Немного о жизни

Стеклянная крышка на сковороде казалась матово-белой из-за испарины. Кое-где пар уже собирался в капли, отчего томившееся на медленном огне жаркое казалось разноцветной мозаикой. Петербург нашинковал последний огурец и сдвинул нож влево, разом загоняя получившиеся кубики на ладонь. Холодное лезвие коснулось кожи; помогая себе с его помощью ничего не уронить, Пётр забросил нарезку в салат и, ополоснув руки под краном, поднял крышку. Мозаика подёрнулась облаком пара и обернулась смесью золотистого картофеля, карамельных от соуса кусочков свинины, оранжевой моркови, красных помидоров черри, зелёного перца и фиолетовых зёрен фасоли. Скоро к ней добавится изумрудная зелень и рубиновые зёрнышки граната, но сначала нужно довести вкус до ума. Петербург перемешал жаркое лопаткой и, взяв ложку, снял пробу. Чего-то не хватало, но он не мог понять, чего именно. Соли, вроде бы, было достаточно. Остроты — тоже. Многогранность как будто бы тоже имелась, а всё ж таки вкус казался неполным. Отложив ложку, Пётр задумчиво побарабанил пальцами по столешнице. Базилик? Да нет, потеряется на фоне остальных специй… Чеснок? Для чеснока поздновато. Не успеет растушиться и даст дополнительную остроту, а Миша из острого признаёт только хрен на чёрном хлебе и чай с мёдом и перцем от простуды. А если чеснок взять неочищенный? Нет, тоже долго. Жаркое весь цвет потеряет и превратится в однообразную жёлто-оранжевую кашу. Чего ради он тогда выверял порядок добавления ингредиентов? Шумно вздохнув, Питер накрыл сковородку крышкой и уменьшил огонь так, чтобы едва заметная синеватая полоска пламени поддерживала тепло, но не подстёгивала процессы в блюде. Ему нужен был совет. Далеко ходить за этим обычно не требовалось — Москва находил созерцание готовки умиротворяющим занятием и когда мог, ненавязчиво устраивался где-нибудь рядом. На подоконнике, за столом, у столешницы. Иногда — на столешнице. Эта позиция у Петра была любимой. Что может быть приятнее, чем готовить обед или ужин на двоих, когда твоё шебутное счастье поставило бесконечные дела на паузу и просто болтает рядом ногой? А ещё, привалившись спиной к холодильнику, говорит обо всём, о чём в повседневной жизни не доводится. Подаёт тебе, когда попросишь, масло или баночки со специями. Может даже, разведя ноги, свеситься со столешницы и достать из шкафчика под собой какую-нибудь внезапно понадобившуюся посуду. Иногда, правда, ворует из-под руки ломтики яблок или кусочки моркови… Приходится делать на это поправку, чтобы можно было без ущерба пропорциям протянуть Мише половинку яблока или специально для него очищенную морковку… Но обожающий взгляд Москвы того более чем стоит. Сегодня они изменили привычный сценарий. Когда они встретились на вокзале, Москва по обыкновению выглядел прекрасно и вёл себя бодро, но Петербург сразу подметил множество мелких, едва читаемых признаков усталости. У Миши явно был тяжёлый день. Привлекать его такого к готовке не хотелось даже в самом ограниченном объёме, поэтому Пётр предложил посмотреть фотографии с выставки импрессионизма, для которой он, будучи представителем одного из комитетов по культуре, составлял экспозицию. Михаил с энтузиазмом согласился — картины импрессионистов ему нравились, а времени посетить выставку в графике предсказуемо не нашлось. «Может, это и к лучшему», — подумал Пётр, ступив на порог гостиной и увидев, с каким комфортом Москва устроился. Фотографии были отличного качества — он позаимствовал фотоаппарат у знакомого оператора из журналистского пула мэрии. Не став размениваться на их просмотр с ноутбука, Миша подключил флешку к телевизору и вывел картинку на большой экран, а сам вольготно расположился на диване и, положив ноги на пуфик, рассматривал полотна, медленно потягивая из бокала полусухой рислинг, который Пётр принёс ему в качестве аперитива. Изучал выставку Москва вдумчиво — мельком взглянув на экран, Пётр определил, что он «дошёл» лишь до середины третьего зала. А смог бы выкроить время на музей, облетел бы всё минут за двадцать, заполошно рецензировал бы: «Вообще!..» и умотал б на какую-нибудь важную встречу. «Точно к лучшему», — решил Петербург, а вслух, опершись плечом о дверной косяк, заметил: — Хорошо сидишь. — А то ж, — ухмыльнулся Михаил. — Даже жалко тебя отвлекать, — признался Пётр, — но мне нужна помощь. Не став задавать вопросов, Москва спихнул с дивана откидную боковую подушку и поставил бокал на твёрдый подлокотник. Потом опустил ноги с пуфика на пол и слитным движением поднялся. — Приготовил жаркое, — пояснил Пётр, когда они вышли в коридор, — но мне не нравится. Чего-то не хватает. Хочу, чтобы ты попробовал. — Хорошо, — отозвался Михаил. На кухне, задумчиво посмаковав пол-ложки жаркого, изрёк: — Вкусно, но как-то… Не хватает напора. — Напора? — переспросил Петербург. — И характера, — подумав, добавил Москва. — Вот чтобы не оценивать, что тебе вкусно, а сразу однозначно это ощутить. — Кхм! Ладно, — вздохнул Пётр, — буду думать. Спасибо. — Пожалуйста, — просто откликнулся Миша, возвращаясь в комнату. Петербург снова перемешал жаркое и хмыкнул: «Характер!..» Нет, он не надеялся на конкретный ответ. Москва худо-бедно различал специи на вид (особенно те, что шли в тесто для тульских пряников), но не имел ни малейшего понятия, как именно каждая из них влияет на вкус. Точнее, такие познания в Мишиной светлой голове просто не задерживались, сколько бы Пётр ни объяснял — слишком мало практики, чтобы закрепить, слишком много важных вещей, о которых нужно помнить. Что ж, Миша по крайней мере постарался сформулировать запрос. Осмыслить его и удовлетворить — уже задача того, кто готовит. Походив взад-вперёд по кухне, Петербург решительно полез в холодильник.

