— Спишь? — Да. — Хочешь проснуться? — Нет. — О чем ты думаешь? — О том, что неплохо бы было умереть. — Но это не твои слова. — Знаю.
Не пошевелиться. Накрывает дурацкое чувство дежавю. Снова тяжело открыть глаза, посмотреть на шатающийся мир. Только в этот раз рядом никого не оказывается. Пальцы сгребают под собой простынь, сжимая ее до противного скрипа ткани. Чуя проглатывает мешающий ком в горле. Ему хочется кричать, но он стискивает зубы, оскаливаясь, и терпит тупую ноющую боль, скребущуюся под ребрами. А может, на время отвлечься и забыть, подумать о чем-нибудь приятном? Например, о детстве. Да, Чуя помнит голос матери. Ее саму очень смутно, а вот как она рассказывала о чарующем теплом море, об отце, который не был на самом деле капитаном дальнего плавания — обычным пьяницей, пропивающим и без того копеечную зарплату. Чуя узнал об этом намного позже. Чёрт, начал думать о таком приятном, а перед глазами теперь маячит рожа напившегося папаши. Стало так неспокойно. Едва поерзав на постели, Чуя скривился от накатившей боли. Признаться честно, действие снотворного немного ее притупило. Но мальчику не хотелось лежать, созерцая вот уже пять минут (а показалось, что прошло больше часа) белый потолок. От идеальной белизны начинало резать глаза. Хотелось встать, пройтись хотя бы по коридорам больницы, пусть стены там тошнотворно-болотного цвета. Хотелось с кем-нибудь поговорить, а от чувства одиночества казалось, что даже тишина умеет кричать. Даже с, будь он трижды проклят, Дазаем, пусть у того были довольно специфичные предпочтения для разговора. Удивительно, но Чуя почувствовал бы себя хотя бы на несколько минут живым. «— Я помню шум волн. Они накатывали друг на друга, будто стремясь стать выше, больше предыдущих. Мне всегда нравилось наблюдать за морем: спокойным, штормовым, едва качающимся. Странные, но приятные ощущения… А если прикрыть глаза, ты переносишься на райский остров. И пусть это только в твоей голове, это твой мир. Никто не имеет права осуждать тебя за мечты.» Комкая в руках ткань одеяла, Чуя кусал губы до ощущения на них вкуса железа, запрокидывал голову, надеясь, что слезы закатятся обратно. Он никогда не чувствовал себя настолько опустошенным. Ему хотелось увидеть хотя бы кого-нибудь, кому можно было бы рассказать о том, что с ним случилось. Чуя всегда считал себя сильным. Он сносил головы своим врагам, не чувствуя при этом отвращения, сжигал их заживо, поливая предварительно бензином, сдирал с их рук кожу, переезжал на своем мотоцикле, и его не заботили ошметки мозгов, размазанные по асфальту. Сейчас он себя жалел, вытирая с лица слезы. Глаза его раскраснелись от не останавливающихся рыданий. Подумать только, как он успел скатиться от опасного мафиози до маленького ребенка, желающего простой защиты. Голова кружилась от беспорядочных мыслей. Но одно Чуя понял точно — он себя ненавидел. Ненавидел за то, что оказался так слаб. Он пробует снова подняться, раз за разом, превозмогая боль, — ему не хочется верить, что это правда — но падает снова и снова. Чуя кричит, бьется в истерике, но на его крики никто не прибегает. Он успокаивается после двадцати минут беспорядочного сумасшествия. На его щеках виднеются застывшие дорожки слез. — Господи, если ты существуешь… — Чуя прерывисто дышит, шепчет какую-то несуразицу, уставившись невидящим взглядом в потолок. — Помоги мне… Помоги мне, прошу… Он мечтает потерять сознание прямо сейчас, мечтает проснуться маленьким мальчиком, когда ничего этого не было: ни Мафии, ни Дазая, ни боли. Боже, как хорошо быть наивным трехлетним ребенком. О, дарители темной немилости… — Да пошло оно все к черту! — в очередной раз взрывается Накахара. О, дарители темной… — К черту! К черту! К черту! — он молотит кулаками по кровати, закрывает лицо руками и судорожно вздыхает, срываясь на шепот. — Прошу… Умоляю… Помоги… Все же Чуя слишком любит жизнь.***
