Дары и дроиды

— Доброе утро, мамуля, доброе утро, папуля! — Прощебетала я, выпорхнув из своей комнаты. После тщательного умывания, скраба и геля воспаление с лица немного спало, несколько прыщей на лбу я выдавила, не удержалась. Волосы пока забрала в хвост и пообещала себе наведаться в парикмахерскую, дабы привести стрижку в порядок. А то Элл вчера в расстройстве чувств отхватила себе несколько прядей перед тем, как побежать в лабораторию. Как бывший педагог и просто красивая девушка (в прошлом, но ладно!), я преотлично понимала: приятный внешний вид — залог первичного уважения. К тому же, зачастую внешность — отражение внутреннего здоровья. И Элл явно этим самым здоровьем не отличается! В конце концов, попала я или не попала, а переставать заботиться о своем здоровье нельзя! — Наконец-то ты хотя бы раз умылась теми средствами, которые я тебе купила, позорище ты мое! — Всплеснула руками матушка, только втянув носом воздух. — Я неожиданно захотела сегодня блистать, мамуля! — Подмигнула я женщине. Сознание упрямо отказывалось воспринимать ее, как нечто беспредельно важное, наоборот, она напоминала туповатую в плане учебы, но крайне полезную подружку, которая всегда знает, где сделать идеальную стрижку и у какого мастера лучше всего получается хороший маникюр. С такой надо говорить на ее языке — и все в выигрыше! Вон как лихо по запаху опознала, что я умывалась со скрабами! — Неужели я слышу разумную речь, дурында? Я понимаю, почему Элл жестоко страдала с такой матерью. Девочка хотела великую наставницу, а этой молодящейся дурочке была нужна игрушка, которую можно одевать и красить, а потом хвастаться ей перед подружками. А Элл не хотела краситься, она хотела обсуждать теорию скрещивания генов с родным человеком. Разные полюса интересов. Матушку интересовала внешность, а не мозги — этого Элл понять и не могла. — А я повзрослела, мамулька! — Помолчите, женщины, — уронил низким голосом отец, медленно и важно поедающий кашу. Моя мать тут же заткнулась. Я решила, что если с «матушкой» дело иметь можно, то с отцом следует держать ухо востро. — Ты собралась? — На меня уставились два ледяных глаза, проедающие насквозь. То есть, они всегда проедали Элл — я помню, как она терялась, пугалась и расстраивалась, когда отец смотрел на нее с таким презрением и детской обидой, словно за все время так и не смог смириться, что у меня нет, простите, члена. Ну а мне этот человек был никто, и звать его никак, а против вопросов: «Где же первенец?» у меня заготовлено такое количество креативных ответов, что я могу часами мучить докучливых кумушек. Так что пусть идёт лесом. У него-то член есть, пусть жене ещё одного ребенка заделает, раз так сын нужен. Так что я равнодушно пожала плечами, кладя себе каши. — Куда собралась? — У тебя космолет сегодня вечером, а ты забыла? — В голосе мужчины зарокотала гроза. Я задумалась, соображая, куда именно мне предстоит лететь. А. Ясно. Три дня назад какой-то серьезный человек вышел с «отцом» на связь, учтиво сообщил, что им крайне необходимы знания его очаровательной дочурки, и предложил годовой контракт, пообещав за уникальные разработки девочки круглую сумму. Меня, не колеблясь, тут же продали в рабство, сообщив об этом уже постфактум. Элл совершенно не придала этому значения — ее гораздо больше волновал собственный внутренний разлагающийся мир, в котором ее никто не любил, нежели место предстоящей работы. Она и изобретала, чтобы… Просто изобретать, без всякого смысла и толка. — Ага… Да, конечно, я готова! — Неубедительно соврала я. Элл даже не думала, что ей вообще-то нужно там вещи упаковать или хотя бы какие-то действия предпринять перед долгой поездкой. Вот блин, ну каждому учёному нужен его личный администратор, который проследит, чтобы учёный вовремя покушал, написал речь перед выступлением, получил деньги за изобретение или вывел себе прыщи на лице! А тут, видимо, получилось два в одном! — Только попробуй опозорить славный род Дэй! — Это и мой род тоже, пап, — твердо ответила я, взглянув прямо в глаза мужчине. Он наклонил голову набок, явно удивившись — Элл никогда не смотрела ему в глаза, это я хорошо помнила. — Оговариваешься? Может, мне выпороть тебя? — Не забудь наручниками к батарее пристегнуть! — Фыркнула я. «Отец» медленно начал подниматься, а я, поняв, что зарвалась, поспешно добавила. — Передавать ценного специалиста со следами побоев на теле его новому руководителю — моветон! Отец подумал и грузно плюхнулся обратно, снова занявшись овсянкой. Я покопалась в памяти. Да, отец иногда брался за гибкую и тонкую ветку местного дерева, которое я почему-то тут же окрестила гибискусом — очень уж похоже было. Элл обычно в такие моменты просто сжималась, прятала лицо и подставляла спину, а потом бежала реветь в комнату, не пытаясь никак прервать насилие над собой. Надо отметить, отец не был злодеем и домашним тираном — никаких переломов, синяков, отбитых внутренних органов — только тонкие красные полосы на коже, жгущие, как огнем, причем не больше трёх за раз… Меня в детстве тоже так бабуля хворостиной гоняла по даче, когда я малину у соседей воровала. Это было даже смешно, хотя и больно. А для Элл подобные экзекуции были катастрофой, концом света, причиной многодневных депрессий. Рефлексирующая наша… За дело же пороли — когда заставила волноваться, на целую неделю заперевшись лаборатории, когда пыталась переспать в шестнадцать с каким-то хахалем, когда говорила что-то неподходящее при важных гостях… — Исчезни с глаз моих долой, — потребовал отец. — Уже разрабатываю сыворотку невидимости! — Не удержалась я и пулей рванула в свою комнату. Отец неожиданно фыркнул от смеха и бросил мне вслед: — С какой ноги ты сегодня встала? — Плюхнулась на четвереньки, папуля! — Язвительно ответила я. Тот выразительно потянулся за стоящей в углу гибискусовой хворостиной, а я захлопнула за собой дверь в комнату. Подросток, что с нее взять… Совершенно не умеет относиться к жизни проще! Все у нее трагедия, все у нее катастрофа… Ничего, научим!