Ever since we met

      У Насти глаза светлые, и когда она сидит так, что красноватый закатный свет падает ей на лицо, кажутся совсем прозрачными. Она не жмурится, не щурится, сидя в кресле у окна, лишь улыбается довольно, ловит свет кожей, будто впитывает его. Саша бы не удивилась, если бы узнала, что так оно и есть. Она и сама наслаждается солнечными лучами – хмурое февральское солнце светит редко, и через окно не проникает холод, так что это почти греет. Настю тетя Наташа привезла две недели назад с собой, проведя в приморском городке почти месяц, после того, как ее кузина ей позвонила и ворчливо сообщила, что по соседству девчонка странной стала, «ну такие странности, как у тебя». Кузина ведьмой не была, но относилась к этому вполне спокойно и миролюбиво, иначе неизвестно, что было бы. Может, и стала бы Настя одной из тех, кого водили по бабкам да церквям, пытаясь изгнать то, что и проклятьем-то не было.       – Не вовремя меня к вам привезли, – хмыкает она. – Ни тебе ритуалов, ни каких-нибудь шабашей, ничего.       – А ты начиталась книжек и решила, что у ведьм что ни пятница, то шабаш? – фыркает в ответ Соня. Настя ее на год старше, и этот год между ними совершенно не ощущается. – Ты сначала посвящение пройди.       – Да если бы только от меня зависело, прошла бы уже, – Настя фыркает тоже. – Не я же дату выбрала, в конце концов.       – Нервничаешь? – Саша, жмурившаяся довольно, глаза приоткрывает, цепким взглядом девчонок окидывая. Ритуал принятия Насти в ковен завтра, четырнадцатого февраля – и только она знает, каких усилий ей стоило придумать достойную отмазку для Дани, который хотел провести с ней вечер дня влюбленных. Какой уж тут вечер, если они должны быть на поляне? Но день он для себя все-таки выбил, пусть и не весь – вторник все-таки, у нее уроки, у него пары. Впрочем, Тиффани, прекрасно его знающая, понимающе ухмыльнулась и заявила, что с Дани станется прогулять пары, чтобы устроить ей незабываемое празднество. Типа сердца из лепестков роз на снегу под окнами школы, например.       Она правда надеется, что он не решит такое и правда устроить.       – Не, – Настя плечами пожимает. – Мне интересно, что ж там такое будет. Теть Наташа сказала только что рада, что я не боюсь крови, и что мне надо будет продемонстрировать свою магию.       – Ну раз теть Наташа не сказала больше, и нам не стоит, – Соня хихикает под обиженным настиным взглядом. – Да ладно, нечего там бояться, вот увидишь. Еще странно, что у тебя только сейчас магия проснулась. Так спокойно жилось?       – Ага, пока бабуля по невнимательности квартиру не подожгла, – Насте явно не нравится об этом вспоминать. – Она же меня первой и решила из дома выставить. Раз так, пусть сами теперь справляются. Без меня.       Обиженным, думает Саша, легче всего смириться с тем, что их семья теперь их ковен. Легче всего принять, что их жизнь теперь другая. Ей тоже хотелось бы быть обиженной в прошлом, но время не вернуть, и менять что-то уже поздно. Она и так уже смирилась.       – Даня что сказал, когда узнал, что ты на вечер с ним не останешься? – Соня тему переводит, видя, что Настя не в восторге. Еще и смотрит на нее хитро-хитро, прищурившись немного, будто уверена, что ей сейчас будут лгать беззастенчиво, с наисерьезнейшим лицом. Лгунья из нее, думает сама Саша, не такая уж и хорошая, чтобы можно было предположить что-то подобное. – Очень обиделся?       – Не сказала бы, – она плечами пожимает в ответ. Не может не подметить, как хитро Соня вопрос формулирует, даже не сомневаясь в том, что ее парень обидеться может на такое, и что он и обидится. Вопрос только в том, насколько. – Главное чтобы не решил меня проводить и остаться потом. Мне ж надо будет на поляну собираться, что мне с ним делать-то?       – Ты пока не говори ничего, а то будто подготавливаешься к этому морально, глядишь и накаркаешь, – Настя смеется негромко, но явно не сдерживая смеха. – Саш, ну зачем он тебе нужен? Мы же обе видим, что ты только и думаешь, как проблем избежать.       – Он меня вроде как любит, – Саша вздыхает. Щурятся хитро и цепко уже обе ведьмочки, и неуютно под их взглядом.       – А ты его?       Соня перебивает, бьет не в бровь, а в глаз, заставляя закрыть уже открытый для продолжения рот. Что ей ответить? Что она вообще может ответить на это? Ничего, на самом деле, и от этого почти гадко становится. Но отвечать что-то надо – и когда в дверях Ваня вырастает из ниоткуда, с хитрой улыбкой ее к себе манит, заставляя брови приподнять от изумления, Саша даже не задумывается, прежде чем из своего кресла выползти, оправить теплый вязаный свитер, и с коротким «я ненадолго» к нему поспешить. Зачем? Ей бы самой знать, чего он вдруг от нее хочет.       Впрочем, вопросы отпадают сами собой, стоит ей следом за ним в его комнату шагнуть. Стол полон рисунков, лоскуты ткани валяются рядом, казалось бы, вперемешку – но стоит приглядеться, и можно разглядеть принцип, по которому он их именно так разложил. Ему, думает Саша, наверное нужна помощь. Он наверняка хочет услышать ее мнение о том, что придумал.       Реальность, конечно же, оказывается совершенно иной.       – Уже февраль, – замечает Ваня как бы невзначай, поворачиваясь к ней. – Не так много времени до июня.       – Полностью согласна, – она кивает. Да и с чего бы ей быть несогласной? Она себе этими экзаменами уже вынесла мозг. Сама, без чьей-либо помощи. – У тебя в июне тоже что-то очень важное?       – Выпускной моей сестренки, – ухмыляется он, и серьезная маска с лица его слетает, оставляя его тем, кем он и является – хулиганом полнейшим. – На котором ей, между прочим, надо всем доказать, что ее не просто так считают красавицей.       – Кто считает? – она недоуменно хмурится, руки на груди скрещивает, мол, смеешься что ли?       – Все, у кого есть глаза, уже это увидели и поняли давно, – фыркает он в ответ. – И вообще, ты будешь со мной спорить, или позволишь мне попробовать сшить для тебя платье на выпускной?       Она визжит совершенно невоспитанно, кидаясь ему на шею. Он смеется, обнимает ее в ответ, и не отпускает, не убедившись предварительно, что она на полу стоит твердо. Мелочь, а приятно.       – Ладно, красавица, – он ее в висок куда-то чмокает, – давай, выбирай, какое платье хочешь. Я месяца два придумывал, что тебе пошло бы лучше всего и как это сшить, так что хоть одно тебе обязано понравиться.       – Бедный и несчастный какой, страдал, ночи не спал, все для меня наряды придумывал, – подкалывает она его незлобиво, отступая от него к столу. Там листов двадцать, не меньше, и остается только подивиться тому, как все продумано и прорисовано. Щеки заливает румянец – неужели он правда для нее так старался? Саша головой встряхивает, заставляет себя отмести слишком лестные мысли. Они до добра не доведут, это как пить дать.       Один за другим, она перекладывает листы, складывает аккуратной стопочкой – это он в их тандеме хаотичный творец, она скорее педантичная и упорядоченная – пока не натыкается на рисунок, который из рук выпускать не хочется. Платье там самое простое и обычное, но элегантное до жути. Спина почти оголена, пересеченная лишь парой перекрещенных лямок, явно широкая юбка без какой-либо поддержки просто спадает вниз складками – Саша прикрывает глаза и будто видит его перед собой. И ей это нравится.       – Вот это хочу, – она листок Ване протягивает, вздрагивает когда кончики их пальцев чуть соприкасаются, но смотрит упорно на него, на его лицо. На реакцию. Он улыбается довольно, будто она какое-то его ожидание оправдала. – Ты мне его правда сошьешь?       – Красное, – отвечает он, будто бы и не на ее вопрос, но ей понятно сразу. Правда сошьет. И у нее будет самое лучшее платье на этом выпускном. Лучше чем у любой выпускницы и в школе, и в области, и в стране. Потому что, думает она, ни у кого другого не будет платья, что сшил бы Ваня. Он пусть и начинающий, пусть и недоучка, но она в его талант верит, как и в то, что он будет стараться ради нее. Не вздрогнуть снова сложно, когда он, подхватив несколько лоскутов со стола, цепляет ее за руку и прикладывает ткань к коже. – Тебе какой оттенок нравится?       – Доверяюсь твоему вкусу, – отшучивается она. Как можно так реагировать на него спустя несколько лет жизни в одном доме, она правда не понимает. Может быть, поймет когда-нибудь. Когда это пройдет – если пройдет. И почему-то ее не удивляет, когда Ваня откладывает ткань обратно, оставляя только самую яркую. Алую.       – Вот в этом точно самой красивой будешь, – он смеется. – Мне теперь надо будет с тебя мерки снять, ладно?       И вот тут дыхание ее точно перехватывает. Об этом она даже подумать не могла – и не смела. Какие, к лесным и речным демонам, мерки? В руки себя взять нужно быстро, и все же это невероятно сложно. Саша считает мысленно до пяти, вдыхая, и до восьми, выдыхая – до и после выдоха на четыре счета задерживает дыхание. Стянуть свитер, снять джинсы, вдох-задержать-выдох-задержать... Она обещает себе, что вознаградит себя чем-нибудь вкусненьким, если сумеет остаться спокойной все это время. Обещает ровно до того момента, когда прохладный пластик портновского сантиметра касается кожи над ключицей, а совсем рядом – теплые пальцы.       – Дыши, Сань, – Ваня смеется у нее за спиной, и она бы сказала, что у него тоже пальцы подрагивают, но не доверяет собственным глазам, потому что у самой дрожат коленки. – Я понимаю, не так тепло, как одетой. Сейчас закончу, оденешься и будешь греться. Я тебе даже чаю сделаю.       – Буду очень признательна, – бурчит она в ответ, усилием воли давя дрожь в кончиках пальцев. Вдох. Задержать. Нет, вкусненького вознаграждения она явно не заслужила. Выдох кажется безумно долгим. – Долго еще?       – Да не, – его голос легкий, в нем почти звучит легкомысленность, и ей бы хотелось ощущать то же самое. Сложно, правда, когда пластиковая лента скользит по груди. – Больше половины уже есть. Надеюсь, ты не изменишься сильно до выпускного.       – Постараюсь не меняться, – обещает она со смешком. Не то чтобы ей было особо до смеха – не дрожать бы. – Ты когда-нибудь пробовал вот так вот стоять столбом? Мне хочется что-нибудь пнуть.       – Так и запишем, долгое время без движения пробуждает в подопытной номер один агрессивные наклонности, – он смеется у нее за спиной, и его дыхание обжигает ей кожу между лопатками, когда он немного наклоняется, сантиметром обвивая ее бедра. – Держись, скоро спрячешься от холода.       Мурашки у нее не от холода вовсе, но об этом ему лучше не знать. Саша вздрагивает от неожиданности, когда дверь в его комнату раскрывается, и прикрывает грудь ладонями, поворачиваясь – пока Ваня был сзади, еще можно было позволить себе этого не делать, но соски проступают сквозь тонкую ткань, не то от прохлады, не то от повисшего в воздухе напряжения, и их лучше не демонстрировать. Даже тете Лене, что в дверях стоит, улыбается так, что от одной ее улыбки теплее становится.       – Девочки сказали, что вы вдвоем ушли, – заявляет она, взглядом их окидывает. – Я чай заварила, и шарлотка почти готова. Пошла вас искать, а вас и нет. Не дело. Вань, ну ты чего Сашеньку мучаешь, холодно же так стоять!       – Да я уже почти закончил, – бурчит он в ответ, наклоняется, от ее талии вниз ленту сантиметра пустив. – Саш, ты какой длины хочешь платье?       – Длинное, – она смеется, с ноги на ногу переступая. – Теть Лен, мы сейчас придем, точно-точно.       – Ты-то, может, и придешь, – теть Лена руки скрещивает на груди непреклонно, – а этот лоботряс забудет, он же весь в отца. Нет уж, тут постою, подожду вас. От меня не убудет.       Уже потом, гораздо позже, сворачиваясь под одеялом, между уже заснувшими Настей и Соней, Саша думает, что хорошо, что тетя Лена пришла. Иначе кто знает, каких глупостей она могла бы натворить? Ей снится этой ночью, что в сугробах, которые рядом с их домом, вырастают маргаритки, и она собирает охапку, свивает в венок, но стоит ей шагнуть на порог дома с ним в руках, за собой оставляя на снегу цепочку следов босых ног, как звенит будильник, заставляя проснуться. Саша чай с несколькими цветочками шалфея заваривает, добавляет в чашку пару ложек меда с имбирем, зевает нещадно, пока варит кофе для Вани и дяди Андрея, и лишь затем идет будить девчонок – остальные, она знает, проснутся сами. Ей нравится тишина, царящая в доме в те утра, когда ей удается проснуться первой, нравится бродить по поскрипывающим изредка полам так, чтобы ни звука не раздавалось, нравится наполнять кухню запахами завтрака, пусть это даже банальнейшая яичница.       Не нравится ей то, какая вакханалия творится в школе, когда они до туда, наконец, добираются. Все красное, и розовое, и все дарят друг другу цветы и сердечки, и кто-то уже хвастается их количеством – и это уроки еще не начались. Саша девчонок отправляет на уроки, падает за свою парту, едва зайдя в класс, и зарывается со стоном лицом в ладони. Она ненавидит день влюбленных всем своим сердцем, вот только кто бы ее спросил? И напевающий что-то себе под нос с утра пораньше Ваня, громогласно объявивший на всю кухню, что вернется поздно, потому что будет праздновать с Аленой, лишь усилил ее ненависть к этому дню еще до того, как она вышла из дома, до того, как попала в это все в школе. И вот в этом ей проводить остаток дня? На уроках сосредоточиться получается с трудом, Светлана Владимировна даже делает ей замечание на химии, и выглядит при этом удивленной, будто сама не верит в то, что именно ей это говорит. И впервые за долгое время Саша рада выйти из школы, рада, когда уроки заканчиваются, потому что это значит, что все это безумие осталось позади.       И она совершенно забывает о том, что позади оно осталось уж точно не для нее – и вспоминает лишь когда прямо перед ней притормаживает авто, за рулем которого Даня. Он улыбается ярко и светло, и ей почти становится стыдно за то, что она хотела бы избежать этого всего. Почти – потому что она довольно успешно отучает себя от стыда.       – Прыгай в машину, принцесса, – Даня смеется, дверь для нее открывает, перегнувшись через пассажирское сидение. – Давай, у нас ведь не так много времени, зачем его терять?       