Глава 15
15 июня 2019 г. в 12:00
– Ирусь, куда ты опять задевала розмарин?
Голос Александра Васильевича с кухни заставляет ее улыбнуться. Стоило ей появиться в дверях, как Ирина Владимировна, едва дождавшись, пока она стащит с себя пальто и вылезет из сапожек, подхватила ее под локоток и потащила в комнату, крикнув мужу, что ужин готовит он. Соня отправилась за Настей – та могла бы прийти и сама, но Соня настояла на том, что очень уж хочет прогуляться. Посекретничать она хочет, вздохнула Ирина Владимировна, и улыбка ее была мудрой и грустной. Дети растут, в конце концов. Даже если эти дети не родные по крови, к ним не так сложно привязаться.
– На нижней полке посмотри, и больше не ставь на верхнюю, я не дотягиваюсь, – Ирина Владимировна выглядит забавно, когда пытается добавить в голос сердитых ноток, но звучит в нем только обожание. В доме их царит та же атмосфера любви и тепла, что и у Букиных, за тем единственным исключением, что своих детей у них нет. Впрочем, это ничуть не вредит их взаимоотношениям. По крайней мере, так кажется – она не знает, что может происходить, когда они остаются вдвоем. Но глядя на эту спокойную и уверенную в себе женщину, похожую на сытую и довольную кошку – хотя, скорее, на какую-нибудь пуму, даже в таком состоянии опасную – слишком сложно поверить в то, что ее кто-то может обидеть. Что кто-то будет хотя бы пытаться, если в их голове есть хоть капля разума.
– Жаль, что я в последнее время так редко у вас бываю, – признается Саша, ноги поджимая, устраиваясь в кресле поудобнее. Ирина Владимировна смеется, тянется к ней, по голове гладит легко, мимоходом будто, но в этом коротком движении столько тепла, сколько она мало от кого получала когда бы то ни было. Тетя Лена была права, думает она, у нее теперь семья, в которой гораздо больше человек, чем ее почти-родители и почти-брат. Семья, в которой даже такие вот поглаживания по голове воспринимаются хорошо и спокойно, не так, как ранее.
– У тебя много дел, – она плечами пожимает, тянется за своей чашкой с кофе. – Подготовка к экзаменам, потом к поступлению, это ведь все стресс. Думаешь, я не замечаю?
– Если кто и замечает, так это вы, – Саша фыркает смешливо. – Как и каждый год. Класс за классом, одни за другими. Не грустно расставаться?
– Свои-то все равно при себе остаются, если им иначе на роду не написано, – Верховная улыбается. – Ты, надеюсь, тоже останешься?
– Куда я без вас? – она улыбку возвращает.
Ей тут уютно и тепло, и не только физически. Тетя Лена всегда была ей поддержкой и помощью, но делила это с тетей Наташей, и с Верховной. Три матери, смеялись они раз за разом. Саша как-то раз читала скандинавские мифы, и в одном из них говорилось о девяти матерях одного бога. До богинь им с Соней и Настей, конечно, далеко, но для каждой девочки, что поселялась у одной из трех старших ведьм, они все три становились матерями. Пусть не биологически, что с того? Тетя Лена помогала ей с эмоциями, учила магии. Тетя Наташа могла объяснить те или иные непонятные моменты, рассказать о ритуалах. А когда нужно было просто обрести равновесие или пойти к кому-нибудь за советом, чаще всего шла она к Ирине Владимировне. Та смеялась, что для столь вежливо-отстраненного обращения они слишком близки – она смеялась в ответ, что вот только школу закончит, и тогда... Впрочем, этот день пока еще не наступил. До него еще было время привыкнуть к тому, что скоро жизнь заложит очередной вираж, тщательно продуманный, спроектированный и рассчитанный.
Ей, в конце концов, очень не хочется не вписаться в поворот.
– Ты о чем-то хотела поговорить, пока девочек нет, – напоминает ей Ирина Владимировна. Саша кивает, щеки трогает румянец, но едва-едва. Она об этом думала много раз, и вывод всегда был один: если и советоваться, то только со старшими. Лучше всего с Верховной, которая не просто так это место занимает.
– Я думала о ритуале, – признается она. Ритуалов множество, но Ирина Владимировна глядит понимающе и кивает. Наверное, по ней ясно, о чем она. – Как важно для него то, чтобы мужчина был в курсе, для чего это делается?
– Сашенька, солнце, – Верховная смеется, но в смехе этом нет ничего обидного, – ты как маленькая. А как еще ты объяснишь мужчине, почему ты тащишь его не на мягкую удобную постель, а на странную поляну с костром и алтарным камнем? Он должен знать, что от него требуется, и должен знать, для чего. И для начала он должен знать, кто ты на самом деле. Ты ведь до сих пор так и не рассказала своему Дане, что ты ведьма?
