***
12 февраля 1942 года. Фашистский плен
Люди, держащиеся в этом плену не отправляли в концлагеря, как это происходило с другими. Но условия здесь были не намного лучше, чем в самих концлагерях. Чужие военнопленные добывали уголь, добывали песок, строили новые, подобные бараки и штабы для подобного плена. Но одного военнопленного всегда мучал вопрос. Почему эта русская военнопленная медсестра, которая работает на них, постоянно говорит ему о каком-то Васе? Собственно, даже сейчас так было. Анастасия пришла для перевязки ран к больному и стала рассказывать ему о Васе и спрашивать, каким он был в свой последний день жизни. — Девушка, я Вас впервые здесь вижу и впервые слышу о Вашем Васе, — грубо сказал парень. — Пожалуйста, помолчите. Я не хочу причинять Вам вреда или же как-то грубо с Вами обращаться только из-за того, что мы из одной страны. — Но, Артём, — растерянно сказала Настя. — С чего вы взяли, что я Артём? — усмехнулся он. — Я — Иван! — Нет, Артём, — помотал отрицательно головой медсестра. — Если этот фриц назвал тебя РусИван, это не значит, что тебя зовут Ваня. Ты Артём. Артём Мещеряков! Младший сержант! Сын полковника, начальника всей полиции города Ленинграда, Алексея Мещерякова! — Девушка, — возмутился парень. — Я Иван! Вы думаете, что русский солдат забудет своё имя после всего-то какого-то осколочного ранения? Я — Иван Васильев. Простой трудяга с завода в Сибири, добровольно ушедший на войну! — Но у тебя беременная жена! — уже со слезами на глазах сказала медсестра. — Вспомни! Её зовут… На «к» как-то… Ксюша, Ксана, Клавдия, Катерина… Кира! Её Кира зовут! — Была у меня жена, — невесело согласился больной. — Только звали ее Аня. И беременна она не была. Она работала на заводе по производству оружия в Елабуге. — Почему ты говоришь о ней в прошедшем роде? — удивилась Анастасия. — Потому что месяц назад мне пришло письмо от её мамы о том, что она поехала к родственнице в Курскую область, Хомутовку, и не вернулась, — раздосадованно ответил парень. — Хомутовку оккупировали ещё в октябре. Её давно уже нет в живых. Первые слезинки потекли из глаз Анастасии. Неужели она всё-таки ошиблась и это не Артём? Но почему тогда была донором для старшего лейтенанта Мещерякова? Может, немцы что-то напутали с именами? Она окончила перевязку, собрала бинты и украдкой утёрла слёзы. Пухлые алые губы дрожали. Каштановые длинные волосы выглядели блёкло и грязно. А большие карие глаза стали стеклянными и непроницаемыми. — Ты только не плачь, — попросил Иван, услышав одинокий тихий всхлип. — Найдут твоего Васю. Что ж ты нюни развела, русские не сдаются. — А я не русская, — тяжело вздохнула она. — Я изо Львова. — Но страна-то одна, — усмехнулся парень. — Не плачь. И Вася твой найдётся, и войну выиграем. Она обернулась, чтобы как можно правдоподобнее улыбнуться и сделать вид, что поверила его словам. На душе было паршиво. Это не Артём, а значит, что о Васе ей никто больше не расскажет…***
14 февраля 1942 год. Елабуга
Уже с самого раннего утра Кира возилась с двойняшками. В этом ей, конечно же, помогала мама, но Кире всё хотелось сделать самой. Вот и сейчас, покормив малышей и уложив их на обеденный сон, она устало села за стол. — Артём что-то не отвечает, — тяжело призналась она. — Уже больше месяца прошло. А он не ответил на то письмо. — Ну, может, времени нет, — занимаясь готовкой, предположила Татьяна. — Тем более Василиса пошла на почту. А раз позвали, то значит, что что-то есть. — А если это наконец-то письмо от папы, а не от Артёма? — устало спросила дочь. — Или от Вика? Мама, я так переживаю. — Вот только этого нам не хватало, — хлопнула себя по бёдрам женщина. — Молоко пропадёт и чем ты потом Арину и Пашу кормить будешь? — У нас коза есть, — растерянно ответила брюнетка. — Козьим молоком. — Да коза бы сама хоть что-нибудь ела, — тяжело вздохнула Сменкина. — У неё ж запасы тоже не резиновые! Заготовленное нами сено кончается. И молока она даёт всё меньше и меньше. Кира понуро опустила взгляд. На сердце было уже неделю как беспокойно, ведь Артём не то, что не ответил на внеплановое письмо о родах, но и не ответил на плановое письмо до них. Получается, они специально пишут в начале письма дату написания, чтобы точно знать на что отвечают. Вот только нет письма ответного за январь и декабрь… — Да не кручинься ты так, — усмехнулась с дочки Татьяна. — Всё хорошо с твоим Артёмом будет! Получишь ты скоро от него письмо, получишь! — Я дома, — весело воскликнула в сенях Василиса. Быстро разулась и зашла в комнату. — Смотрите, нам тётя Галя дала козьего молока. Сказала, что у её козы дела куда лучше, чем у нашей, пусть малыши попьют. И у меня письма, — она залезла в карман толстого мужского пальто. — Это тебе Кира, а это вам, Татьяна Владимировна. — Видишь, — усмехнулась Сменкина. — Сразу два письма получила. А так переживала. Не теряя ни минуты времени, она открыла первое письмо. Да, оно было от Артёма и было за декабрь. Он писал, что отвечает на него в начале января, ведь их перевели на другое место и ответить сразу времени