На часах почти три, ей надо быть дома к семи. Времени, думает она, море. А еще она думает, что не любит обычные розы, но когда он, потянувшись к задним сидениям, оттуда достает для нее целый букет, она молчит и лишь улыбается да возвращает ему поцелуй в щеку. Ей всегда нравились кустовые розы, и она ему об этом как-то раз даже сказала, но стоит ли сейчас по этому поводу его доставать и бухтеть? Саша считает это лишним. Лучше и правда не терять времени – вдохнуть запах, в букет почти зарывшись лицом, улыбнуться, и пристегнуться, прежде чем машина мягко тронется с места. Водитель из Дани, что ни говори, хороший, разве что он частенько нервничает, когда не нужно, и в такие моменты ей хочется заставить его выпить пару чашек ромашкового чая. Заговоренного, чтобы наверняка. Вместо этого она в какой-то момент лишь выкручивает громче радио, закатывает глаза, когда слышит там очередной романтический хит в честь сегодняшнего дня, и смеется, когда Даня, немного фальшивя, начинает подпевать, делая это так заразительно, что к нему невозможно не присоединиться.       Это не значит, что ей нравится вся эта красно-розовая ерунда больше, но это позволяет расслабиться – хотя бы немного, хотя бы до того момента, как она украдкой в собственный чай, уже в кафе сидя, бросит пару ягод бузины. Для умиротворения, для того, чтобы не нервничать. Когда Даня ее ладонь подрагивающую накрывает своей, ее захлестывает пониманием и обидой – она ведь вовсе не переживает за счет собственного свидания. Ей гораздо важнее другое, которое наверняка где-то тоже проходит уже. На котором допоздна собирается пропадать Ваня. И это наверняка нечестно, сидеть рядом с одним парнем, глядя ему в глаза, улыбаясь ему, смеясь над его шутками, но думать о другом. И она правда хотела бы хоть что-то изменить, если бы могла. Вот только может ли?       Пирожное, которое она все-таки заказывает в итоге, вкусное – она растягивает удовольствие, ест понемногу, слушает Даню, позволяя ему говорить о чем угодно, иногда задает вопросы, и смотрит на него, на эти искры в его глазах, разглядывает каждую черту его лица, выискивая то, что могла бы полюбить. Что, может быть, получилось бы. Не получается – он красивый, он обаятельный и харизматичный, и ей кажется, его не должно быть сложно любить, но не тогда, когда постоянно сравниваешь с кем-то другим. Кем-то кроме. Он не заслуживает такого, он заслуживает гораздо большего. Гораздо лучшего.       Но и бросить его Саша не может. Эгоизм в ней сильнее, сильнее страх того, что она останется одна, без человека, который ее любит не по-братски, а так, как она мечтала. Пусть это даже не тот человек, чьей любви она так жаждала, какая разница? Большая, подсказывает ей совесть, огромная, такая, что утонешь в ней и не заметишь – зачем ты врешь себе, Саша, зачем? Зачем ты врешь ему? Он мог бы найти себе девушку, которая его полюбит по-настоящему, которая будет относиться к нему так, как он заслуживает, а не нянчиться с ней. Не тратить на нее время. Она молчит, совесть затыкает привычно, и Дане улыбается-улыбается-улыбается, ловя его ответную улыбку.       – Мне кажется, – говорит он, когда за окном уже темно, когда он останавливает машину у ворот ее дома, – я в тебя всерьез влюблен.       Она правда старается, чтобы в улыбке ее не скользила грусть, подается навстречу ему, едва ощутимо губами касаясь его губ, и отстраняется прежде, чем это касание превратится во что-то другое.       – Спасибо за вечер, – она жмется лбом к его лбу на миг. Ремень безопасности отстегивается легко, и Саша не останавливается, пока не открывает калитку – замирает ненадолго, улыбается ему, машет ладонью на прощание. Стыд разъедает изнутри, не дает покоя. Она спешит в дом, почти отбрасывает букет, спеша переодеться, спеша в лес, где наверняка ждут только ее, и в спешке и не понимает, когда новая мысль вспыхивает в голове яркостью и осознанием.       Влюблен, осознает она, еще не значит, что он любит. Невеликое утешение, а все же.