Колени трясутся, пальцы не слушаются. Ключ все никак не может попасть в замочную скважину. Дазай не помнит, как добрался до общежития. Он шумно вваливается в квартиру, снося боком вешалку. Осаму пару секунд равнодушно смотрит на им же устроенный беспорядок и проходит мимо. Его шатает из стороны в сторону, будто пьяного, но ему просто стоит вспомнить надменный взгляд Огая, как стоять становится весьма трудно. Подбили пташке крылья. На пороге комнаты Дазай останавливается, пустым взглядом смотрит на букет свежих белых роз, лежащий на идеально заправленной постели, и начинает тихонечко смеяться. Он хватает себя за волосы, медленно оседая на пол, едва не на четвереньках подползает к кровати и хватает букет. Чёрт возьми, как он красив. Отправитель явно постарался, подрезав стебли и убрав ненужные листья, перевязал красной атласной лентой. Пять. Пять чистых белых цветов. Дазай сжимает розы в руках, чувствуя как в кожу впиваются острые шипы. По ладоням и запястьям тончайшими дорожками стекает кровь, окрашивая белые бинты в алый, падая редкими каплями на пол. Осаму плевать, он срывает проклятые бутоны, превращая их лишь в кучу лепестков, и достает из кармана зажигалку. Раздается характерный щелчок, пламя охватывает единственную уцелевшую розу. Нежные белые лепестки моментально чернеют, сверкая ярким тлеющим контуром. Дазай завороженно смотрит, как огонь быстро пожирает беззащитный цветок и смеется. Он швыряет догорающую розу на пол — та довольно скоро превращается в шуршащий чёрный пепел. Ему до безумного смешно, он заваливается набок, содрогаясь от приступов хохота. Наконец, успокоившись, он поворачивает голову, смотря на свою израненную ладонь, и тихо произносит: — Какой сюрприз вы мне еще приготовили, господин Мори? Дазай не боится своей смерти, не боится чужой. Страшно от другого. Страшно от того, что близкий твоему сердцу человек вдруг исчезнет. Здесь и сейчас он готов себе признаться. Чуя не просто напарник, он даже не друг. Тогда кто? Осаму сжимает руку, отчего едва затянувшиеся царапины вновь начинают кровоточить. Не друг, не враг, не любовник. Кто? Партнер? Нет, не готов… Он режет ножницами атласную ленту, наблюдает, как тонкие полоски падают на пол к кучке серого пепла, и абсолютно теряет счет времени. Осаму сжигает все цветы вместе с кусками ленты, едва не устраивает пожар, но вовремя приходит в себя: бежит на кухню за графином с водой, возвращается и заливает разгорающееся пламя. Дазай открывает окна во всей квартире, высовывает голову на улицу, втягивая носом свежий ночной воздух. В комнате висит плотная дымка. Дазай кашляет, чувствуя, как сильно першит у него в горле, смотрит на светящиеся огни затихшего города, скользит взглядом по неоновой рекламе и вдруг ощущает острую потребность закурить. Осаму никогда не курил, даже не пробовал, а вот сейчас захотелось так, что аж зубы сводит. У Чуи где-то лежала закрытая пачка. Мафиози пару раз кашляет и отходит от окна. Действительно, в шкафу Чуи на средней полке Дазай нашел непочатую пачку сигарет. Он искренне надеется, что Чуя его не убьет, если заметит, что его запасы тронули. Кто ж еще может тронуть, если не Дазай? А впрочем, Накахаре такое уже не понадобится. Осаму яростно вскрывает упаковку и дрожащими пальцами достает оттуда сигарету, поджигает кончик и нервно затягивается, тут же заходясь кашлем с непривычки. Он садится на пол, приваливаясь к стенке, и зарывается рукой в волосы, пытается привести мысли в порядок, снова вдыхает никотин, снова кашляет. В конце концов, он отбрасывает сигарету, предварительно загасив ее о рукав своего плаща, берет вторую — попытка номер два. В этот раз гораздо лучше, только вот Осаму не успокаивается. Он слишком часто стучит пальцами по никотиновой палочке, ботинком по паркету, быстро и прерывисто дышит. Дазай не выдерживает, он встает, начиная мерить шагами комнату, выбрасывает проклятую сигарету в окно к чертям. Нет, он не может допустить, чтобы над Чуей издевались какие-то сумасшедшие ученые. Сам Осаму никогда не был в подобном месте, но представить ужас на лице Чуи у него получилось вполне правдоподобно. Чуя ни за что не стал бы скрывать такую эмоцию. Даже если бы стал, то бледность и чрезмерная молчаливость точно бы его выдали. Дазай слишком хорошо его знает. Он тщательно изучал Чую весь этот год, знал прекрасно все его атаки, жесты, реакции. Сам Накахара искрит эмоциями, он не может держать их в себе, сразу говорит