не было. Улыбка широко ползла по её лицу, когда она, читая слова написанные почерком родного мужа, представляла себе как скоро с ним увидится. Василиса с опаской наблюдала за подругой, пока Татьяна Владимировна читала письмо от мужа. Ей одной ничего не пришло, но она не собиралась падать духом. Вдруг расплакалась Ариша и Кире пришлось отложить чтение письма. Оно, кстати, закончилось именно тогда, когда она заплакала. — Давай я пока второе письмо разверну, ты же одной рукой не сможешь, — подскочила девушка и взяла в руки бумажку. Можно было заметить, что движения её резкие и быстрые. Будто бы она пытается что-то скрыть. — Я на столе оставлю, прочитаешь потом, когда Арину успокоишь. Дрожащими руками Василиса положила в карман своих штанов на скорую руку скомканный конверт. Она понимала, что с минуты на минуту Кира узнает правду, но пусть хотя бы на из конверта, а из письма. Брюнетка, усмехнувшись с поведения подруги, взяла одной рукой бумажку. Ходя по комнате и укачивая плачущую Арину, она стала про себя читать письмо. Беловолосая испуганно опустила голову вниз. Маленькая Арина перестала плакать. Но стоило Кире осесть на скамью у стены, дочка снова пару раз аукнула и стала плакать. И плакала она до того момента, пока Татьяна, не решилась помочь Кире успокоить внучку. Только вот, подняв взгляд с письма, она совсем не ожидала увидеть тихо плачущую дочь и сидящую с опущенной головой невестку. Василиса тоже подняла голову вверх, заметив, что Татьяна в растерянности, и увидела как Кира тихо содрогалась, закусив губу. Из глаз градом сыпались слёзы, собственно как и у дочки. — Кирочка, — она подбежала к подруге, упала на колени, чтобы быть на одной высоте, и обняла дрожащими руками брюнетку. Внучку из рук дочки поспешила забрать Татьяна. — Прости! Прости меня, пожалуйста, — у самой из глаз побежали слёзы. — Мне не надо было срывать с письма конверт и молча давать его тебе! Я… Я просто боялась… Кира уткнулась носом в плечо подруги и тихо завыла, закрывая глаза. Татьяна находилась в растерянности, совсем не понимая, что же происходит. Внучку убаюкала, а дочка что-то не собирается утирать слёзы. Женщина молча посмотрела на Василису, спрашивая, что случилось одним лишь взглядом. — Пришла похоронка, — дрожащим голосом ответила невестка, гладя по спине подругу. Тихо и расстроено добавила: — На Артёма. Сменкина-старшая замерла в полнейшем шоке. Это ж какая Судьба злодейка, если именно сейчас вершила прочитать похоронку Кире, а не хотя бы на неделю позже. А ведь она только что говорила дочке, что с Артёмом ничего не случилось. От упоминания имени мужа Кира заплакала куда сильнее, впиваясь ногтями в свитер жены брата. Она старалась реветь как можно тише, но плотная шерсть свитера всё же пропускала через себя её завывания, пусть и чуть тише. — Кира, — села рядом с дочкой Татьяна. — Кирочка, посмотри на меня. — Нет! — громко воскликнула брюнетка, не желая вообще что-либо делать. — Солнышко, ну посмотри, — она поправила растрепавшиеся волосы дочки и погладила её по плечам. — Иди сюда, я тебя обниму. — Не хочу! — лишь вновь воскликнула Кира. Вдруг она моментально подскочила, выбежала в сени и надела на себя меховое пальто и шапку. Быстро переобулась и выбежала на улицу. — Стой, — остановила невестку Сменкина-старшая, когда та уже было рванула за подругой. — Она вон, под окнами сидит плачет. Не трогай её. Сейчас наплачется и вернётся. Не особо веря словам свекрови, Василиса всё же попятилась обратно к столу. Женщина подняла чуть помятый лист с пола и стала читать, что там написано: — Седьмого января тысяча девятьсот сорок второго года в битве за город Могилёв, доблестно сражаясь, погиб старший лейтенант — Мещеряков Артём Алексеевич. Он принял на себя большую часть взрыва гранаты. Умер от ранений несовместимых с жизнью, — Татьяна тяжело вздохнула. — А оно вон как получилось… Кира седьмого января родила, а Артём седьмого января умер. — Татьяна Владимировна, — вдруг подняла на свекровь взгляд Вася. — А ведь Ариша, когда родилась, она не сразу задышала. Не знаю, что там именно произошло, Кира всё рассказала расплывчато. Но, может, это… — По закону не положено в такое верить, — цокнула Сменкина. — А мы с тобой ещё тут речи об этом ведём. Давай лучше закроем тему и приступим к готовке. Василиса согласилась. Она подошла к спящим племянникам. Оба малыша мирно сопели. А ведь они даже не подозревали о той опасности, что их подстерегает. Да и зловещей новости тоже не знали…***
Кира выбежала на улицу. Сразу почувствовала на себе весь холод сегодняшнего дня. Плюс ко всему был сильный ветер и слабый снегопад. Она плюхнулась на старую, гниловатую лавочку у крыльца и закрыла лицо руками. Не было ни одной вещи, что могла бы ей не напоминать о муже. Да даже эти пальто и шапка! Он ведь с такой заботой и тщательностью выбирал их, когда получил премию за повышение. И ведь мог же пойти купить что-то себе или же вообще ничего не купить, а отложить деньги в бюджет. А он купил. И купил ей то, что она так хотела…***
31 декабря 1940 года. Ленинград.
