Ever since we met

      На нее смотрят, ее разглядывают, ее изучают. Саша выдыхает, прикрывает глаза, и делает вид, что ей все равно. Что она не новенькая, что она без понятия, почему ее класс перешептывается и пытается понять, кто она и какая она. Что ей плевать на них.       Получается, честно говоря, так себе.       Не то чтобы она совсем новенькая: на исходе третья неделя ее пребывания в школе, но, похоже, к ней до сих пор не привыкли. Да и кто бы так быстро привык, если бы в компанию, давно сложившуюся и привыкшую друг к другу, влез бы абсолютно чужой человек, тем более младше всех остальных, тщательно по возрасту подобранных? Не то, чтобы она это сделала по своей воле — она ведь не просилась, и не навязывалась, и не вмешивалась, да и вообще… Но людям пойди объясни это. Объясни им, что тебя это тоже не радует, да так, чтобы они не обиделись, что ты не в восторге от их компании. Расскажи им, что не хотела им мешать. Они все равно ведь не поверят.       Они не захотят верить. Саша достает из сумки книгу и яблоко. Большая перемена только началась, она успеет сгрызть его и прочитать главу о лицевых мышцах. Правда, толчка в плечо она не ожидает, как и того, что яблоко у нее из рук выхватят.       — Гордая слишком, даже разговаривать с нами не хочешь? — перед ней главный хулиган класса стоит, руки в бока уперев, а ее яблоко валяется у него под ногами на грязном полу. Вот же… — Новеньким не пристало себя так вести. В коллектив вливаться надо, Степанова.       — Если коллектив мне изначально не рад, я не буду навязываться, — парирует она спокойно, даже не вставая со своего места. — Смысла не вижу общаться с теми, кто не хочет общаться со мной.       — А ты так прямо взяла и решила, что с тобой не хотят общаться, — он фыркает. Саша не хочет в конфликт с ним ввязываться, они оба в шестом, но он ее заметно крупнее, хоть она и не маленькая. Худенькая, да, но не маленькая, довольно высокая для своих лет. Впрочем, ее это не спасет, если он решит, что она его спровоцировала на драку. Он вообще, насколько она успела заметить, быстро ввязывается в драки и постоянно кричит, что его спровоцировали. Но как действовать, чтобы он не решил, что она не заслуживает, чтобы ее в покое оставили, она правда не знает. — Ты мне не нравишься, Степанова. Слишком высоко нос задираешь.       — Можно я просто почитаю? — просит она в ответ спокойно, не особо даже надеясь на то, что он отвяжется, но мечтая об этом. Он ухмыляется, и становится понятно: нет. В следующий же момент ее книга летит в стену, вырванная у нее из рук, и она вскакивает с места, готовая, если надо, пустить в ход свои неумелые кулачки, которыми она не привыкла разбираться, ловит любопытные взгляды явно не спешащих вмешиваться одноклассников…       А еще моментом спустя Никиту разворачивают за плечо и отталкивают от нее. Саша не успевает даже среагировать, когда он на Ваню, неизвестно откуда появившегося, кидается, когда кулак ванин в его скулу врезается, когда —       — Букин, Кацалапов, — грохочет голос классной руководительницы, — это как еще называется? К директору, немедленно!       Ее не зовут — это не значит, что она не идет. Елена Германовна открывает было рот, чтобы что-то ей сказать, когда видит, как цепляется она обеими ладошками за ладонь Вани, но закрывает его, когда встречается с ней взглядом. И правильно. Нечего с ней спорить. Она знает, как все было. И поэтому, стоит директрисе нахмуриться, когда за ними дверь кабинета захлопывается, как она вперед шагает, собой Ваню закрывая.       — Степанова, — шипит Елена Германовна, — что за поведение? Немедленно прекрати и веди себя как положено!       — Все в порядке, Леночка, — директриса прерывает ее легким жестом. Голос у нее мягкий, но властный, это Саша чувствует сразу. Ее хочется слушаться, ей хочется подчиняться. — Я и так уже понимаю, что тут произошло. Опять Кацалапов?       — Он меня ударил, Иринвладимирна! — ябедничает Никита тут же, лицо у него такое, что ей бы жалко стало, если бы она не знала, что все было далеко не так, как он выставить пытается. Она ладонь чуть назад тянет и выдыхает, когда Ваня ее ловит и сжимает. Внутри все закручивается и бушует от того, как хочется по наглой морде врезать врунишке, но рука, за которую она держится, на месте ее удерживает, как якорь среди штормового моря.       — А ты еще не понял, что мне врать и недоговаривать нет смысла, — продолжает директриса за ним. Саше кажется, тем взглядом, что она сейчас на Никиту устремила, можно убивать, ну или, как минимум, дырявить людей. Ей бы очень не хотелось, чтобы так смотрели на нее. — Букин, который никогда в драку не лезет, просто так взял и ударил тебя? С ничего?       Никита хмурится, глаза опускает и молчит, и уже за это Саша готова директрису обожать всей душой и всем сердцем. Тем, точнее, что останется после того, как она выделит то, что уже заняло семейство Букиных.       — Он Сашку обижал, — Ваня молчанием соперника пользуется, ее немного за спину себе задвигает, мол, не надо меня защищать, сам справлюсь. — А Сашку никто не смеет обижать.       Ирина Владимировна смеется коротко с этих слов и снова Никиту взглядом смеривает. Он от этого будто меньше становится: выглядит это забавно, а еще почему-то думается злорадно, что он это заслужил. Нечего было лезть.       — Завтра в школу с родителями придешь, и прямиком ко мне, — говорит директриса, даже не сурово, а просто будто констатируя факт. — Это четвертый раз за три недели, когда ты у меня в кабинете. Мне кажется, им стоит знать. А теперь возвращайтесь, все трое, и идите на уроки. Елена Германовна, позаботьтесь, чтобы никто не прошел мимо своего класса.       Этот резкий переход с адресованного только учительнице «Леночка» на официальное, предназначенное больше для них и их понимания, «Елена Германовна» выбивает из колеи чуть ли не больше, чем осознание, что одним лишь тяжелым взглядом и парой слов их директриса способна заставить человека перестать врать. Саша к дверям направляется после того, как им всем троим женщины кивают, одна за другой, и сталкивается с Никитой в проеме.       — Ты еще пожалеешь, Степанова, — цедит он. Ураган внутренний закручивается с новой силой.       — Как бы ты первым не пожалел, Кацалапов, — так же цедит она в ответ. И только несколько шагов спустя, когда он убегает вперед, осознает, что все еще держит Ваню за руку, и что он вроде бы и не против.       Ситуация лично для нее осложняется тем, что у Вани сегодня день рождения. Он сейчас, думает Саша, должен бы получать поздравления, радоваться подаркам, и что там еще делают в день рождения другие дети, а не сжимать ее ладонь, выходя из директорского кабинета, куда попал из-за нее. Чувство вины захлестывает с головой, волной утаскивает в море и топит под толщей воды.       — Спасибо, — говорит она, заставляя себя вынырнуть. — Он достал.       Ваня радостным не выглядит. Саша бросает взгляд на маленькие часики на запястье и тянет его за собой, к своему классу. Не заходит, у дверей останавливается: нечего одноклассникам слушать, о чем они говорить будут. В коридоре никто не вслушивается в чужие разговоры, это она давно заметила. В коридоре всем по барабану, они спешат туда, куда надо им. Когда она его к окну толкает и за вторую ладонь цепляет, он будто обмякает.       — Мне Ленка сказала, что больше дружить со мной не собирается, — бурчит он куда-то себе под нос. — Я для нее недостаточно хороший, походу. Представляешь, она даже забыла про мой день рождения. Сказала, что не хочет меня огорчать в важный день, поэтому говорит заранее. Какое заранее?       — Вот такое вот неправильное заранее, — вздыхает Саша. Ленку из параллельного она не знает как следует — они общались за это время, наверное, минут десять, и не похоже было, что школьная подружка Вани в восторге от самой идеи общения с ней. Но в любом случае не особо приятная выходит ситуация. — Ну и к черту ее, а, Вань? У тебя день рождения, тебе надо радоваться, а не переживать из-за того, что тебя решила бросить девчонка, которая даже не помнит о том, какой сегодня день.       Помогает ли это, она не знает. Встает на носочки, ладоней Вани не отпуская, и в щеку его целует, как раз в момент, когда звонок на урок раздается. И тут же сбегает, и сама опомниться не успев.       