Глава 18
21 июля 2019 г. в 12:00
Алинка рядом с ней стоит, руки над огнем вытянув, и шепчет старые молитвы, старше чем этот лес, старше чем она себе может представить. Не так много случаев, когда несколько ковенов могут сойтись вместе, но Купала один из них — тут с ними и Этери Георгиевна со своими девочками, и даже Татьяна Анатольевна, старшая из всех знакомых ей ведьм, когда-то обучавшая магии всех старших на этой поляне. Они не разбиваются по принадлежности — смешиваются тут же, идут туда, куда им хочется, становятся рядом с теми, с кем хотят. Знают, когда солнце зайдет, когда купальская ночь начнется, у них будет время пообщаться. Знают, когда ты рядом с кем-то, кто тебе симпатична, тебе легче со своей магией справиться и перенаправить ее куда надо. Поэтому по обе стороны от нее Соня и Алина, около Сони Настя стоит, по другую сторону от Алины Женя, и далее, и далее — у них несколько костров, и они в несколько кругов стоят.
— Мать-богиня, — шепчет Саша, не прислушиваясь к другим, но зная, что они в этот же момент те же слова произносят, — дай мне силы защитить то, что мне дорого. Дай мне терпение пройти через то, что мне уготовано. Дай мне мудрость, чтобы принимать правильные решения.
Горячий воздух обжигает пальцы, но она упрямо удерживает руки на месте. Купальский костер им не повредит. А если и вдруг, тетя Ира — уже почти получается ее так называть — поможет ей вылечиться. Лечить себя всегда сложнее, и хорошо, когда рядом есть еще хоть кто-то, кто может сделать то же самое.
— Позволь мне славить тебя, Мать-богиня, — шевелятся ее губы почти беззвучно, одновременно с шепотом других ведьм. — Одари меня своей милостью.
Им не нужны команды и не нужны напоминания для того, чтобы за руки взяться. У Сони ладошка шершавая, у Алины холодная, несмотря на огонь, и Саша глаза прикрывает на чуть более долгий миг, чем собиралась, сосредотачиваясь на ощущениях. А когда она их открывает, солнце касается горизонта, и костры дружно выбрасывают в воздух снопы искр.
У них есть время, пока солнце не зайдет совсем, и Алина ее обнимает, стоит их ладоням расцепиться. Они больше месяца не виделись, пусть и живут не так далеко, потому что у Саши были экзамены, и подготовка, и подача документов, и прочая волокита — ей очень жаль, что так все получилось, но прошлого не изменить, и зачем на сожаления тратить время, если вместо этого можно Алинку обнять? Та к ней прижимается доверчиво, ну будто дитя малое, будто не на пару лет младше, а на весь десяток. Саша даже если всерьез призадумается, вряд ли сможет сказать, что ей это неприятно — она и не собирается.
— Хватит переживать так, — Алина на нее взгляд поднимает и улыбается открыто. — Все будет хорошо, вот увидишь.
Больше от нее требовать смысла нет, Саша знает. Алина не видит будущее пока что, а лишь чувствует его эмоционально и может сказать, как все обернется. Ей не верить смысла нет — если она говорит, что все будет хорошо, значит, к ее, сашиному, будущему прислушалась и почувствовала в нем ее довольство. Только вот насколько скорое это будущее? Мысли ее не успокаиваются, напротив, бурлят все ярче и беспокойнее, и взять себя в руки необходимо, но знал бы кто, как сложно!
— Все будет хорошо, — повторяет она следом вслух, выдыхает медленно. Что именно будет хорошо, и когда, и в чем, и как выразится это хорошо, ей неизвестно, но хочется верить. Алые отблески от солнца и от огня на их лицах пляшут, раскрашивая их безумными светотенями, и она знает, что время почти подошло. – Давай ты к нам послезавтра придешь? Мы чай вечность уже не пили. Заодно и поговорим, сейчас, сама видишь, некогда уже.
— Кстати насчет некогда, — Соня куда-то под руку ей подлезает под взглядом Насти, которая улыбается и головой качает, но тоже прислушивается внимательно, — сейчас-то что будет?
— Через костер сигать будем, — смеется из-за ее спины теть Наташа. — Слышала о такой традиции?
