Ever since we met

      — Я хочу увидеть родителей.       На нее смотрят так, будто она ляпнула что-то не то, например, призналась, что подвешивает кошек за хвосты на верхние ветки деревьев на пару суток или любит пиццу с ананасами. Саша опускает голову, утыкается взглядом в собственную чашку с чаем: ну надо же было за обедом такое выдать. Ей сейчас все скажут, какая же она глупая, и какую ерунду несет, и вообще что ей может быть нужно от людей, с которыми она уже почти шесть лет не виделась ни разу, а общается от силы раз в месяц? Нужно. Что, она и сама не знает.       — Сама же говорила, что прошлое отпускать нужно, — фыркает, отмерев первой, Настя. Они тут все три, у тети Иры и дяди Саши дома — Букины и Бобрины, как каждый год, укатили на гастроли, на этот раз пораньше. Ваня мог бы остаться дома, но вот он, тоже тут, разве что смывается иногда на свои свиданки, от которых ей обидно безумно. А комнат в доме на всех хватает, особенно если учесть, что ночуют они втроем в одной постели, потому что Настя и Соня обычно у нее под боком устраиваются, с обеих сторон ее подперев, прежде чем засыпают. Она права, и не поспорить — только вот что делать, если все равно желание-то никуда не девается?       — Говорила, — соглашается Саша. Попробуй тут не согласиться, особенно когда тебе правду говорят. — Но я очень хочу не догадываться, почему они от меня отказались, а чтобы они мне сами это сказали. Даже если они начнут брызгать меня святой водой или попробуют позвать милицию.       — Ты уверена, что справишься? — теть Ира явно беспокоится, это видно по ее лицу, но и без этого можно понять по ее голосу, насколько она волнуется по этому поводу. Волнуется за нее. Как всегда. — Ты же знаешь, Сашунь, я не хочу, чтобы что-то произошло плохое.       В книгах, думает Саша, что-то подобное было бы ложью. В конце концов, в книгах, когда ведьма забирает ребенка у родителей, это обычно похищение, и ни одна ведьма не захочет, чтобы потом ребенок с родителями встречался. Но они не в книге, это во-первых, а во-вторых, она чувствует, что тетя Ира ей не лжет. Любая ведьма так может, если сконцентрируется и попытается понять — ей ложь оставляет на языке стойкий привкус пепла. Нет, о ней и правда заботятся, за нее и правда волнуются. Даже Ваня, который молча смотрит на нее через стол, про чай будто бы позабыв. Саша напоминает себе, что ей надо поговорить с тетей Ирой о том, что на Купалу было — напоминает вот уже неделю. Надо бы собраться и все-таки спросить ее, в чем может быть дело. Тем более что других старших ведьм все равно тут нет, уехали три дня назад, а остальных из ковена спрашивать как-то и не хочется. Зачем, если их Верховная может ей намного лучше объяснить?       Тем более что их Верховная смотрит на нее так, будто знает, о чем пойдет речь, когда после обеда сидит в своем любимом кресле с вышивкой в руках. Саша мнется, прежде чем все-таки сесть напротив, руки на колени положив — прямо-таки классическое воплощение послушности и воспитанности. Не факт, что ей это не потребуется, учитывая о чем она собирается расспрашивать. Вдох, выдох, новый вдох, глубже на этот раз — пульс улетает куда-то в неизведанные дали, не желая замедляться.       — Проблемы с магией? — тетя Ира первой все-таки спрашивает, и за это Саша ей благодарна. Сама она наверняка не знала бы, с чего начать. — Или вопросы?       — И то, и другое, — признается она, голос сложно удержать, как и лицо. Она держит. — На Купалу было что-то очень странное. Я силы не рассчитала, раньше же только для себя все делала, а в этот раз была с Ваней. И в какой-то момент я просто не смогла удерживать магию, а потом…       — А потом силы появились и ты как будто через Ваню потянула магию, — дополняет тетя Ира, улыбается довольно и хитрюще, будто она какую-то шалость замышляет. Саша глаза вскидывает, хмурится недоуменно.       — Откуда вы…       — Знаю, — тетя Ира хмыкает. — Классический пример. Поздравляю тебя, Сашунь, Ваня — твоя потенциальная половинка.       