Кира была дома и накрывала на стол. Пусть они с мужем вновь поссорились из-за его работы, она не хотела злиться или обижаться на него в такой праздник. За окном мела довольно сильная вьюга. Посмотрев на тёмную пелену ночного неба, Мещерякова слегка дрогнула, представляя насколько же там холодно. Но в квартире, несмотря на непогоду за окном, было тепло и уютно, и даже в одном из углов гостиной стояла большая пышная зелёная ёлка. Они купили и нарядили её два дня назад. Девушка застопорила свой взгляд на новогодней красавице, которая одаривала всю комнату своим прекрасным запахом. А ведь тогда ни она, ни Артём не думали, что уже на следующий день вновь поссорятся. В дверь позвонили. Поставив блюдо с оливье на стол и протерев руки о фартук, Кира поспешила открыть дверь. За ней стоял никто иной, как её муж. — Привет, Кира, — он зашёл в квартиру и хотел было поцеловать жену в щёку, но та отошла, скрещивая руки на груди. — Ну ты чего, всё ещё дуешься? — Знаешь, я не хотела обижаться на тебя в такой праздник, — вздохнула супруга и строго посмотрела на Арта. — Но уже половина девятого вечера, а с работы ты должен был прийти в половину седьмого. — А я в шесть уже был свободен, — хмыкнул парень, разведя руки в разные стороны, мол какие проблемы. — Всё как ты и хотела. Тем более на работе мне сегодня выдали премию за то, что неделю назад я получил повышение. — Хоть что-то хорошее от твоей работы, — недовольно буркнула Кира. — Надеюсь, что ты не потратил её где-то в ближайшей пивной. — Потратил, — кивнул головой Арт. — Правда, не в пивной. — Да лучше бы в бюджет положил, — ещё более недовольно буркнула супруга и пошла на кухню. — Или я одна вкладываю туда деньги для того, чтобы летом поехать на море? — Ну это хорошо, — он прошёл к кухне и опёрся о дверной проём. — Ты большая молодец. Только вот ты откладываешь на лето, а я купил на зиму. — И что же ты купил? — недовольно усмехнулась девушка, доставая из духовки запечённую курицу. — А ты пойди посмотри, — довольно улыбнулся муж. — В гостиной лежит. Поставив курицу на стол и недоверчиво покосившись взглядом на мужа, Кира сняла фартук и прошла обратно в гостиную. Артём поспешил за ней, ведь ему была очень интересна её реакция. Он вновь остановился перед входом в комнату и опёрся о дверной косяк. — Это мне? — удивлённо спросила она, садясь на диван. — Нет, я себе купил женское пальто, — усмехнулся парень. — А то думаю, в мужском ходить как-то не очень. А вот в женском будет куда элегантнее. — Оно такое красивое, — брюнетка провела рукой по рукаву. — И мягкое. — А ещё к нему шапка идёт, — вновь довольно улыбнулся муж и приобнял возлюбленную. — Правда, я хотел купить с чёрным мехом, но с чёрным не было, так что купил с серым. — Возможно, с серым мехом будет даже лучше, — улыбнулась она. — Представь, если бы я была вся в чёрном. — Надень, — попросил он, подавая ей в руки и шапку, и пальто. — Я хочу посмотреть не ошибся ли с размерами. — Да, это ты умеешь, — усмехнулась супруга и надела на себя шапку и пальто. — И сегодня вновь это продемонстрировал. Шапка сползла на глаза, а рукава были длиннее, чем надо. В целом Кира сейчас напоминала маленькую девочку, плотно закутанную в одежду на размер или два больше. — В целом, хочу сказать, — с видом знатока стал разглагольствовать муж. — Очень даже не плохо. Тебе идёт. Ты похожа на маленькую милую девочку. Пальто сделало тебя лишь миниатюрнее. Вот пусть будет. На вырост. — Я уже лет так с семнадцати больше не росту, — Кира попыталась надеть шапку нормально, но она вновь слегка сползла на глаза. — А размер обменять можно? Просто цвет идёт и мне самой очень нравится, но оно велико. — К сожалению, нет, — вздохнул Мещеряков. — Я забрал последний такой экземпляр. А на другое пальто можно поменять только с доплатой. Но, знаешь, ты мне так даже больше нравишься. Особенно вот эта спадающая на глаза шапка. — Да? — усмехнулась супруга и вновь поправила шапку. — А разве без шапки и пальто я нравлюсь тебе меньше? — Нет, — Артём подошёл к девушке и обнял её за талию. — Просто сейчас ты словно маленькая девочка с лёгкой детской наивностью. И это мне в тебе нравится больше всего. — Да? — она склонила голову на бок и быстренько похлопала ресницами, прекрасно понимая, что лишь добавляет той детской наивности, которая так нравится мужу. — А можно мне уже снять пальто? А то уже жарко. — Конечно, — рассмеялся парень и нежно поцеловал девушку в нос…***
Воспоминания лишь ухудшали ситуацию. Пусть пальто ей подшила мама и оно теперь не такое длинное, пусть шапка сейчас не спадает на глаза, от того, что взгляд поднят в небо. Но всё равно оно подарено Артёмом. Сидит здесь она уже полчаса, а может и час, да кто вообще знает. Однако, вставать и возвращаться домой не хочется. Вообще ничего не хочется, она не может ничего делать. Только сидеть, дрожать и плакать. Иногда громче, когда вновь всплывают тёплые моменты прошлого. Иногда тише, когда становится невыносимо больно от потери. — П-почему война началась? — тихо стала спрашивать она дрожащим голосом, задыхаясь от слёз. — Зачем т-ты ушёл? Почему я з-забеременнела именно тогда, когда это было очень н-не нужно? Почему ум-мер именно ты? Почему не кто-нибудь д-другой? Почему всё это п-происходит именно со мной? Кира прижала к себе колени и закрыла глаза. На ресницах был иней, а губы посинели от холода. Холодно было настолько, что она уже не чувствовала пальцев на ногах и своих ушей. Девушка тихо продолжала содрогаться. Вдруг открылась дверь и на улицу вышла Василиса, укутанная в одну лишь шаль. — Кир, ты очень долго здесь уже сидишь, — дрожа от холода, сказала она. — Пойдём домой. Мещерякова медленно подняла голову и посмотрела на подругу. Из глаз одна за другой текли горячие слёзы, а изо рта вылетал пар. И так было понятно, что ей ужасно больно, что она не хочет никого ни видеть ни слышать, что она не хочет никуда идти. — Пошли, — Вася подошла ближе и протянула брюнетке руку. — Там тепло. Там Ариша и Паша проснулись. Их кормить надо. Кира устало отрицательно помотала головой. Тогда Василиса подошла почти в плотную и взяла Мещерякову за руку. — Кир, ты же сильная, — она помогла подруге встать. — Соберись. Да, произошло горе. Но ты не должна падать духом. Ради себя. Ради детей. Ничего не ответив, девушка пошла вместе с Василисой к дому. Уже в сенях, глотая горячие слёзы и растираяя руки, она сказала: — Я не представляю свою жизнь без него…***