Утверждает даже, не спрашивает, и не кивнуть в ответ невозможно. Правда ведь не рассказала. Не чувствовала она в себе сил это сделать. И с одной стороны, она себе говорила постоянно, что все заслуживают честности, все заслуживают знать, но с другой стороны, зачем ему? Да и вдруг он ее пошлет к черту и бросит? Вдруг что похуже, как ей знать? Она ищет себе оправдания старательно и усердно, но где-то внутри себя знает настоящую причину: ей попросту не хочется ему рассказывать.
– Я хотела бы провести ритуал как можно скорее, – вздыхает она. Взгляд Верховной ловит, плечами пожимает почти легкомысленно, но эта легкость ей, на самом деле, стоит серьезных усилий. – Перед смертью не надышишься. Но я не готова рассказывать Дане.
– Ты не хочешь, чтобы это был Даня, – поправляет ее Ирина Владимировна, и это, на самом деле, изумительно – то, как она видит ее насквозь. – Может быть, он не твоя половинка?
– Я всегда думала, что это бред. Ну, про половинки, – Саша усмехается, но в ответ не следует даже улыбки, и брови ее непроизвольно взлетают в изумлении. – Что, серьезно? Типа, а если твоя половинка рождается где-то на другом конце земли?
– Все гораздо проще, – Ирина Владимировна отпивает кофе, жмурится довольно, но где-то в глубине глаз, когда она их открывает, что-то похожее на грусть. – У нас, ведьм, могут быть, действительно, совместимые с нами мужчины. Не только один, это было бы странно и нелогично. Рядом с такими мужчинами нам легче восстановить силы. Они что-то вроде живых батареек для нас. Но и каждый такой мужчина подходит не только для одной ведьмы. Мне нравится думать, что таким образом Мать позаботилась о нас.
Саша хмурится. Как-то с трудом это укладывается в ее голове: осознание того, что где-то в мире есть несколько человек, которые не просто делали бы ее счастливой, но и могли бы быть важны для ее магии. В конце концов, это важная часть нее, такая же важная, как кровь, текущая в ее теле, и заботиться о магии, думает она, для нее то же самое, что заботиться о своем теле и своем разуме, само собой и естественно.
– Как можно распознать такого человека? – вопрос вертится у нее на языке, и почему бы его не задать? Как знать, может быть, Даня может быть таковым? Как знать, вдруг ей стоит ему открыться еще и потому, что он ей подходит? Но Ирина Владимировна качает головой, и она не сразу понимает, что это не имеет отношения к ее предположениям, что не могла бы она прочесть ее мысли.
– Не так легко, как хотелось бы, – улыбка, ей адресованная, все же полна тепла. – Но есть несколько способов. Я, например, увидела Шуру во сне, разумеется, после долгой подготовки и все такое. Мне должен был присниться человек, который мне подходит, если я была с таковым знакома.
– И той же ночью она мне приснилась, и я проснулся с твердым осознанием того, что, что бы ни случилось, в итоге я буду с ней, – Александр Васильевич в комнату входит, пахнущий пряностями, улыбающийся так же тепло, и садится на подлокотник кресла, в котором его жена так удобно устроилась. – И вот, полюбуйтесь. Если ведьма чего-то хочет, она это получит любой ценой.
– Ты же знаешь, что не любой, – шутливо ворчит Ирина Владимировна. – Если бы ты был со мной несчастен, я бы ни за что…
– Если бы я был с тобой несчастен, это был бы не я, а мой тупой двойник, – он фыркает, целует ее в макушку не демонстративно, скорее привычно, мягко. – Через десять минут можно будет идти обедать. Надеюсь, девочки к тому времени придут.
Значит, до тех пор ей надо все выяснить, думает Саша. Вот только можно ли расспрашивать дальше об этом, если рядом Александр Васильевич сидит? Что при нем можно спрашивать, а что нет? С другой стороны, он уже столько лет муж ведьмы, ну чего он может не знать?
– Мне с Шурой повезло, – говорит Ирина Владимировна, поймав ее взгляд. – Не всегда между ведьмой и подходящим ей мужчиной есть чувства. Некоторым из нас приходится выбирать, останутся они рядом с ним и будут удерживать его без любви ради своей магии, или не будут врать ни себе, ни ему. Этери помнишь?
Этери Георгиевну забыть сложно, Саша думает, особенно учитывая что видятся они не так редко, чтобы это произошло. Верховная ведьма дружественного ковена, довольно жесткая, но при этом искренне заботящаяся о всех своих подопечных, растящая дочь – не потому ли нет у Дианы отца? Ирина Владимировна кивает в ответ на ее вопросительный взгляд.