***

В коридоре послышались шаги. Москва отпрянул от спинки дивана и сдвинулся на край сиденья, готовый, если понадобится, соскочить с места и снова пойти на кухню. Питер зашёл в гостиную с подносом и только попросил на пороге: — Забери бутылку, пожалуйста. Михаил поспешил забрать рислинг, нести который вместе с едой Пете было, очевидно, тяжело, а делать за ним потом вторую ходку не хотелось. Пётр, благодарно кивнув, водрузил поднос на пуфик. Москва, подойдя, вернул вино на свободный пятачок между двумя тарелками, глубокой пиалой с салатом и стаканом с приборами и салфетками. Перехватив его взгляд, Петербург с довольством подумал, что не зря крутил тарелки так и эдак, выкладывая жаркое и посыпая его рубленной зеленью и гранатом — глаза у Миши так и засияли от восторга. — Задал ты мне, конечно, задачку с этим напором, — заметил он, наполняя свой бокал. — Попробуй, появился? Михаил, вновь заняв своё место на диване, уцепил с подноса одну из тарелок: — Сейчас узнаем. Пётр отнял горлышко бутылки от бокала, когда тот наполнился на треть, и поднял взгляд на Москву. Миша, попробовав, распахнул глаза шире и энергично закивал. —Феерия, — дожевав кусок, прокомментировал он. — Что ты добавил? — Розмарин, — ответил Пётр. — Свежий или сухой? — деловито уточнил Москва. — Свежий, разумеется. Сухой не дал бы такую ноту, — пояснил Питер. Ну и что, что Москва спустя полдня благополучно об этом забудет? Повторение мать учения. Усвоил же Миша за двести с лишком повторений, что замечательно глубокий вкус куриному бульону придаёт мелко нашинкованный сельдерей. И даже, кажется, стал чаще варить себе суп. Годика через два и розмарин запомнит. Особенно если подарить ему кустик в горшке. Москве понравится, он любит причудливые лиственные… Сделав мысленную пометку полистать на досуге каталоги цветочных магазинов, Пётр поднял бокал: — Ну, давай тогда за успех. — Успех — это не всегда про что-то хорошее, — не согласился Москва и легонько стукнул своим бокалом о стенку его: — За шедевры кулинарного искусства.