— Слышала, — Соня кивает в ответ, Настя с Алинкой следом. — А мы разве сможем? Купальскими кострами же, говорят, ведьм вычисляли, ведьма через него, типа, прыгнуть не может…
— Фигня это все, — теть Наташа фыркает, плечами передернув, рыжие волосы кажутся почти кроваво-красными, и это зачаровывает невероятно. — Смотри и учись, ребенок.
Подол своего балахона она подбирает, открывая кажущиеся по-подростковому острыми коленки — в возрасте за сорок это кажется необычным, но Саша давно удивляться старшим ведьмам разучилась — и подмигивает им. А потом — девчонки дружно и восторженно выдыхают — через костер прыгает легко и будто бы даже не особо стараясь. Саше смешно от их восторга: она в первый раз такой же была. У всех, в принципе, примерно та же реакция обычно, когда они узнают, что им предстоит, и ей нравится за этим наблюдать. Правда, в этом году новеньких больше, чем обычно. Сколько их будет в следующем? А тетя Наташа с другой стороны костра им машет, улыбаясь хитрюще, мол, давайте, кто следующая?
— Обычные девушки, — говорит рядом тетя Лена, — через купальские костры прыгали с любимыми, чтобы узнать, суждено ли им вместе. Но ведьмы на гораздо большее могут повлиять. Нам не нужно прыгать через костры с кем-то еще, если мы того не захотим.
Саша бы не отказалась, на самом деле, вот только кто ей позволит-то? Да и зачем ей задавать вопрос, если она уверена, что знает ответ? Ладно бы еще положительный, такие обычно приятно просто слушать, но нет, даже в этом ей не везет. Мысли эти, определенно, надо из головы выбросить, вытащить, выжечь — она свой подол поднимает так высоко, чтобы не мешался, и отходит на пару шагов, прежде чем разбежаться и прыгнуть. Костер плюется искрами, она на какой-то миг боится, что сейчас загорится, но нет — вот кожу обжигает жаром, а вот ступни на краткий миг почти болью пронзает, когда она по другую сторону приземляется. Темнеющее небо загорается звездами понемногу, будто бы где-то там, далеко, тоже зажигают костры, и она на миг останавливается, голову задрав, и смотрит туда. Вдаль.
— Не спи, замерзнешь, — Настя, следом за ней прыгнувшая, ее за плечи ловит и в сторону тянет, смеясь. Купала — не время для серьезности, если ты делами особо важными не занимаешься или не молишься Матери, и за смех их никто ругать не станет, пусть и смеются они на поляне, где обычно самые серьезные ритуалы происходят. — Не засыпай прямо тут, Саш. Дома спать будешь.
На поляне они сегодня не до утра, всего лишь на несколько часов. Многие другие важные дни начинаются от рассвета и следующим же заканчиваются, но Купала не среди них. От заката до заката — и сейчас кто-то, может быть, поспешит взять за руку кого-то другого и повести в лес, искать цветок папоротника.
— А если парень и девушка папоротник находят, что тогда? — спрашивает она вслух. Тетя Наташа смеется, по носу ее щелкает.
— Им больше не наливают, — парирует она. — Ну ты что, в самом деле, веришь в такие сказки?
— Ну да, ведьмам в сказки верить не стоит, — фыркает Настя рядом. С той стороны от костра уже примеривается, чтобы прыгнуть, Алинка. — Сказки нереальны, магии нет, и вообще.
— Не паясничай, — тетя Наташа щелкает и ее по носу, но ее внимание тут же от них уходит. — Алина, ты там вечность будешь копаться? Если ты всегда такая медленная, то я не знаю, как тебя Этери терпит.
— Так и терплю, — отзывается Этери Георгиевна от другого костра, кулаком грозит шутливо, улыбка на ее лице широкая, даже не оставляющая сомнений в том, что это не всерьез. — Мой ковен, мое дело, не гони на девочку, Наташ.
— Ой все, — теть Наташа отмахивается, в глазах ее смешливые искорки, облаком апельсинового запаха ее обволакивает — сосредотачивается, выпускает, направляет в небо. Им не нужен дождь ни сегодня, ни завтра, как и всегда, когда их ждет очередной ритуал. Как недавно было на солнцестояние, как было до того на другие праздники, один за другим, один перед другим. Саше нравится за этим наблюдать, ей нравится видеть, как подчиняется природа, как меняется мир по требованию ведьм.