Июнь. 1943 год
Жизнь военопленных текла своим чередом. Все они, не важно какого пола и какой национальности, работали с утра до ночи на этих поганых фашистов. Многие умирали просто от того, что им не хватало солнечного света. Работа в шахтах их ужасно утомляла, а еды, естественно, не было. Анастасии же повезло. Да, её тоже когда-то взяли в плен немцы. Но они дорожили ею. Она была хорошим врачом, окончившим лучший Медицинский Университет СССР. По специальности девушка была хирургом, однако, не хуже владела другими специальностями. Когда назрел вопрос о переводе девушки в другой фашистский лагерь, раскинувшийся чуть дальше от линии фронта, она незамедлительно поставила немцам условие. Вместе с ней туда перейдёт сибиряк Иван Васильев. Иначе не видать их воинам операций и госпитализаций. Немного пораскинув мозгами, они согласились с упорством красивой украиночки. Им понравилась её добросердечность к простому солдату даже не её национальности. Да и вообще, все они прекрасно знали, что она девушка непростая. Вроде бы как тихая и спокойная, но если её что-то не устраивает, то она всполыхнётся, словно буря, и добьётся своего. И что-что, а вот дёргать этих фрицев за нужные ниточки она умела. — Мені здається, що я все пояснила гранично ясно! Не переводьте Івана Васильєва на інше місце в таборі і ніяких операцій вашим солдатам я робити не буду! — каждый раз, когда немцы отказывались её слушать, она переходила на хоть чуть-чуть понятный украинский для начальника лагеря и неистово бушевала. — Добре-добре, Назтазья, — слегка коряво отвечал начальник лагеря. — Але тільки май на увазі, що одна невірна витівивка цього твого Івана і ми розстріляв його негайно! — Хорошо! — уже на русском воскликнула девушка. Вот и сейчас она добилась более комфортного места для Вани. Не то, чтобы она его любила, вовсе нет. Просто этот добродушный сибиряк со стальным характером помог ей собраться духом в этой ситуации. — Ваня! — воскликнула она, выбегая из здания главнокомандующего. Его держали под руки два немецких офицера. — Тебя переводят! Слышишь? Только прошу, пожалуйста, больше не бунтуй! — Зачем ты так обо мне печёшься? — недовольно спросил парень, смотря на медсестру исподтишка. Она замерла в нерешительности, приложив одну руку к лицу. К горлу приступил ком, а глаза наполнились слезами. Не может. Не может она ему рассказать всего этого! Не скажет же она, что послана к немцам специально и каждый раз докладывает об их планах! Не скажет и того, что в сердце её теплится надежда, что всё-таки эти трёклятые фашисты напутали с документами и он Артём Мещеряков. Не скажет, что он нужен ей для того, чтобы сбежать… — Ваня, — она подошла ближе и мило улыбнулась. — Ты помог мне собраться с духом, — взяла его за руку и посмотрела ему в глаза. — Ты сильный. Ты молодой. И ты должен выжить. Мне эти ироды ничего не сделают. А вот тебе могут. Но я не хочу, чтобы причинили боль человеку, что стал моей последней надеждой на лучшее, находясь в немецком плену. И я не хочу эту надежду потерять. — Но ведь мы даже не одной национальности, — всё равно непонимающе сказал он. — Ты украинка, я — русский. Ты девушка, я парень. Ты врач, а я простой рабочий с завода! — А мой Вася белорус, — горько усмехнулась Настя. — И работал полицейским. Жили мы с ним в Ленинграде… Но это всё не главное. Главное то, что ты хороший человек. И мы с тобой из одной страны. Так что голову выше и помни: русские не сдаются…***
Два дня спустя
Васильев не сдержал наказа медсестры. Уже спустя два дня он высказал своё недовольство по поводу объёма работы и объёма пищи. — Führe ihn zu mir, — дал указание начальник лагеря, узнав о возмущениях. И вот сейчас Иван на прямых ногах шёл к его домику. Приказали привести, но он сам придёт. Страха не было. Чего бояться-то? Жена умерла. Мать тоже… Осталась только тёща, да небось и той уже нет. Уже издалека можно было понять, что там ведётся празднование чего-то. С чего он это взял? Был слышен звон бокалов и выкрикивания во славу Гитлера. А уж перевод этой фразы он надолго запомнит. Да и узнает её, чтобы немец не говорил. Осталось пару шагов. Он поднялся по трем маленьким ступенькам и постучал в дверь. Сразу воцарилась тишина. — Komm rein! — воскликнули за дверью. (Входи!) Парень не знал перевода, но вошёл. На него уставилось около десяти падлюк. Они сидели за столом. Распивали спиртные напитки, да и пировали на славу. От вида еды свело желудок. Как давно он всего этого не видел. И сало, и картошка, и курица… Ох, как же давно он не ел по-человечески. — Українська мова розумієш, РусІван? — усмехнулся мужчина, выпивая стакан коньку. (Украинский язык понимаешь, РусИван?) — Розумію, — усмехнулся в ответ Васильев. — Чого ж не розуміти! Країна у нас хоч і одна, але мов багато! (Понимаю! Чего ж не понимать! Страна у нас хоть и одна, но языков много!) — Добре, — мужчина поставил стакан на стол и укусил бутерброд с селёдкой. — Тоді скажи мені РусІван, ніж ти незадоволений? (Хорошо. Тогда скажи мне РусИван, чем ты недоволен?) — А я вже це казав, — довольно строго сказал шатен. — Або вам повторити? (А я уже это говорил. Или вам повторить?) — Будь