В груди, кажется, дыру проделали, иначе откуда резко взялась такая пустота? Саша вдыхает раз, другой, третий, пытаясь дышать ровно, пытаясь осознание уложить в голове. Сложно. Как — половинка?       — Разве половинку не нужно вычислять? — выдавливает она наконец, когда удается набрать достаточно воздуха для этих слов. — Я думала, это сложный и долгий процесс…       — Ну ты же не будешь брать каждого мужчину вокруг себя за руки и пытаться колдовать, — парирует тетя Ира. Логично. — А иначе ты и не поймешь, что это именно в нем дело. Это правда сложно, Сашунь.       Сложно, да. Она верит. Так оно и звучит, по крайней мере. Если бы от этого еще легче становилось!       — И что мне теперь с этим делать? — ей самой страшно от отчаяния, которое она в своем голосе слышит. Но тетя Ира улыбается спокойно, даже мягко, прежде чем отложить вышивку, и, встав с кресла, достает из ящика стоящей в углу тумбочки тетрадь, а оттуда — лист с несколькими строчками, написанными ее аккуратным почерком.       — Ничего, если тебя это смущает, — отвечает она, наконец. — Тебя ни к чему не обязывает то, что вы магически совместимы. Но я на твоем месте попробовала бы хоть как-то это использовать.       На листке список дат, и Саше не нужно долго думать, прежде чем понять, что это. И с магической точки зрения было бы правда вернее втянуть в это Ваню, но выдержит ли она? И согласится ли он? Вряд ли.       Но вечером, ложась спать в одиночестве, без девчонок на этот раз, она нащупывает этот листок под подушкой, находит его кончиками пальцев, и осознание того, что ей придется поволноваться и на этот счет, заставляет ее зажмуриться и медленно выдохнуть, отгоняя подступающее волнение. Слишком уж часто она волнуется, если уж на то пошло. Надо учиться владеть собой и своими эмоциями, вот только как?       А просыпается она без будильника и без того, чтобы кто-то ее будил — за окном светлеет, еще даже рассвет не начал разгораться. Если проснулась, уже не уснет, она знает — из постели вылезает, натягивает халатик, и к окну распахнутому подходит, чтобы полюбоваться на сереющее небо. Не успевает — два стука в дверь, потом еще три, как они с Ваней когда-то придумали для домика на дереве. За дверями он и обнаруживается, в глазах его решимость, и ей было бы страшно, знай она его хуже, а так ей просто интересно. Он и не разочаровывает.       — Если ты правда хочешь в Питер, — его голос срывается в этот момент, и ей хочется коснуться его переносицы, чтобы разгладить складки между нахмуренных бровей, — то собери то, что тебе нужно будет. Теть Ира так легко не отпустит, так что надо поехать сейчас, и к вечеру приедем. А завтра обратно.       Саша моргает раз, другой, третий, пытаясь все в голове уложить, а потом просто кидается ему на шею. Он и правда готов ради нее на такое? Она помнит, сколько надо ехать из одного города в другой — в одиннадцать ей это показалось настоящей вечностью, и она помнит, каким уставшим был отец, когда они наконец-то приехали. Ваня ее неловко обнимает, будто боится, его теплые ладони ложатся на ее спину, придерживая — одна между лопаток, другая на пояснице — и выворачиваться ей вовсе не хочется. Она и не собирается. Да ей и не приходится — он в итоге отпускает ее сам, за плечи ее разворачивает и подталкивает в комнату.       — У тебя пятнадцать минут, — заявляет он. — Можешь не причесываться, это можно и в машине сделать. Если через пятнадцать минут ты готова не будешь, мы никуда не поедем.       Десяти хватает: Саша в рюкзачок любимый скидывает самое необходимое, влезает в шорты и футболку, и пишет короткую записку, мол, уехали, ждите обратно не ранее, чем завтра. Когда Ваня снова стучит дважды и потом трижды, она уже готова — они на цыпочках прокрадываются к выходу из дома, тихо-тихо выходят со двора, и минут через десять Ваня уже открывает гараж своим ключом. Машины у него пока нет, но дядя Андрей свою оставил, и ее более чем достаточно. Ключи от машины он находит легко, заводит на раз-два — все идет замечательно.       — Это самое сумасшедшее, что я когда-либо делала, — признается Саша, когда, закрыв ворота за ними, падает на сидение и тянется к ремню, чтобы пристегнуться. Ваня смеется и руку протягивает, чтобы растрепать ее волосы.       — Поверь мне, я тоже более безумных вещей никогда не делал. Но надо же с чего-то начинать.       Над Малаховкой встает солнце, на часах еще нет шести, по радио очередная песня Би-2, которую вроде бы и не учила, а знает наизусть — Саша выкручивает погромче и подпевает, и Ваня присоединяется спустя всего пару строчек. Навигатор послушно прокладывает маршрут до Питера, один поворот, через некоторое время другой — и вот они выезжают на трассу. Ехать через Москву долго, пробки никуда не деваются даже в такую рань, и лучше обогнуть. Быстрее выйдет.       Телефон звонит через час после того, как они выезжают из области.       — Долго же они не замечали, что нас нет, — Ваня хмыкает, тянется чтобы сделать тише радио. Саша ему взгляд убийственный посылает.       — Суббота. Лето. Раннее утро. Они скорее всего только проснулись, — она плечами пожимает, прежде чем на звонок ответить. — Доброе утро, теть Ир.       — Дай угадаю, — в голосе тети Иры уверенность и немного смеха, но и обеспокоенность явно слышна, — ты с Ваней вместе.       — В Питер едем, — подтверждает она. — Раньше выехали, раньше приедем. Завтра обратно. Вы за нас не переживайте, мы разберемся сами.       — Разберетесь, конечно, — тетя Ира вздыхает. — Вы уже большие. Ты мне хоть звони иногда, Сашунь, а то на Ваню особой надежды нет.       — Только на Ваню и надежда, — поправляет она, смеется коротко. — На него и на то что он меня отвезет и привезет в целости и сохранности. Если не на него, на кого мне надеяться?       — А вот напрямую ты мне такого не говоришь, — заявляет он, когда она сбрасывает звонок после «ладно, берегите себя» от тети Иры. Ей смешно. Эта поездка, пусть и затеянная не ради веселья, ощущается почти легко. Она балетки сбрасывает, ноги подбирая, и тянется, чтобы Ваню в щеку чмокнуть. От собственной смелости и боязно, и забавно одновременно.       — Договорились, буду чаще говорить тебе, какой ты чудесный, — заявляет она. — Так пойдет?       — Не забывай еще добавлять что я самый лучший, — он смеется в ответ, не глядя находит ее ладонь и сжимает ее ненадолго. — Не забудешь?       — Не забуду, — обещает Саша. — Верни музыку, лучший в мире братец.       Гагариной она тоже подпевает, на этот раз сама, открывает окно — ветерок снаружи свежий. Ей бы хотелось как можно на дольше растянуть это путешествие и не думать о том, что ждет ее в его конце, но тут уж никуда не деться. У каждого пути должен быть свой пункт назначения, и оттягивать прибытие вечно не получится. Они одно яблоко на двоих едят, потом еще одно и еще одно, остановившись уже где-то далековато за Тверью, пьют на заправке холодный чай, жмурясь довольно и передавая друг другу бутылку. Саше кажется, она начинает понимать, почему в американских фильмах подросткам так нравится куда-то ехать — она от дороги в восторге.       Восторг, впрочем, угасает понемногу, и когда они в город въезжают, у нее руки уже подрагивают, да и петь уже совсем не хочется. Она за свой кулон цепляется беспомощно — Мать должна помочь, Мать не оставит своих детей, когда она им нужна.       Рядом с ней не Мать сейчас, впрочем, а Ваня, который дожидается, когда она вобьет полузабытый адрес в навигатор, который рядом с домом останавливается, мотор не глуша, и разворачивается к ней.       — Ты уверена? — спрашивает он, наконец. Она не уверена, больше нет, но он, похоже, не об этом. — Они могли переехать.       — Надеюсь что нет, — она жмурится беспомощно, хмурится, кусает губы — что если..? — Или не надеюсь. Я не знаю, Вань. Я хочу их увидеть, но мне страшно. Они могут меня не узнать. Они могут не хотеть меня узнавать. Они могут меня узнать и именно поэтому не впустить в дом и не захотеть со мной разговаривать. Я не знаю.       