Если бы они все решили изменить мир, они бы смогли это сделать. Безумными усилиями, и кто знает, какую бы им пришлось заплатить цену, но они смогли бы — не их ковен, не те они, что сейчас на поляне, а больше, намного больше, все ведьмы всего мира. Но… нет. Просто нет. Кто обещает, что изменив что-то, ты не заденешь что-то иное? Ведьма может приворожить мужчину, если согласна на то, что он никогда не будет любить ее по-настоящему, может изменить погоду или вырастить, дерево за деревом, лес — ведьма может, на самом деле, немало, но сложно найти ту, кто захочет вмешиваться в чужие жизни постоянно, кто захочет поменять весь мир. Сложно найти не одну такую, а целую группу. Да мало ли их, этих сложностей? Саша их сложностями не считает.
Саша считает сложностью то, что ей, когда она из леса возвращается, не удается уснуть. Они в дом входят уже за полночь, но за окном разгораются краски рассвета, когда она устает ворочаться в своей постели. Ткань сарафана тонкая, легкая, почти не ощущается на коже, под босыми ступнями холодные доски пола, и воздух утренний прохладен — это пока что. Июльское солнце скоро раскалит все, но пока что оно еще даже не оторвалось от горизонта, еще даже не высушило росу, и ей надо успеть по ней пройтись, умыться ею, раз уж она в это время не в постели. Ноги промокают сразу же, она наклоняется, проводя ладонями по мокрой траве, касается лица, плеч, шеи, оставляя на коже влажные следы, и дышит ровно, спокойно, считая, чтобы уж точно не сбиться.
А когда разворачивается, всего в нескольких шагах от нее Ваня стоит. Под глазами его темные круги, и сам он взъерошенный и встрепанный, и усталым кажется, но на лице его почти восторг, от которого она смущается, от которого ей спрятаться хочется. Спрячется ли? Нет, она все-таки не ребенок — она на месте остается, смотрит почти с вызовом.
— Я уж думал, к нам рассветная фея наведаться решила, — он ухмыляется, наконец, разрывая молчание, протянувшееся между ними тонкой паутинкой, усыпанной каплями росы. — Ты чего не спишь?
— Не спится, — она плечами жмет, мол, что я поделаю, губу прикусывает на краткий миг. — Да и все равно Купала, можно найти, что делать, если очень хочется. Ты сам-то что? Опять в клуб с ребятами ходили?
Шага к нему хватает, чтобы взгляд его поймать, и от этого взгляда колени подгибаются почти. Она знает, что видит в его глазах, и видеть этого не хочет. Многое отдала бы, чтобы не видеть, вот только кто ее спросит?
— Я у Алены был, — ему, кажется, правда нужно это сказать, кому-то сообщить. Ему, кажется, все равно, что это будет значит для других. Ей ли его винить, с другой стороны, если он даже не знает, что она на самом деле чувствует? Саше кажется, она слышит щелчок, с которым все становится на свои места, и с щелчком этим обрывается что-то внутри. Она глаза прикрывает, заставляя себя дышать ровно, считать — чтобы не сбиться, но и чтобы успокоиться. Никому не будет лучше, если у нее сейчас снесет к черту все ограничители.
— Ну и славно, — губы ее растягиваются в улыбке, будто и не она улыбается, а какая-то маска. — Кофе будешь?
В турку, к кофе, падают пару горошинок черного перца, щепотка корицы, следом — звездочка кардамона, от которой горький вкус остается на языке, не потому что она ее пробует, а потому что собственные эмоции почему-то читаются так, как если бы она хотела этого. Ревность. Обида.
То, на что она права не имеет.
И кофе тоже горчит в итоге, когда она его пробует, поддавшись порыву, прежде чем перед Ваней чашку поставить. Хочется его выплеснуть куда-нибудь наружу, сварить новый, но Ваня уже обхватывает чашку обеими руками, глоток делает и глаза прикрывает. Плохо?
— Вкусно, — бурчит он почти неразборчиво. Сонный. Еще бы ему сонным не быть, думает она, наверняка всю ночь не спал, как и она, только по совсем другим причинам. — Как ты умудряешься его всегда таким вкусным варить, Сань?
— Секрет, — она смеется, плечами пожимает, мол, мало ли что я там делаю такого, какая разница? — Главное что тебе нравится.