ласкав, повтори, — попросил начальник. (Будь добр, повтори.) — Землі на кожного даєте в два рази більше норми, — недовольно сказал он. — А ось їжі так, ніби ми щури які! (Земли на каждого даёте в два раза больше нормы. А вот еды так, будто мы крысы какие!) — Тобто ти хочеш сказати, що занадто багато вас працювати змушую? — с наигранным непониманием, спросил фашист. — А ти знав, що раніше вас, росіян, як африканців і турків, на галерах рабами тримали! Я ще не розстрілювали за найменшу провину. Хоча тебе б давно вже можна було. (То есть, ты хочешь сказать, что много вас работать заставляю? А ты знал, что раньше вас, русских, как африканцев и турков, рабами на галерах держали! Я ещё не расстреливаю за малейшую провинность. Хотя тебя давно можно было.) — А я не тільки за російських кажу, — возмущённо ответил парень. — Я і за казахів. І за українців, і за білорусів. Я за всіх полонених говорю. Для всіх умови жахливі! А ми теж люди! І хочемо хоча б якихось поблажок! (А я не только за русских говорю. Я и за казахов. И за украинцев, и за белорусов. Я за всех пленных говорю. Для всех условия ужасны! А мы тоже люди! И хотим хотя бы каких-то поблажек!) — Але виже нема на курорт приїхали, щоб поблажки вам робити, — усмехнулся вновь мужчина. Его подчинёные с большим интересом наблюдали за разговором, которого не понимали. — Проте, я тебе зрозумів, РусІван! Нехай і молодий, але гарний хлопець! Я тебе перевів в водіїв. Будеш виконроба возити на будівництво нової бази. Документи всякі і матеріали. Давай вип'єш з нами за велич німецької армії? (Но вы же не на курорт приехали, чтобы поблажки вам делать. Однако, я тебя понял, РусИван. Пусть и молодой, но хороший парень! Я тебя в водителей перевёл. Будешь прораба возить на стройку новой базы. Документы всякие, материалы. Давай выпьешь с нами за величие немецкой армии?) — Я вип’ю за СССР, а не за вас, трёклятих, — холодно ответил Васильев. (Я выпью за СССР, а не за вас трёклятых.) Хз — Нехай буде так! — весело воскликнул немец. — Трима горілки! Трима бутерброд! (Пусть будет так! Держи водки! Держи бутерброд!) Выдохнув, Иван залпом выпил стакан водки. Даже не поморщился. Рядом сидящий фашист протянул ему бутерброд с черным хлебом и салом. Но парень отодвинул его рукой. — После первой не закусываю, — сказал он на русском и поставил стакан на стол. Без лишних вопросов, начальник быстро налил ему до краёв второй стакан водки. Но и его шатен выпил не занюхивая и не закусывая. — После второй тоже, — стакан вновь вернулся на стол. Некоторые, из сидящих за столом, стали усмехаться. Однако главный оставался серьёзным и лишь налил третий стакан. Тоже до краёв. Уже его Иван выпил не так легко. Даже отщипнул кусочек хлеба, от предложенного бутерброда и занюхал им. Раздались одинокие хлопки. Начальник поражёно смотрел на этого уставшего русского. Это если он после третьего стакана только занюхал, то на что вообще способен этот народ? К примеру он, да и другие немцы, так водку пить не может. — Молодес, РусИван, — сказал мужчина и протянул парню две буханки хлеба и два толстых шмата сала. — Сильный. Забирая хлеб и сало из рук врага, Иван невольно вспомнил как же прекрасно это всё на вкус. За столом стали перешептываться. Вдруг один из офицеров, примерно такого же возраста, что и Васильев, встал и сказал: — Я русский чуть знаю. Ты сильный. А значит, что и другие русские сильные. Держи, — он достал из своего рюкзака ягодный пирог. — Моя супруга испекла. Но ты держи! Я восхищён твоей силой! Передай остальным! Мы не так уж и ужасны! Ты покорил меня своим упорством и силой! Иван удивлённо взял из его рук ещё тёплый пирог. Он не ожидал такого. Может, не все фашисты так уж и ужасны? А, может, он сказал это из жалости? Развернулся. Трезво пошёл к двери, стараясь даже не дышать. Уже вышел. А всего равно было страшно. Страшно, что получит выстрел в спину. Сейчас он дал себе возможность показать настоящие чувства. Ноги тряслись, а от запаха свежего съестного сводили желудок и кружилась голова. Васильев вспомнил из недалёкого прошлого, как его любимая жена готовила точно такой же пирог. Как им приятно пахло на всю кухню. Как она, мило улыбаясь и по-детски наивно смотря на него большими карими глазками, ждала его вердикта. Зато вот, как добрался до барака он уже не помнил. Как еду делили тоже…***
Август 1943 год. Елабуга
Вечерело. Во дворе, на каком-то старом покрывале, ползали маленькие двойняшки. Рядом с ними сидела их мать и тётя и следила за ними. — Ой, какой ты молодец, — усмехнулась Василиса, целуя племянника в лоб. — Как ты хорошо ходишь. Да, Ариша уже ходила куда лучше братика и часто уже без поддержки взрослых. Но так же часто падала на равном месте. Зато вот Паша ходил более медленно и с кем-то за руку. Пусть медленно, но твёрдо и уверенно. Так что сейчас, без помощи тёти не обошлось. К слову, маленькая Ариша очень любила много болтать. Естественно, что болтала она что-то на своём языке, но уже своё первое слово сказала три месяца назад. А вот Паша, пусть и тоже что-то несвязное балакал, первого слова ещё не произнёс. — Мама, — в который раз за день говорит Арина. Она подходит к маме и обнимает её. Собственно, это и было первое и пока что единственное слово имеющее смысл. — Мама. — Да, солнышко, — улыбается Кира и прижимает к себе дочку. Девочка начинает следить за своим старшим братом. Он, пусть и чуть нелепо, но ходит за ручку по покрывалу вместе с тётей. Однако, неожиданно замирает. Показывает пальцем на открытую в дом дверь. — Папа, — вполне ясно и четко говорит он. Мещерякова выпала в осадок. Подруга была удивлена не меньше. Во-первых, малыш сказал первое слово! Во-вторых, оно было «папа» хотя и упоминалось в разговорах реже, чем «мама». А в-третьих, он показывал маленьким пальчиком на открытую дверь. — Папа, — лишь