Слабая.
***
Россия не совсем помнит, когда глаза людей с цветами сравнивать начала. Порою сидит тихо среди других стран, да и смотрит в глаза говорящего, подходящий цветок подбирая. А он сразу смущается, речь прерывает, себя рассмотреть пытается. И взгляд его такой подозрительный становится, будто бы все его тайны тут выведывают, мысли прочитать хотят. Брагинская тогда на другого переключается, изредка в сторону смотря. И почему-то в голове рисуются цветы полевые, на ветру качающиеся. Вот у некоторых они совсем недвижимые, бетонные даже. Однотипные. Но изредка и они в движение приходят, своего хозяина с потрохами выдавая. Поэтому Аня свои глаза не любит. Боится того, что они сказать могут. «Российская Федерация, — безэмоционально начинает Германия, девушку в коридоре остановив, — мне необходимо с Вами кое-что обсудить». Людвиг, как всегда, серьёзен, практически никогда стран по человеческому имени не называет. Будто бы и не видит в них людей обыкновенных. Брагинская руки снова за спину прячет, а сама вытягивается как цапля, дружелюбной улыбки с губ не снимая, слов его ожидает. Руки судорогами из-за шрамов бьёт нетерпимо. Аня старается на собеседника непрерывно смотреть, с таким же безразличием немцу присущему. А Людвиг на улыбки не щедр, сдержанно держится, голубыми глазами холодно и безразлично сверкая. Она всё смотрит ему в глаза, слов ожидая, но он тоже молчит, чего-то выжидая. Тишина коридор сковывает. И кажется на миг, что мокрые васильки его — Анна издавна это сравнение выбрала — на морозе простояли долгое время. На месте застыли. Вот только, так пленные в концлагерях стояли, водой облитые, на морозе, последний вздох испуская. И как колосья ржи наземь падали… безжизненно. А васильки стояли рядом, не шелохнувшись даже. А руки начинают сильнее дрожать, но на этот раз из-за злобы. Лёд трещит звонко, точно на Ладоге трескается, когда грузовик с хлебом по нему проезжает ловко. Да ещё и вражеские самолёты бомбят беспощадно. Девушка из последних сил держится, за свои глаза снова беспокоится: «Не выдайте! Не смейте даже!» Людвиг всё молчит, видимо, назло, взгляд пристальный не отводит. И как же, наверное, всё это глупо со стороны, странно очень выглядит. Но это совсем её не беспокоит, в голове треск льда и канонады звучат, голоса что-то шепчут… И молчание его, васильки недвижимые, тишина безумная — всё это пытка для неё. Но она же слабой показаться не хочет, сломлено глаза не опустит. И есть в этом что-то детское, точно игра в гляделки. И эта упёртость детская, сладкое желание победы. И в Людвиге эта черта сейчас торжествует… Бессмысленно всё и жестоко. Как на настоящей войне. Слышится треск льда. Германия и в этот раз проигрывает. Да вот только, на войне проигравших и победителей на самом деле нет. Аня домой придёт и ещё долго перед зеркалом стоять будет, в глаза всматриваясь, дрожь во всём теле унимая. Стараться будет «того» Людвига не вспоминать, даже душ не примет, тела своего касаться не захочет. А он, быть может, за работу возьмётся, все свои мысли только ей и забив. Или в бар пойдёт, алкоголем чувства притупив. Но у них будет одно общее дело — свои цветы снова водой окатить и на мороз поставить. Ведь слабыми быть им нельзя. Странам нельзя. И так они к льду пристрастились, что и не заметили, возможно… Что цветы ото льда резко освободившись, умирают сразу, своей кровью воду напитывают, да и чернеют спешно. Это гниль их пожирает. Ведь все они слабые на самом деле.Слабые.