человеку, что он о нем думает. Дазай также заметил в нем странную снисходительную манеру щадить, давать людям, которые совершили столько отвратительного за всю свою жизнь, второй шанс. Это невероятно бесило. Он, черт возьми, не Робин Гуд, а мафиози. Мафиози, который без колебаний готов вырвать сердце жертве. Осаму не приходит к Чуе ни завтра, ни послезавтра. Какое-то странное чувство равнодушия полностью его окутало, не давая увидеть ярких красок из-под плотной ткани. Он появляется в больнице только на третий день, держа под плащом договор о заключении сделки. В палате у Чуи слишком тихо. Бесцветный взгляд медленно скользит по гостю, останавливается на карих глазах. Дазай вздрагивает. — Я должен был прийти раньше, — понимает он, силясь не смять документ одним движением. Чуя едва улыбается уголками губ и мотает головой. — Что бы это изменило? — спрашивает он. Рыжие волосы, кажется, потускнели, вся яркость куда-то пропала, оставляя вместо нее апатию. Действительно, что бы это изменило? Может, Чуя бы волшебным образом встал на ноги? Нет. — Быть может, ты бы не смотрел на меня таким убийственным взглядом, господин Модная Шляпа. В нем так и читается: «Дазай, будь другом, соверши со мной суицид.» — Надо же, — скалится Чуя, — а бесить меня у тебя получается даже сейчас. Хоть какая-то эмоция — он стал немного живее. Осаму с довольной улыбкой ставит стул перед Чуей и вальяжно усаживается на него лицом к спинке, уложив на ней ладони. — Как ты? Чуя фыркает. — Какая странная забота. — Чуя. — Прекрасно! Дазай вздыхает, потирая переносицу, странно горбится и укладывает подбородок на руки. — Какой ты неприветливый, — театрально обижается он. — Ты меня ранил в самое сердце. Чуя, так нельзя. — Хватит выпендриваться. Наступает тишина, в которой слышится лишь аритмичное дыхание двоих. — Чуя… — тихо зовет Осаму. Но рыжик делает вид, что не слышит, потому что тон у напарника точно такой, будто он задумал какую-то пакость. — Чу-уя… — снова без ответа. — Эй, рыжий… Коротышка! Ну Чуя! — он сжимает пальцами спинку стула и откидывается назад, болтая ногами по воздуху. — Не игнорируй меня… Чуя цыкает — вот ведь нытик. — Захлопни варежку. — Чу-уя, мне скучно. Мне так скучно!.. — Я не обязан тебя веселить. — Улыбнись… Вновь наступает гробовое молчание, нарушаемое лишь обиженным сопением Осаму. — Что? Дазай тянет уголки губ вверх, пожимает плечами и повторяет: — Улыбнись. — Не хочу. — Тогда я тебя заставлю. — И что ты сделаешь? Опять поцелуешь? — Если понадобится, поцелую, — Дазай решителен, как никогда. — Ты хочешь? Чуя едва вспыхивает и отворачивается. — Не горю желанием. К тому же ты у меня вызываешь только одно: раскроить тебе череп. — Какое прелестное желание! — искренне восторгается Дазай, но тут же сбавляет обороты. Чуя, кажется, похудел еще сильнее с момента их последнего разговора. — Слушай, Чуя… А тебя здесь, я смотрю, совсем не кормят! — голову посещает ужасная догадка, но он не спешит ее озвучивать. Он наклоняет стул вперед, тыкнув пальцем в чужую щеку. — Ты, кажется, сбросил еще килограммов семь. Думаю, я с легкостью смог бы тебя поднять! — Даже не думай! — Чуя резко останавливает порыв Дазая, смутно догадываясь, что тот затеял. — Хах, Чуя, но ты ведь прекрасно понимаешь, что я все тоже прекрасно понимаю, — Дазай хитро щурится, хотя улыбку держать уже крайне сложно. — Когда ты ел последний раз? Чуя в нерешительности приоткрывает рот, но ничего не говорит и отворачивается. Смысл лгать, когда и так все понятно? — Какое тебе до этого дело? — И так ветром едва не сдувало, а теперь тебя вообще страшно касаться. — Дазай! — шипит Чуя, стискивая зубы. Как хочется врезать этому идиоту. Он безумно оскаливается, угрожающе закатывая рукав. — Хоть какая-то улыбка, — тихо произносит Осаму. Чуя непонимающе смотрит на напарника и выдыхает. — Чёрт с тобой… Можно тебя попросить об одной услуге? — Дазай кивает, показывая, что весь во внимании. — Принеси сигарет. Дазай едва заметно вздрагивает, вспоминая. — Нет, коротышка. И так мелкий, так еще со своей привычкой точно таким же и останешься! — Осаму заливисто смеется, когда меняется лицо Чуи. — Как бы ты ни злился, я твою услугу