повторяет Павлик и, отпуская руку тёти, подходит к маме и сестре. — Папа. Кира берёт за руку сына, что так настойчиво просится в дом. Они вместе медленно шагают к двери, потом заходят в сени и оказываются в комнате с печью. Однако, мальчик не успокаивается и тянет маму в угол. В нём стоит небольшая самодельная тумба с выдвижным ящиком. Девушка послушно идёт за сыном. А вот Татьяна Владимировна наблюдает за всем этим с большим удивлением. — Папа! — слегка расстроено восклицает он, понимая, что не в силах выдвинуть ящик. Шмыгнув носом, мать выдвигает ящик. Там лежат письма. Письма от Артёма. Однако, Паша всё равно следует какому-то понятному самому себе плану. Перерыв все бумаги, он достаёт небольшую фотографию отца. Последнее его фото, которое у них было. — Папа, — уже улыбается малыш и смотрит на молодого парня. Павел смотрит на папу так ласково, так заботливо (помогите, я расплакалась!), что кажется, будто он видит его живого. Мальчик мило улыбается ему и бережно держит фото. Смотря на всё это Кира не смогла сдержать слёз. Малыш смотрит на фото своего отца, совсем не зная, что того больше нет. Не понимая, что он не видит его улыбки, не слышит его заветного первого слова. Он смотрит и мило улыбается. Поворачивается к маме, однако, совсем не ожидает увидеть её в слезах. Протягивает ей фотографию и тихо, словно больше не существует в мире слов, повторяет: — Папа. Мещерякова отпускает руку сына. Сползает по стене, прижимая руку ко рту и тихо плача. Видел бы это всё Артём. Видел бы он, как сын сказал своё первое слово! Видел бы он, с какой любовь Паша смотрит на его фотографию! В растерянности маленький Павлик сменяется в лице. Он уже хочет расплакаться, но тут вовремя поспевает бабушка, подхватывая его на руки и вынося на улицу. — Павлушенька, ну ты чего, — гладит она уже трясущегося внука по спине. — Всё хорошо, не плачь. Мама просто, понимает, что очень сильно любит тебя, Аришеньку и папу, вот и расплакалась. Тише, моё солнышко. — Что случилось? — негромко спрашивает Василиса, отпуская ручку племянницы. — Папа, — говорит Павел и протягивает отцовскую фотографию. Тётя хотела было взять её в руки, но малыш забунтовал и прижал бумажку обратно к себе. Он приложил её к сердцу, накрыл двумя руками и зло и недовольно посмотрел на родственницу, так же недовольно говоря, что это папа. — Паша фотографию Артёма в тумбочке с письмами нашёл, — вздохнула тяжело Татьяна, всё ещё гладя внука по спине. — Настойчиво так искал, приговаривая всё папа, да папа. И нашёл наконец. Так он с таким интересом, с такой любовью, так трепетно, так нежно посмотрел на его фото, улыбаясь и говоря, что это папа, что ну и вправду слёзы на глазах выступают. Потом он повернулся к Кире, улыбнулся и опять говорит мол, папа. А она в слёзы, ведь Артёма-то больше нет. — Ужас, — передёрнула плечами Вася. — Бедная Кира. И как только Паша вообще додумался, что фотография именно там лежит? Пашу уже было хотели вернуть на покрывало и забрать фотографию, да только он как закричит! Ещё так громко, так истошно, ну будто убивают его! Фото к себе сильнее прижимает, из глаз слёзы ручьём, да слово всё одно из уст вылетает: «Папа». Ну, решили не трогать ни его, ни фото, заснёт заберут. Тут уж и Кира вышла. Глаза, конечно, были красные, нос опухший, губы дрожали; однако, она сама смогла встать и успокоиться. Подошла к детям, иногда шмыгая носом. — Кир, а как Паша про фотографию узнал? — вновь негромко поинтересовалась Василиса. — Ну, иногда, — стала рассказывать брюнетка, беря плачущего сына на руки, — когда вы уже с мамой в соседней комнате спать легли, а я ещё кормлю и укладываю спать детей, достаю именно оттуда фотографию. Ариша лежит молоко пьёт, а я мимолётом достала фото… — голос опять задрожал, а глаза наполнились слезами. — Посмотрела на Артёма, сказала ему, как дела… Пашу на руки возьму, хожу укачиваю, а песни пою те, которые Артёму нравились. Им-то всё равно, что петь… — Ну что ты сама себе больнее делаешь? — недовольно спросила мать. — Ну да, можно, конечно, достать фото Артёма, посмотреть недолго и положить обратно. Но так мучать себя это уже слишком. — Слишком, это узнать в первый день войны, что ты беременна, — злобновато ответила дочь. — Слишком, это когда ты только встала, а муж тебя обнял и ушел, причём ушёл на войну. Слишком, это родить детей в день смерти их отца. Василиса и Татьяна Владимировна замерли в растерянности. Что с Кирой? Она никогда так не говорила! Она… Она никогда не была так зла на всю эту ситуацию…***
Октябрь 1943 года
Иван уже третий месяц работает в плену водителем. Да, эта работа куда лучше, чем шахты или карьеры, но ему всё равно не нравится. Он сбежал бы давно, если бы не Настя и её просьбы ничего такого не делать… Сейчас он вёз на объект заместителя начальника лагеря. Мужчина сам хотел убедиться в том, что штаб строится в точно так, как было оговорено. На задних сиденьях тихо, словно мышка, лежала под брезентом Анастасия. Можно было бы посадить её в кузов, однако, он проходит тщательный досмотр перед тем, как выехать с территории лагеря. Толстый заместитель всю дорогу вёл себя шумно. Что-то рассказывал на немецком, смеялся и иногда, словно этот пленный ему лучший друг, хлопал по плечу, приговаривая что-то на немецком. Совсем скоро начиналась линия фронта. Это был самый опасный участок дороги и самый шумный. Как раз на нём фашист решил подремать, ведь ехать до стройки ещё около часа. Иван с нетерпением дождался того момента, когда этот жердяй, открыв рот, громко захрапел. Стоило им доехать до линии фронта, как он остановил машину и выбежал из неё. Открыл переднюю дверь и приложил мужчину прикладом ружья. Уже тогда с задних сидений, высунулась Настенька и протянула сибиряку верёвку. Васильев вытащил с переднего сиденья фашиста, а девушка открыла ему дверь задних. В итоге, произошла небольшая перемена. Связанного немца положили на задние сиденья, плотно замотав в брезент, а вот Настя села рядом с Ваней. Не теряя больше ни минуты времени, они поехали прям пол линии фронта. Немцы их не трогали, видя уже знакомые за несколько месяцев номера, а вот свои начали по ним обстрел. Однако, несмотря ни на что Ваня вырулил машину на сторону СССР. Да и свои стреляли как-то косо, ни разу даже не задев их. Но стоило им заехать в небольшой пролесок, как в колесо машины попали пулей. А в итоге и в плечо Ивану, посчитав, что он не свой. Что было дальше он помнит слабо. К машине подбежала пара солдатов и помогла Насте выпрыгнуть из неё. Но она, сильно плача, о чём-то рассказывала им, доставая из сумки немца документы на него и неё.***