– Этери не повезло. Первый мужчина, который ей подходил, был женат, и она решила не уводить его из семьи. Со вторым было то же самое, но в результате короткого романчика она забеременела. А третий ее попросту не любил, и она решила, что не будет удерживать его рядом с собой и лгать и себе, и ему, даже ради собственной магии. Я благодарна Матери за то, что мне не пришлось делать этот выбор.
– Мне... – Саша останавливается на миг, чтобы подобрать нужное слово, – жаль. Что у нее так все получилось.
– Если бы она тебя сейчас услышала, – Ирина Владимировна щурится смешливо, – обиделась бы безумно. Этери не любит, когда ее жалеют. Сильные люди этого вообще не любят. Им и не нужна жалость, ты это в какой-нибудь момент поймешь, по себе или по другим. Они и без этого справляются.
Не то чтобы ей часто хотелось пожалеть сильных людей, думает Саша. Обычно поддержка нужна была ей, как младшей, как наименее опытной, как меньше других знающей, и как-то она даже не обращала внимания на то, что в поддержке этой не было жалости. Может быть, если бы она была, она бы это почувствовала, как знать? В любом случае, жалость она отбрасывает. В сухом остатке – сочувствие и восхищение тем, как эта женщина сумела не сломаться, и она правда не знает, чего хочет больше – быть такой же сильной, или никогда не оказываться лицом к лицу с необходимостью таковой быть.
– Я надеюсь, – почти эхом ее мыслей звучит голос Ирины Владимировны, – что тебе никогда не придется выбирать между своими желаниями и честностью. Какой бы сильной ты ни была, но это выбор между двух зол, и, выбрав одно, ты наверняка будешь страдать от отсутствия другого. Неважно, что в итоге ты предпочтешь, исход будет тем же.
– Я верю, что Мать не будет так жестока, – отзывается Саша негромко. Ей хочется на это надеяться, потому что она почти вздрагивает от мысли о том, что когда-то ей придется выбирать. Потому что когда-то она привязала себя и свои эмоции к Ване, и не уверена, что это обратимо. Она плечами ведет, будто стряхивая с них неудобные мысли, и почти заставляет себя вернуться к тому, с чего они начали. – И все же, Ирина Владимировна, вы сможете рассчитать мне благоприятные даты?
– Начиная с какой? – взгляд у Верховной цепкий, будто она пытается в голову влезть, но у нее это каждый раз, как она сосредотачивается на чем-то, так что уж на этот счет Саша не переживает.
– С моего семнадцатилетия, – она не думает долго, прежде чем ответить. Уже думала об этом, раньше, и не раз. Лучше, думает она, знать все правильные дни, и подстраиваться под них, чем потом быть вынужденной либо ждать, либо спешить из-за собственного недосмотра. – На год, если это возможно. За год многое может произойти. Может, все-таки соберусь сказать Дане.
Она не уверена, что ей не кажется неверие в улыбке Верховной. Она также не уверена и в том, что оно ей кажется. Некогда особо разбираться, когда со стороны прихожей доносятся радостные голоса, когда Соня разглагольствует о том, что почти свалила Настю в снег, а Настя перебивает ее громким «размечталась!», и улыбка сама собой наползает на лицо, несмотря ни на что. От них обеих пахнет последним снегом этого года, когда они вихрем влетают в комнату, кидаясь ей на шею с разных сторон, холодными руками за шею ее обнимают, холодными губами прижимаются к щекам, и на какой-то момент Саша позволяет себе поверить, что они могли бы быть ее младшими сестрами на самом деле. Ковен это семья, говорит постоянно Ирина Владимировна, и нет ничего дурного в таких мечтах. Нет ничего плохого в том, чтобы радоваться этой эмоциональной близости, этому родству пусть не генетическому, но магическому.
– Жрать хочу, умираю, – Соня от нее отрывается, улыбается широко. – Запах такой, что я готова все сама съесть. На вкус тоже так же хорошо будет?
– Если нет, я тебе в голову влезу, и будет, – грозится Настя шутливо: улыбка выдает ее несерьезность. Настя у них, как выяснилось, иллюзионистка, не из тех, кто кроликов из шляпы достает, а из тех, кто может человеку внушить то, что захочет, пусть и ненадолго. Пока ненадолго, а там как знать? Ирина Владимировна с ней так и не поделилась тем, что увидела тогда, на поляне, когда они за руки взялись, но глаза ее подозрительно блестели после этого, а с лица никак не сходила улыбка, и оставалось надеяться лишь на то, что это правда было что-то хорошее, как Саша думала. – Давай, поешь и наберешься сил, а потом я тебе все равно отомщу за то, что ты меня извалять пыталась, вот увидишь!