Ваня выглядит так, будто собирается что-то сказать, но передумывает. Это, думает Саша, хорошо. Пусть. Она его коротко обнимает, прежде чем из кухни выйти, и в макушку целует, пользуясь тем, что он сидит. Так бы ей ни за что не дотянуться. Это как ее метка, приходит ей почти злая мысль. Знак того, что они друг от друга никуда не денутся. Пусть он даже любит не ее, но она все равно есть и будет в его жизни.
Ей впервые, кажется, не жаль, что она тогда надела ему на голову свой венок и позволила ему сделать то же самое. Пусть по незнанию — не жаль. Скорее всего, это пройдет, и она будет чувствовать вину еще и за эти эмоции, но не сейчас. Сейчас ее ревность слишком сильна и она не в силах ее победить. Саша скидывает сарафан, закрыв за собой дверь в комнату, но засыпает лишь после того, как слышит шаги к соседней комнате, после того, как Ваня закрывается у себя. Ненадолго.
— Просыпайся, солнышко, — тетя Лена по волосам гладит, будит аккуратно, и Саша не сразу понимает, что уже не спит. Сознание возвращается не рывками, а медленно и постепенно, давая свыкнуться с тем, что происходит. Например, с тем, что солнце уже высоко, и она наверняка часа четыре проспала, если не больше. — Нам к реке надо, а потом поспишь еще.
К реке не обязательно идти прямо сейчас, день долгий, но не факт, что вечером там будет пусто, а днем наверняка будет жарко. Саша не уверена, что рада тому, что тетя Наташа дождь отогнала — как знать, вдруг был бы теплый летний ливень? Деваться, впрочем, некуда — балахон, пропахший дымом от костра, висит на спинке стула, готовый к тому, чтобы она снова его надела. Раздеваться на берегу неудобно и неуютно будет — она белье с себя снимает тоже, прежде чем одеться в белое. Никаких резинок, узлов и застежек — ничего. По всем правилам. Мужчинам можно, чтобы как-то удержать на себе штаны, не более.
Мужчины тоже идут с ними. Точнее, она с ними идет — раньше они, девчонки, собирались вместе у реки, небольшой толпой, позволяя старшим ведьмам позаботиться о своих мужчинах. На этот раз тетя Лена берет ее с собой, и она правда не представляет себе, почему бы ей и не пойти. На подоконнике — собранные со вчера цветы, она вазу ладонями обхватывает, щедро делится силами, оживляя их, и лишь когда расправляются лепестки васильков, когда полынный запах снова комнату наполняет, когда ромашка головки снова поднимает, она их из вазы достает и со стеблей воду стряхивает аккуратно за окно. Ей нужно сплести себе венок. Как на Купалу без венка? Теть Лене не обязательно, она замужняя женщина, Ване и дядь Андрею и вовсе не надо, разве что если они сами захотят, но ей без этого никуда. Раз-два-три, раз-два-три, стебли сплетаются послушно, венок пышный, цветы наверняка в волосах путаться будут, но и пусть. Она в зеркало даже не смотрится, когда косы расплетает и венок надевает — какая разница, как она выглядит? По собственным ощущениям, никто от ужаса при виде нее умереть не должен, а значит, все нормально. Ваня, конечно, постоянно твердит, что она красивая, но ох уж его чертова эстетика…
Ваня на пороге обнаруживается, когда она дверь распахивает, рука его поднята, чтобы постучать, и вид растерянный совершенно, потерянный, будто что-то произошло и он теперь не знает, что делать и куда деваться. Где-то внутри рождается желание его задеть, поддеть как-нибудь, чтобы посмотреть, что он скажет и как среагирует. Саша молчит, только брови чуть приподнимает — что, мол?
— Мама за тобой послала, — объясняет он. Логично. Саша кивает, за руку его цепляется и сама его во двор тащит — он выглядит так, будто сам не дойдет, все еще сонный, явно не выспавшийся, но явно пытавшийся привести себя в порядок. На это, прикидывает она, времени должно было бы уйти примерно столько, сколько у нее на все ушло, наверняка тетя Лена сразу к нему заглянула, как от нее вышла. Она уже во дворе стоит, голову запрокинув и лицо подставив солнцу, и этой картиной залюбоваться можно. Саша и любуется те несколько секунд, пока ее не замечают.
— А вот и наша пропажа, — дядя Андрей улыбается широко, целует ее в макушку, за плечи приобняв, и демонстративно нос трет. — Если я расчихаюсь, виноват твой венок, Сашунь.