Мотор заглушив все-таки, Ваня поворачивается к ней и протягивает руки. Она с готовностью ныряет в его объятья, заставляя себя успокоиться и не нервничать. В конце концов, они уже тут. Без плана, ничего не продумавшие, но тут.       — Что мы будем делать, если их тут нет или если они не захотят общаться? — бурчит она куда-то ему в плечо. Он ее по голове гладит в ответ, вздыхает негромко, как каждый раз, когда что-то идет не так.       — Погуляем по городу, раз уж мы уже тут. Попробуем найти где переночевать. Если не найдем, у нас есть машина. Утром поедем обратно. Звучит несложно, правда?       Звучит оптимистично, думает Саша. Впрочем, Ваня тот еще оптимист, явный и нескрываемый. Она себя заставляет глубоко дышать и отстраняется, наконец. Рюкзак на спину, балетки на ноги — от первого же шага наружу немного кружится голова, но это от волнения. Этот путь она смогла бы проделать с закрытыми глазами. Домофона нет, и это, надеется она, к лучшему. Лестница. Дверь в квартиру. Она жмет на кнопку звонка, стоит ему остановиться за ее спиной, и замирает. Что дальше? За дверью голоса и шаги, она пальцы сцепляет, сжимает до боли — а потом дверь открывается.       — Мам? — выпаливает она. Женщина по ту сторону порога выглядит сонной и усталой, но это не меняет ее внешности. Это ее мама, она могла бы узнать ее из сотни, может даже из тысячи — и ее мама поднимает на нее взгляд, а глаза ее расширяются от шока. Не ожидала.       Не хотела видеть?       — Сашенька? — мамин голос чуть охрипший, но срывается он явно не поэтому. На спине, между лопатками, ванина ладонь почти привычно, и это, по идее, должно помочь взять себя в руки, только вот помогает мало. Да и неоткуда — это между ними, это семейное, если она вообще все еще имеет право назвать своей семьей этих людей, эту женщину. Но мама всхлипывает, и звук этот настолько нереальный, настолько неожиданный, что Саша не может к ней не шагнуть, прямо в распахнутые объятья. Она понимает, что плачет, далеко не сразу — только когда отстраняется через несколько секунд и видит мокрые пятна на маминой футболке там, где уткнулась лицом.       Ей бы надо держать себя в руках, но что делать, если не получается? Что делать, если все ее попытки держать лицо разбились о реальность слишком легко? Папа возникает в дверях почти сразу, стоит маме его позвать, обнимает ее так крепко, что почти больно становится ребрам, и оба почти утягивают ее в квартиру, но она высвобождается и Ваню за руку хватает.       — Мам, пап, — она так давно эти слова не говорила, что они странными кажутся для нее, — это Ваня. Если бы не он, я не знаю, как бы добралась, и вообще как бы эти несколько лет жила.       — Огромное за это спасибо, — папа Ване протягивает ладонь, мама просто кивает, мол, полностью согласна, и глаза утирает. — Заходите, ну, чего мы на пороге-то стоим, как в каком-то «Жди меня», ей-богу.       Ваня на нее смотрит так, будто не может понять, чего она от него хочет, когда она его тянет за руку за собой, и с места не сдвигается.       — Саш, — шепчет он таким тоном, будто пытается прописную истину ребенку объяснить, — это твоя семья. Вы будете говорить сейчас о важных для вас вещах. Ну куда я там? Зачем я там? Мешать вам? Я в машине посижу.       — Ты тоже моя семья, — шепчет она яростно в ответ: вот ведь упрямый дурында. — Никакого «посижу в машине» я даже слушать не хочу, понял? Что, довез меня до дверей, а дальше пинок под зад, и вперед? Если ты сейчас со мной не зайдешь, я решу, что ты меня вез сюда в надежде на то, что я останусь с родителями и тебе никогда больше не придется со мной возиться. И не факт, что буду неправа.       Она не уверена, что это поможет, но когда она тянет его снова за руку, он послушно шагает за ней.       Квартира почти такая же, какой она ее запомнила, разве что обои переклеены да мебель кое-где другая. Они на кухню проходят, мама чайник ставит, Саша ладонью по столу проводит — тот, который она помнит. Дерево обычно отзывается на ее прикосновения, но от этого стола не стоит ожидать слишком многого, и все же даже это касание пробуждает воспоминания и эмоции. Она обещает себе, что забудет это все, если, несмотря на приветствие, окажется, что им не рады тут.       