впрочем, не хотелось — беготня и нервы последних дней разлились по телу тяжёлой, слабостной истомой. Он немного поёрзал, натягивая одеяло почти до самых ушей и намереваясь подремать в образовавшемся сумраке ещё минут десять, но вдруг уловил смутный аромат чего-то сладкого и поджаристого. Пахло как будто бы блинами. «Соседи», — подумал Михаил. После перепланировки в квартире снизу вытяжка регулярно доносила до него то дразнящий аромат выпечки или пережарки, то горьковатый запашок чьих-то неудачных экспериментов с рыбой. Правда, до спальни эти запахи обычно не долетали. И уж тем более не были такими яркими и отчётливыми… Осенённый догадкой, Москва перевернулся на спину и окинул взглядом комнату. Ни Петербурга, ни вешалки с его одеждой на верхней ручке шкафа уже не было, а плотно закрытая дверь недвусмысленно давала понять, что Петя не хотел его потревожить. Неужели это он решил постоять у плиты? Ленивое оцепенение сменилось приятным волнением. Сам Михаил готовил редко — всё больше разогревал заказанную еду или вовсе ел вне дома. У него имелось в арсенале несколько добротных угощений для гостей и множество взбалмошных, полуэкспериментальных блюд на скорую руку, сочетающих в себе обычно то, что нашлось в холодильнике после работы. И хоть некоторые особенно удачные спонтанности даже переходили в категорию «можно приготовить для гостей», а всё прочее никогда не получалось откровенно несъедобным, он не считал свои кулинарные занятия сколько-нибудь серьёзными. Готовка же тех, кто способен состряпать что-нибудь действительно выдающееся, обретала в его глазах особую, завораживающую красоту. Ему нравилось смотреть, с какой величественной небрежностью, попыхивая трубкой, варит кофе в турке Белград; как быстро и сноровисто выводит на пряниках сахарные узоры Тула; как деловито, без мер и проб, делает маринад Казань, заранее понимая, как щепотка той или иной специи повлияет на вкус шашлыка. Но наибольшим удовольствием было наблюдать, как готовит Петербург. Когда на Петю снисходило поварское вдохновение, в его действиях появлялась решительная, выверенная плавность, а в глазах — что-то очень цепкое, но в то же время умиротворённое. Михаилу нравилось, опёршись локтями о столешницу и уложив на переплетённые пальцы подбородок, следить за выражением его лица, за движением чуть нахмуренных в сосредоточенности бровей и едва заметными переменами в уголках губ, за работой рук, припорошённых мукой или управляющихся с ножом. Ни на секунду не забывая, что на него смотрят, Петербург не красовался, как мог бы Рим, не пытался развлекать зрителя шутками, как Париж, но и не изображал нарочитую отрешённость, будто никого рядом и нет. Он занимался приятным делом в приятной компании и был одинаково расположен как поговорить, так и помолчать в приправленной особыми смыслами тишине. Выбравшись из постели, Москва наскоро закутался в стёганый зимний халат и, минуя ванную, сразу отправился на кухню. На пороге слабость снова дала о себе знать, замельтешив чёрными точками перед глазами. Не размениваясь на словесные приветствия, он шагнул к Петербургу и уткнулся лбом ему в спину. Пётр, не услышав его из-за треска масла на сковороде, едва ощутимо вздрогнул от неожиданности, но тут же добродушно отозвался: — Что такое? Минутка нежности? — Угу, — обвивая его талию, подтвердил Михаил и, закрыв глаза, притёрся к спине щекой. Тело обрело желанную устойчивость, а разум — интерес к жизни. — Что готовишь? — поинтересовался он. — Оладьи с яблоком, — накрыв его руки свободной ладонью, ответил Петя. — Захотелось на завтрак чего-нибудь такого. — М-м, с яблоком… — протянул Москва. — Высокая кухня. Пётр, усмехнувшись, стал переворачивать оладьи. — Для высокой нужно ещё корицу добавить, но я её не нашёл. — Она кончилась, — объяснил Михаил. — Но Тула подарила мне на Новый год самодельный сироп. Он как раз на корице и ещё каких-то пряностях. Можем полить им. — Звучит интересно, — согласился Петербург и потянулся за бутылью с маслом. Москва расцепил объятия и, чтобы не мешать, прижался бедрами к незадействованной столешнице между плитой и холодильником. — Мне снилось, что мы пошли гулять в Битцу и нашли грязного щенка, — поведал он. Петя, отставляя масло в сторону, задержал на нём взгляд, поощряя продолжать. — Принесли его домой, отмыли, а он оказался лисёнком. — И что мы делали? — полюбопытствовал Пётр. — Сначала хотели отвезти подальше от города и выпустить, — припомнил Михаил, — но побоялись, что он слишком маленький и не выживет. Мотались по ветеринарам, в зоопарке проконсультировались… А в итоге его взял себе Архангельск. — Неожиданный поворот. Петербург в несколько ловких движений снял готовые оладьи. На раскалённую сковороду с шипением опустилась новая порция теста. — Сам удивляюсь, — откликнулся Москва и прикрыл рот рукой, едва успевая опередить подкативший зевок. — Пойду всё-таки умоюсь. Не дожаривай тут всё без меня. Петя, усмехнувшись, убавил огонь. — Беги. Я чай пока заварю.