не исполню. — Знаешь, как сильно я хочу тебя прибить? — да Накахара едва сдерживается, хотя в мыслях матерится не хуже сапожника. — С радостью поддамся. Чуя, давай сделаем так. Когда я приду в следующий раз, ты будешь хоть чуточку живее. И учти, я узнаю у медсестры, ел ли ты? Понял? — Ты уже уходишь? — все же он был рад визиту своего напарника. — Скучать будешь? — усмехается в ответ Осаму. — Размечтался, — Чуя в очередной раз фыркнул. — Я уже успел обрадоваться, — какая наглая ложь. — Не переживай, я здесь надолго. Чуя молчит, взвешивая в голове два ответа: очередная колкость или… Он опускает голову, лицо тут же закрывают рыжие пряди. — Спасибо… — раздается тихий шепот. Осаму решает промолчать, ведь Чуя сейчас действительно искренен. Дверь в палату открывается, по ногам сразу скользит холодный ветер. Дазай оборачивается, чувствуя, как внутри все сжимается, однако остается все таким же невозмутимым. — Господин Мори, какая честь, — усмехается он, нервничая. Огай окидывает мальчишек взглядом и улыбается уголком рта. — Вы оба здесь. Замечательно, — он заходит, захлопывая за собой дверь. В помещение вместе с боссом Портовой Мафии проскальзывает какая-то темная аура напряжения, хищной змеей ластясь по полу и стенам. Он останавливается напротив Чуи, тот незаметно сглатывает, ощущая, как мокнут волосы на затылке. — Дазай, контракт у тебя? Осаму медленно хмурится, кидает быстрый взгляд на Чую, но достает из-под плаща едва смятую бумажку и протягивает Мори. — Вы не передумаете? — спрашивает он на всякий случай и робко смотрит на испуганного недоумевающего Чую. Дазай взглядом просит прощения, и рыжий не понимает, почему. Хотя Осаму и так не виноват в происходящем, он корит себя за то, что не смог защитить собственного напарника. Даже Озаки, Дазай уверен, была против. Она была напугана. Огай игнорирует вопрос своего воспитанника и, улыбаясь, обращается к Чуе: — У меня хорошая новость. Чуя, я нашел тебе врача, который поможет тебе. Ты снова сможешь ходить. Дазай впадает в короткий ступор, хотя чувствует в словах босса подвох. Да и Чуя в чужих словах не уверен. Он натянуто улыбается, кивая. Огай замолкает, резко меняясь. Ни следа от, пусть и фальшивой, доброжелательности. — Осаму, нам нужно поговорить. Выйдем? — он кивком указывает на дверь. Дазай встает со стула, замечая в голубых глазах самый настоящий страх. Однако Чуя испугался не за себя. — Я скоро вернусь, — Осаму успокаивающе улыбается и выходит вместе с Мори. — Что вы еще хотели мне сказать? — он прислоняется спиной к стене, складывая руки на груди. — Помнится, ты говорил о справедливости, — нет, не говорил, однако тема Дазаю уже изначально не нравится. — Поздравляю, Осаму, ты поедешь с Чуей. Что? Осаму вновь чувствует предательскую дрожь в коленях. — Я зарекомендовал тебя как помощника. — То есть, — он облизывает пересохшие губы, — вы хотите, чтобы я смотрел, как он мучается? — Ты же хотел быть рядом с ним — правильно тебя понял? — Огай наклоняется на уровень чужих глаз. — Милый мальчик, Мафия — место, где нужно прятать свои чувства. Тебе известно это не хуже меня. Как только все закончится, ты вернешься обратно… От последней фразы из-под ног будто выбили всю почву. С каждым словом карие глаза медленно распахивались. — В каком это смысле «все закончится»? — спрашивает он, сдерживая дрожь в голосе. — Вы же не… Только не говорите мне, что Чуя… Нет! Зачем вы так с ним поступаете?! — кажется, он выкрикнул это слишком громко. — А как же Акутагава? — Какое-то время будет под моим надзором. Да этот мальчишка и двух дней не продержится! Он слишком слаб. — Обещайте, что не сделаете больно хотя бы ему? — Откуда такое запоздалое раскаяние? Дазай никогда не считал себя чувственным, а тут ему даже Акутагаву стало жалко. — Дазай, это Мафия. Ее законы ты прекрасно знаешь. Слабым здесь не место. В палату Осаму возвращается эмоционально выжатым. Он садится, уставившись себе в ноги. Чуя молчит, будто чувствует, что сказать что-то — попасть под горячую руку. — Чёрт! — не выдерживает Дазай. — Ненавижу! Я ненавижу его! Отвратительный человек… Убью… Я убью его… До него доходит, что букет роз Огай принес не ему, а Чуе.