День спустя
Очнулся парень уже в госпитале. Вокруг не очень приятно, но пахло спиртом. Рядом сидела Анастасия, которая заулыбалась, когда он открыл глаза. — Я уже боялась, что ты не очнёшься, — он обняла ничего не понимающего шатена. — Хотя я прекрасно знала, что у тебя-то всего-то прострелено плечо, да и то не в кость. — А мы где? — иногда жмурясь, спросил Иван. — Мы в госпитале, — усмехнулась девушка, отпуская друга. — На нашей стороне. — Почему в меня стреляли, а в тебя нет? — вспомнил вдруг Васильев. — Тебе даже помогли. — Думаю, что сейчас можно сказать всю правду… — тяжело вздохнула она и опустила взгляд. — Я, конечно, хирург, в этом нет обмана. Но, когда в сорок первом я была в разведке меня взяли в плен. Связь с нашими у меня всё ещё оставалась. И тогда я стала докладывать им обо всём. Добилась перевода в другой штаб, но уже вместе с тобой. Потом добилась того, чтобы тебя перевели, прекрасно зная, что только на водителя и можно перевести. Мне нужно было сбежать, но водить я не умею. После поступило задание доставить нашим в плен их заместителя. Мы это сделали. Просто, никто и не подумал, что ты свой. По плану я должна была сбежать без тебя, ведь он был придуман ещё до твоего появления. — То есть, я тебе был всё это время нужен только для того, чтобы помочь тебе сбежать? — удивился парень. — Я думал, что я и вправду так надежда, как ты говорила. — И оно так и есть, — поспешила сказать Настя. — Сначала ты стал тем, кто не дал опустить руки в этой ситуации, ведь я была близка к провалу. Но ты заставил трезво смотреть на ситуацию и помог сбежать. Вдруг в палату, которая в данный момент пустовала, ведь соседи были на обеде, ворвался высокий блондин с голубыми глазами в белом халате накинутом поверх воинской формы. — И вправду, — тихо прошептал он, а на устах расцвела улыбка. — Артём… — Простите, но я Иван, — поправил солдата Васильев. — Да, Ваня, я помню, — парень сел на стул, который ему освободила Курагина. Одним лишь движением руки дал понять, что теперь она здесь лишняя. — Ты молодец, Ванька! Сбежал из лагеря, да ещё и фашиста к нам прихватил! — Спасибо, — холодно кивнул головой он, игнорируя похвалу. — А как тебя зовут? Просто лицо больно знакомое. — Я — Филипп Черных, — радостно улыбнулся солдат. — Помнишь, я Фил? Вместе служили. Иван сщурился. Его черты лица были смутно ему знакомы. Да и имя, казалось, он уже знает это. Возможно, они и вправду вместе служили. — А ты где служил? — недоверчиво спросил раненный. — Я, — Фил слегка растерялся, но всё-таки твердо сказал: — В Смоленске. В разведке. — Служили, — весело улыбнулся Васильев, протягивая другу руку. Он и вправду вспомнил, что знает этого блондина. Правда, ему казалось, что он где-то ещё его видел. — Прости, что сразу не признал. — Да ничего, — пожал протянутую руку Черных. — Я знаю, что тебя осколками гранаты ранило, вот ты в плен и попал к немцам. Ну, может, что подзабыл. А жену свою помнишь? — Анечку? — удивился Ваня. — Конечно! — А расскажи о ней, — слегка удивлённо попросил Фил. — А то обещал, да всё что-то нам мешало. — Она у меня хорошенькая, — расплылся в улыбке парень, вспоминая о супруге. — Невысокая. Кареглазая брюнетка с кругленький лицом и курносым носом. Она журналистка… Была, по крайней мере… — Ну же, почему была? — ещё более удивлённо спросил блондин. — Она поехала в Курскую область, в Хомутовку, к бабушке или тёте… — тяжело вздохнув, сказал Иван. — А потом Хомутовку оккупировали. Теща прислала мне письмо, в котором говорилось, что дом, в котором она жила у родственницы, подорвали и Анечки больше нет. — Тяжело это вспоминать? — сочувствующе спросил Филипп. — Да, — кивнул головой собеседник. — Я ж ей ещё кольцо подарил, перед тем как на фронт уйти. С размерами ошибся на свадьбе, а она всё просила смени-смени. А я всё постоянно на работе. Вот, уходя на фронт, и передал ей кольцо через папу. — Так, давай я тебе помогу, — он подошёл к другу. — У тебя сейчас обед, давай проведу и покажу заодно, где столовая, — Иван оперся на твёрдое плечо друга, подставленное в нужный момент. — Тебе лежать как минимум две недели здесь. От ранения должен отойти, откормить тебя должны, а то вон какой худой из плена вернулся… Слегка прихрамывая на правую ногу, они пошли к выходу. Точнее прихрамывал Иван, ведь (момента нужного сказать об этом не было, а сейчас вот в тему) из-за осколочного ранения дефект такой остался, кость чуть не так восстановилась. Прихрамывал не сильно, заметно это было редко, однако, напоминание о том неприятном дне осталось. Помогая другу во всём, Филипп провёл его до столовой. Там они распрощались. А Черных не теряя времени выбежал на улицу. — Можете докладывать! — с широкой улыбкой воскликнул парень. — Это он! Он!***
Май 1945 года. Елабуга