— Если ты расчихаешься, будешь пить отвары и я Иру позову, — грозится тетя Лена смешливо. Они все посмеиваются — тетя Ира очень заботлива, но не упускает случая поворчать на тех, кого ей приходится лечить не по какой-то неприятной случайности, а по их собственной глупости. Как-то раз она Ване неделю припоминала, помнит Саша, что он без шапки ходил и простудился в итоге. Сама Саша тоже лечить может, и делает это при необходимости, но тут, думается ей, дело не в том, может ли она, а в том, чтобы пристыдить их мужчин. Она «своими мужчинами» Букиных называет спокойно даже вслух, разве что смеется с тетей Леной — дядя Андрей стал для нее почти отцом за эти несколько лет, а Ваня ей правда как брат.
По крайней мере, она пытается всех в этом убедить. Вдруг и себя получится? Другие-то верят.
До реки недалеко — днем, под солнцем, можно срезать через лес спокойно, никакая нечисть не вылезет, да и кто посмеет к двум ведьмам полезть? Река серебрится в солнечном свете чешуей изворотливой рыбы — там сверкнет, тут вспыхнет, будто и правда места себе найти не может — и вода наверняка прохладная. Они разуваются, Ваня и дядя Андрей футболки стаскивают — пора входить. Не то чтобы было срочно, но какое-то время это все-таки занимает, и займет наверняка больше, чем обычно, учитывая то, что сегодня ей придется не только за себя просить, но и за Ваню, и не хотелось бы заставлять старших долго ждать на берегу. Камушки почти гладкие под ногами, теплые, быстро на солнце согревшиеся — Саша аккуратно ступает, чтобы не попался острый, смотрит внимательно, и вздрагивает, когда ладонь ее запястье обхватывает. Неожиданно.
— Напугал, — ворчит она, взгляд на Ваню поднимая. Он улыбается будто виновато, а будто и хитро и еще как-то, и ее отпускает, позволяя его за руку взять.
— Я думал, в воду надо вместе заходить, разве нет? — парирует он. Она фыркает. Все-то он знает.
— Надо. Но мы еще даже не на кромке, — сложно сдержаться, чтобы язык ему не показать, но она справляется. — Пошли.
Вода и правда холодная, и легче было бы разбежаться и нырнуть, но что тогда с венком делать? Да и заходить особо далеко не стоит. Саша идет медленно, но упорно, вода обнимает лодыжки, потом доходит до колен, поднимается к бедрам, тянет за намокший подол, закручивает его вокруг ног, обвивает промокшей тканью талию. К Ване развернувшись, стоит по грудь в реку войти, она его вторую ладонь своей обхватывает и прикрывает глаза, сосредотачиваясь, пропуская свою магию через него, впуская в него, так глубоко, что кажется, почти можно коснуться того, что в нем дремлет и никогда не проснется — он ведьме сыном приходится, не дочерью, и на пробуждение магии рассчитывать не стоит. На языке вкус кофе, такого, как она ему варит, и она жмурится, на этом вкусе сосредотачиваясь, прежде чем глаза открыть и его взгляд поймать.
Электричеством по всем кровеносным сосудам собственная магия разбегается, шепот заглушается шумом несильного, а все же течения. Раз за разом, раз за разом, сплавляя в одно ладони, кожу к коже приплавляя, плоть к плоти, пока силы, кажется, не кончаются — и собственное сердце отдается диким, напуганным стуком в ушах, когда через сплетенные пальцы волной энергия приходит будто из ниоткуда. Не из ниоткуда, нет, вот он, источник, стоит перед ней, хмурится обеспокоенно, но молчит. Ей тоже не стоит ничего говорить, по крайней мере, пока что — ритуал еще не окончен. Не стоит его прерывать только потому, что произошло что-то неожиданное, что-то ей непонятное. Потом разберутся, потом она спросит у теть Лены, что это значит, или у теть Наташи, или, может быть, у теть Иры — не сейчас. Сейчас надо закончить начатое, сейчас надо успокоиться и заставить себя поверить в то, что все в порядке.
Точно ли в порядке? Точно, понимает она, когда уже привычное тепло растекается по коже, ни с чем не сравнимое. Ее просьбы услышаны, если это случилось, знает она. Отданная ею сила принята и вернется многократно.
И Ваня все еще держит ее за руку, когда она свой венок с головы снимает и отпускает по течению.