И с чего она взяла, что это поможет, она без понятия.       Новенькие ванины коньки такие красивые, что где-то внутри ворочается червячок зависти. У нее коньки тоже есть, но старенькие и потертые, еще везет что она из них еще не выросла. Не вырасти бы к зиме, чтобы можно было кататься вместе с ним. Саша в домике на дереве валяется на подушках, свернувшись клубочком, смотрит куда-то перед собой, и оттягивает хотя бы мысленно момент, когда придется отсюда выйти и пойти к другим. Она сбежала, когда ванина бабушка только приехала, сразу после того, как Ваня ей подарком похвастался, предварительно выслушав в свой адрес что она и милая, и аккуратная, и вежливая, и вообще чудо, а не ребенок, и не планируют ли Леночка и Андрюша дочку, чтобы вот такая же? После бабушки наверняка еще множество гостей прибыло, и скоро Ваня наверняка пойдет ее искать, но пока что…       — Киснешь?       Вспомнишь солнце, вот и лучик, всплывает в голове слышанная как-то раз поговорка. Как она пропустила его приближение, она не знает, но Ваня подтягивается легко на руках, игнорируя то, что ступеньки лестницы до самого верха идут, и ловко впрыгивает внутрь, устраиваясь на краю люка. Он, в отличие от нее, весь сияет, явно наслаждаясь вечером и забыв о том, что его днем беспокоило. Это и правильно, думается Саше.       — Кисну, — соглашается она. А смысл спорить, особенно если он прав? — А что, лучше киснуть в доме и портить тебе праздник?       — Лучше вообще не киснуть, — изрекает он глубокомысленно, но тут же улыбается. — Пошли к дому, серьезно. Там теть Ира с дядь Сашей приехала, и теть Наташа с дядь Игорем, и мама скоро шарлотку вынесет.       — Я думала, на день рождения торт едят, — удивляется Саша, садясь. Ваня выглядит довольным, как слон.       — Ну да, но мама знает, что я ее шарлотку ни на какой торт не променяю. Ну так что, пошли? Дамы вперед.       Он шутливо салютует, и она не удерживается от смеха. Лестница, кажется ей, чуть качается, когда она по ней спускается, но она списывает это на то, что ей кажется. Ну в конце концов, что может быть с ней не так?       Все, понимает она, когда под Ваней ломается первая же ступенька и он летит на землю, не удержавшись. Не вскрикнуть от ужаса не получается, но голос куда-то пропадает, когда Ваня садится с трудом, а по виску его струйка крови стекает. Под деревом множество камней, и вопроса, что произошло, даже не возникает. Ей бы звать взрослых на помощь, ей бы кричать снова — ей одиннадцать, и она не может ничего сделать сама. Но…       Но тело перестает слушаться, действует будто само по себе, и Саше остается лишь наблюдать за собственными действиями. Она камни перебирает быстро, находит один, с кромкой поострее, и в ладонь себе втыкает угол, а потом прикладывает к ране на ваниной голове. И ей бы так не делать, это антисанитария и бог знает что еще — но у Вани глаза распахиваются широко, он смотрит на нее изумленно и почти в ужасе, а со стороны дома уже слышны голоса. Тело снова получается себе подчинить только в тот момент, когда за плечи ее кто-то обнимает и прижимает к себе, отрывая от него. Саша видит, как Елена падает на колени рядом с сыном, как изучает его, ощупывая голову, как стискивает в объятьях, и лишь потом поворачивает голову. Обеспокоенное лицо совсем рядом с ее ей знакомо — Ирина Владимировна, школьная директриса. Два и два складываются достаточно легко: вот, оказывается, кто эта тетя Ира, «мамина подруга».       — Кажется, у нас пополнение, девчонки, — смеется рядом кто-то. Женщина. Рыжая. — Ир, первый всплеск как у тебя.       — Да с чего ты взяла, что первый? — парирует Елена, Ваню обнимает еще теснее. — Откуда нам знать?       — Наташа права, — прерывает ее Ирина Владимировна. — У нее все сбилось, явно первый раз. Ты же понимаешь, что ее теперь нельзя родителям возвращать?       Перед тем, как в сон провалиться прямо там, под деревом, Саша успевает лишь подумать, что не очень-то и хотелось. А еще — что надо будет попытаться узнать, что же, черт возьми, только что произошло.