Саша не уверена, что, представься возможность, она смогла бы хоть одну из них извалять: они младше нее, но ей иногда кажется, что сильнее. Они втроем толкаются бедрами в шутку, пока руки моют, Соня оказывается в середине и в какой-то момент шлепает их по плечам полотенцем наигранно-недовольно, и неудивительно, что быть частью этого всего ей нравится. Это отвлекает, это позволяет поверить в то, что она важна. Ей, в конце концов, всегда нужно подтверждение этого. Девчонки задают ей десятки вопросов, когда они наконец-то оказываются за столом, вроде того, готова ли она к равноденствию, до которого пару недель осталось, и сложно ли в одиннадцатом, и как там дела с платьем, которое Ваня ей шьет... Она тарелку от себя отодвигает, наевшись, и натыкается на изумленный взгляд Александра Васильевича.
– Невкусно? – спрашивает он, и в голосе его звучит что-то, похожее на беспокойство. Саша улыбается в ответ. Его надо успокоить, это она знает, в этом уверена – в конце концов, он зря беспокоится. – Может, что-то другое хочешь?
– Нет-нет, спасибо, – она головой мотает, может быть, даже слишком резко, потому что пару прядей тут же падают на лицо и лезут в глаза. – Я просто наелась. Все очень вкусно, правда.
– Наелась? – недоверчиво тянет Ирина Владимировна. Они смотрят на нее, осознает Саша, все четверо, хмурятся то ли сердито, то ли непонимающе, и от этих взглядов ей хочется куда-то спрятаться, хотя ничего такого она не сделала. – Когда ты ела-то в последний раз, солнце мое?
Вчера, понимает она, и не намного больше, чем съела сейчас, и ей почему-то не хочется об этом говорить. Впрочем, и не нужно – ее молчание говорит само за себя, судя по тому, как мрачнеет Ирина Владимировна, как встает со своего места и обхватывает ее запястье. Ей не остается ничего, кроме как подчиниться и пойти за ней в комнату. С ее запястья ладонь перекочевывает к ее пальцам, Ирина Владимировна глаза прикрывает, и ее почти привычно обжигает коротко, будто от электрического разряда. Только обычно она это чувствует тогда, когда пытается кого-то другого прощупать. Не когда прощупать пытаются ее. И когда Верховная коротко, но заковыристо матерится, она понимает, что что-то не так. Серьезно не так.
– Кто тебе сказал, – вкрадчивым тоном осведомляется она, – что можно к себе так относиться? С каких пор ты перестала нормально есть?
– С солнцестояния примерно, – отзывается Саша робко. Верховная матерится снова.
– С солнцестояния. С тремя ведьмами рядом. С семьей. И никто не заметил! – она выдыхает раздраженно, но раздражение это явно не на нее направлено. Уже легче. – Дай угадаю, ты решила, что некрасивая и недостаточно хорошая для чего-либо, и тебе сказали, что перестать есть будет лучшим решением?
– Я же не перестала, – возражает Саша. – Я просто...
– Ты просто, – вздыхает Ирина Владимировна, – забила на себя. И мы тоже хороши, шестнадцатилетнюю девчонку доверили самой себе. Я позвоню Лене и скажу, чтобы она следила за твоим питанием.
Взяла и переполошила всех, думает Саша, пряча глаза. Ну что плохого в том, чтобы есть меньше? В конце концов, она даже стала лучше выглядеть, это разве плохо? Но когда вечером Александр Васильевич подвозит ее до дома, чувство вины уже захлестывает ее с головой, тщательно взращенное и выпестованное внутри за целый день. И у калитки ее встречает не тетя Лена и не дядя Андрей, а Ваня, с этим его волнением на лице, с выражением таким же, как когда она два года назад упала на катке, столкнувшись с какой-то девчонкой, и не могла встать. Сейчас он точно так же обнимает ее, прижимая к себе, и бормочет негромко такие выражения, за которые тетя Лена его бы за уши оттягала. Не в ее адрес.
– Пожалуйста, – говорит он, наконец, отпуская ее, – не делай так больше. Я подслушал мамин разговор...
– А подслушивать нехорошо, – смеется она в ответ, кулачком его в бок пихая. Он, впрочем, даже не морщится, лишь смеется тоже.
– Обещай мне, что будешь есть нормально, – требует он. Нормально в его понимании, думает она, это в пару раз больше, чем сейчас. Впрочем, Ирина Владимировна ей уже поездила по мозгам и дала понять, что да как – и она кивает. Он, в конце концов, прав. – И не будешь заставлять меня волноваться.
Ей правда не хочется его волновать, вот почему она кивает снова. Но, когда она утыкается ему куда-то в шею лицом, когда он снова ее обнимает, она думает, что это приятно – знать, что он волнуется.