Виктор приехал в Елабугу к сестре, маме и жене. Как же они были рады увидеть его живым и здоровым, но правда с большим шрамом на плече. Он рассказал, что сам тоже не находился в блокадном Ленинграде. Они с дядей Лёшей уехали ближе к линии фронта, ну, а там уж простите, пришлось Вите воевать. А сейчас он приехал к ним передохнуть и помочь собрать вещи. — Так! — воскликнул он, возмущённо топнув ногой. — Вы меня дальше двора не пустите что ли? Я на племянников, между прочим, хочу посмотреть! И, будто услышав слова дяди, Паша вытащил во двор Аришу. Трёхлетний малыши как раз собирались идти помогать маме убирать траву с огорода. Но, заметив незнакомого им человека, замерли как в копанные на пороге дома. — А вот и они, — усмехнулась Сменкина-старшая. — Ариша, Паша, это ваш дядя. — Привет, — он подошёл к двойняшкам и протянул ладонь, мило улыбаясь. — Меня зовут Витя. Я брат вашей мамы. Малыши всё ещё недоверчиво косились на протянутую им ладонь. В итоге, Паша первым осмелился её пожать. — Паса, — ответил он, понимая, что этот незнакомец не хочет им навредить. — А-алина, — слегка заикнувшись сказала племянница, но руку пожать не осмелилась. — Ариша, ты такая красивая, так на папу своего похожа, — усмехнулся Вик. — Ребят, а сколько вам лет? — Тли гота, — тихо ответила девочка, смущённо опуская голову. — А тебе? — Ой, мне уже много, — отмахнулся парень. — Я куда старше вас. — Сколько? — переспросил Павлик. — Мне двадцать шесть, — с видом мудреца протянул дядя. — Я уже куда старше вас. Рассмеявшись с тона Виктор, Ариша мило улыбнулась. Смеенкину не составило особого труда с ними подружиться. И вот, примерно через два часа резвых игр во дворе, все сели ужинать. — Кир, ты в квартиру сейчас не поедешь, — покачал головой брат, уплетая за обе щёки варёную картошку. — Ленинград подвергся бомбёжке, много домов надо чуть ли не с нуля строить. Да и вы тоже. Через две недели поедем на отдых в Крым. Дядя Лёша выбил для вас небольшой домик в Гурзуфе. Вы там год поживёте, а потом в Ленинград вернётесь. Или чуть больше. Как только появится возможность переехать в новую квартиру. — Чего дядя Лёша так обо мне печётся? — ковыряясь вилкой в ужине, тихо, будто у самой себя спросила Кира. — Артём умер. Сына у него больше нет. А я ему по крови никто. Сидящий напротив парень поперхнулся ужином. Закашлялся, стал несильно хлопать себя в грудь. Сестра подняла на него удивлённый взгляд. — В смысле? — он тяжело сглотнул. — Артём умер? — Да, Вик, это война, — со слезами на глазах ответила брюнетка, отбрасывая от себя вилку. Закрыла руками лицо и поставила локти на стол. — У него было мало шансов вернуться оттуда живым. И я это прекрасно понимала, пусть и несмотря ни на что верила, что он вернётся. А сейчас что? Сейчас я осталась одна с двумя детьми! Да кому я нужна? Тем более дяде Лёше! У него своих забот полно! Да и я тоже не подарок, он так намучился, пока мы с Артёмом в браке состояли… Отодвинув тарелку и утёрев с щёк слёзы, Кира взяла детей за руки и повела в дом. Надо было помочь им принять ванну и уложить их спать…***
Май 1945 год. Барнаул
Иван сошёл с поезда. Тяжело вздохнул полной грудью. Вот он и дома. Вот и война окончилась. Со званием капитана его приняли в городскую полицию. Будет теперь здесь работать. Тем более, что это дело так его манило, будто бы он этим только до войны и занимался. Однако, была проблема. Он совсем не помнит, где жил. Да и дом, тёща писала, она продала. Хорошо, что ему выдали квартиру в городе. Но ладно, проблема с жильём решена. А как найти эту улицу Титова 45? Создавалось такое ощущение, будто бы он вообще впервые в этом городе. Хотя, как говорил Фил, он мог частично что-то подзабыть из-за ранения и голода. Прихрамывание стало куда мягче и менее заметным. Кость уже, конечно, никак не исправишь, однако, сейчас, когда парень приобрёл нормальный вес, даже вернул себе привычное спортивное телосложение, храмота была заметна куда меньше. — Простите, — растерянно обратился Васильев к первому попавшемуся прохожему. — А вы не знаете, как мне найти улицу Титова дом сорок пять? — Эт тебе надо выйти с вокзала, — стал басистым, но довольно приятным голосом рассказывать незнакомец. — С той стороны. И выйти на остановку. А там уж два пути. Либо ты садишься на пятый троллейбус, либо на сорок третий автобус. Остановка на обоих маршрутах одинаковая, дворец культуры. А там, пару метров пройти и именно сорок пятый дом. — Спасибо, — кивнул головой парень и пошёл в ту сторону, в которую ему показал мужчина. — Нет, однако, я всё равно не понимаю, почему не узнаю свой родной город. Размеренным шагом Васильев пошёл на вокзал. Что ж, ещё немного и он будет уже дома. Наконец-то всё будет хорошо, пусть и без тех, кого он так любит…***
— Я сам его видел! — возмутился блондин. — Это Артём, я точно говорю! — Ты прекрасно видел его документы, — спокойно возразил в ответ мужчина. — Это не Артём. — Да я об заклад бьюсь, но он это, он! — продолжал недовольно восклицать парень. — Я своего друга ни с кем не спутаю! — Прости меня, конечно, — вздохнул шатен. — Но ты ошибся. Я был бы рад тебе поверить. Однако, тут уж поверь ты мне. Это не Артём. Он бы не стал называть себя Иваном Васильевым. — Но ведь он помнит, как кольцо Кире покупал новое! — возразил собеседник. — Помнит, как сама Кира выглядит! У него просто частичная потеря памяти! Да и ещё не известно, что эти трёклятые фашисты могли ему в голову втемяшить, пока он в себя приходил! — Это не Артём! — громко и зло крикнул мужчина. — Прошу, больше не говори об этом! Это не Артём и всё! Мой сын совсем не такой. — А вот мой друг полностью такой! — возмутился парень. — И, простите меня, конечно, я вас очень уважаю, но я докажу вам, что это Артём! Блондин покинул кабинет начальника громко хлопая дверью. Он ещё покажет! Все! Все, кто ему не верили возьмут свои слава обратно и попросят прощения за то, что обвиняли в сумасшествии. — Я докажу, — строго прошептал он себе под нос. — И потом ещё посмотрим, кто из нас прав…