Она не уверена, что у нее получится.       — Мы очень скучали, — говорит, наконец, папа, и в голосе его искренность, но верить ему не получается. — И мы очень рады, что ты приехала.       — А вы не могли? — это не должно звучать язвительно, и обиженно тоже, но обида в голосе звучит явственно. — Я все это время ждала…       Родители переглядываются, и Саша не уверена, что ей их взгляды нравятся. Она не уверена, что есть с чего им ей нравиться. Это выглядит так, будто они что-то от нее скрывают, и это неудивительно, но неприятно — она тут, перед ними, зачем что-то от нее прятать?       — Понимаешь, Сашунь, — мама губу прикусывает, молчит пару секунд, слова подыскивая, — к нам тогда та женщина заявилась, Ириной представилась. Сказала, что ты ведьма, и тебе придется остаться у них, потому что тебе нужно обучаться владеть этим.       — Мы не сразу поверили, — добавляет папа, — но попробуй не поверь, когда у тебя на глазах предметы летать начинают. Когда у меня из кармана вылетели ключи и залетели в другой карман, я уж подумал, что чем-то надышался и у меня галлюцинации.       — Ну допустим, — Саша губы поджимает. Обида никуда не девается, она кипит внутри, и от нее не спрятаться и не убежать. — Про максимум пару звонков в год и недопустимость посещения она вам тоже сказала?       Родители снова переглядываются, и ответ она знает, даже не дожидаясь его. Ей нет нужды ждать — все же она ждет.       — Мы боялись, — говорит, наконец, мама. — Передали опеку над тобой окончательно, обговорили все детали, и решили, что этого достаточно. Нам было страшно того, что ты можешь сделать, если что-то пойдет не так. Ты с детства была…       — Уродом, — заканчивает она, стоит маме запнуться, подыскивая слова. На лицах родителей выражение появляется одно и то же — непонимание и растерянность, и что-то еще, как будто им пощечину дали. — И без меня было спокойнее.       — Не говори так, — у папы тон просящий, умоляющий почти. Она бы, может, и послушала, но внутри что-то вскипает уже, как тогда, чуть меньше года назад, в том клубе, торнадо внутри заворачивается, сносит все преграды на своем пути, все уничтожает — и вырывается наружу.       — А как мне говорить? — она почти хрипит, пытаясь сдержать поток силы, но все вокруг уже подрагивает, готовое в воздух подняться. — Почти шесть лет я думала, что не нужна своим родителям. Думала, что от меня отказались, потому что я недостаточно хороша, потому что меня не любят, потому что я не заслужила. И все потому что вы боялись, что я что-то сделаю не так? Почему когда обычные дети что-то делают не так, это нормально?       Одна из чашек, на столе стоящих, с громким треском разлетается на осколки, за ней другая, а затем ее за плечи просто хватают и разворачивают. Ваня, каким-то краем сознания понимает Саша — от слез она ничего не видит. Что-то еще трещит и лопается, но его губы прижимаются к ее макушке, и он ее обнимает так крепко, что она вся к нему прижата, почти и не пошевелиться.       — Дыши ровно, Сань, — шепчет он ей на ухо, в голосе его тепло и беспокойство. — Дыши. Все хорошо. Я с тобой.       Она считать старается: на счет четыре вдох, потом на счет четыре выдох, и снова. Получается плохо, но вроде что-то все-таки сдвигается с мертвой точки, и это самое главное. Постепенно, понемногу, она успокаивается и отстраняется от Вани. Руки ее дрожат — она вся дрожит — но все уже не так плохо.       До момента, когда она видит лица своих родителей.       — Нам, наверное, лучше будет уйти, — говорит Ваня негромко, гладит ее по голове, как ребенка. — Все будет хорошо, я обещаю. Пойдем отсюда.       — И по какому праву вы, молодой человек, решаете за мою дочь? — вопрошает папа, быстро стряхнувший с себя панику и страх. По крайней мере, так кажется по голосу, в котором слышно только возмущение.       — По праву ее лучшего друга на протяжении почти шести лет, — парирует Ваня спокойно, без бравады или агрессии. — По праву человека, который рядом с ней рос и видел, как она училась владеть собой и контролировать магию, и который знает, что такого, как сейчас, за эти шесть лет не было ни разу. Саша контроль не теряла, ее можно было кому угодно в пример приводить. Я не знаю, каким сильным должен быть стресс, чтобы такое случилось, но виновата в том, что сейчас произошло, не она. И я не хочу, чтобы ей пришлось переживать это опять, поэтому мы уходим. Потому что за несколько минут вы ее довели до того, до чего несколько лет никто не мог, даже очень стараясь.       Мама руки протягивает к ней, когда она на ноги поднимается, шагает к ним неуверенно, будто боится, что следующим порывом Саша ее с ног сметет. Все равно шагает.       — Останься, пожалуйста, — просит она. Всхлипывает — в это почти не верится, но вот она, реальность. — Он прав, мы перед тобой очень виноваты, но все равно, Сашунь, останься.       — Хотя бы на ночь, — присоединяется папа. — Пожалуйста.       Ванину ладонь она находит, не глядя, сжимает, их пальцы переплетя. Ей от этого легче. Ей от этого лучше. Потом ей придется успокоиться, чтобы все внутренние ограничители вернуть на место, но сейчас хватает и этого.       — Ваня тогда тоже останется, — заявляет она. — На ночь. Мы утром поедем обратно. Я Верховной обещала.       Она его руку не отпускает даже когда родители ее обнимают. Им надо будет о многом поговорить, но без него она не готова к этому.       Они ночуют в той комнате, что ей когда-то принадлежала — она на своей детской кровати, которая ей сейчас почти впритык, он на раскладушке, для него специально снятой с антресолей. Папа хмурится, явно не зная, как реагировать на всю эту ситуацию, мама, заметно сразу, улыбку сдерживает, еще с того момента, когда она отказывается ванину ладонь отпускать. Мама улыбается едва заметно и утром, когда она, зевая, в кухню входит, глаза трет — на кухне пахнет кофе, пусть и не таким, какой Ваня любит, и она думает, что, может быть, стоит и ей выпить чашечку…       — В последний раз, когда я тебя видела, ты бы и не подумала о том, чтобы за ручку с мальчиком держаться, — вздыхает мама, но как-то неубедительно. — Надо было мне чаще появляться в твоей жизни, тогда не так странно было бы. Кофе будешь?       — Буду, — соглашается Саша, поколебавшись еще пару секунд. — И Ваня это другое. Он меня видит только как сестру.       — А ты его?       Мамин вопрос застает врасплох, и кофе чуть не проливается на пальцы. Неужели все так заметно? Или вопрос не риторический, и маме и правда интересно? Но нет, при «правда интересно» не улыбаются так понимающе.       — Мам, — вздыхает она, — какая разница, как я его вижу? Это все равно ничего не изменит.       Мама тянется, чтобы ее по голове погладить, но останавливается на полпути, и вместо этого обнимает за плечи. Так лучше.       — Если ты захочешь об этом поговорить, — говорит она, — я всегда тебя выслушаю. И если захочешь поговорить не об этом, тоже выслушаю. Просто звони мне всегда, когда захочешь, и приезжай.       — И ты приезжай тоже, — бормочет Саша в ответ, глаза пряча. — Только обязательно.       — Обязательно, — обещает мама. — Только не очень часто, сама понимаешь, но обязательно.       Когда родители обнимают ее на прощание, когда она машет им из окна машины, пока Ваня выруливает, ей хочется улыбаться. Не потому, что они уезжают — потому что они все-таки приехали и хоть что-то наладили. И когда Ваня протягивает ей руку, почти не глядя, она его за руку берет.       — Спасибо, что привез, — говорит она. Он улыбается, и в этой улыбке его эмоции прочитать невозможно, но она чувствует, что негатива там нет. Это главное.       — Все ради тебя, принцесса, — он явно ее подкалывает, но это не обидно.       К тому же ей нравится быть для него принцессой. Хоть иногда. Хоть в шутку.