Ever since we met

      — Саш, просыпайся, — голос Вани совсем рядом раздается, почти раздражающе громкий, и она правда не знает, ключевое слово тут «раздражающий» или все-таки «почти». Скорее второе. — С днем рождения, малявка.       Саша недовольно рычит в подушку, прижимая ее к своему лицу так, как если бы хотела ее себе под кожу запихнуть. Не получается, ожидаемо. Кто придумал утра? В этом вот, например, ничего хорошего нет.       Ну почти.       — Давай, вставай, светает, — Ваня на ее кровать плюхается, нагло пользуясь тем, что она большая и места на ней до черта, и, судя по голосу, улыбается.       — Светает, — бурчит она, так подушку от лица и не убрав. — Ты извращенец и садист, Вань. Светает, блин. Август. У меня честным трудом заработанные каникулы перед первым курсом. У меня, блин, день рождения! А ты меня будишь еще до рассвета. За что ты меня так ненавидишь, вот скажи мне.       — Да кто тебе сказал, что я тебя ненавижу, — ворчит он обиженным тоном. — Вот так, готовишь ей сюрпризы, придумываешь подарки, а она тебе говорит, что ты ее ненавидишь. Где справедливость?       — Нет ее, — она фыркает, подушку в сторону откладывает, садится и глаза трет. — Справедливость — это сказки для наивных детей и для электората во время выборов, так что…       Слова в горле застревают, когда Ваня руку с кровати свешивает, чтобы, с пола подняв, протянуть ей букет кустовых роз. Нежно-розовых, самых ее любимых. Саша восторженно ахает и в цветы тут же лицом зарывается, вдыхая их запах, забывая тут же все обиды.       — Все еще хочешь меня прибить? — Ваня, похоже, смеется. Она ему это прощает, даже не задумываясь о том, что прощать вообще приходится, потому что как же иначе? — Судя по всему, нет. Вставай давай. Рассвет не ждет.       — Ты меня что, куда-то потащить собрался, изверг? — возмущается Саша, исподлобья на него взгляд бросая. Он кивает, ухмыляясь.       — Одевайся потеплее. Ты же знаешь, по утрам прохладно.       По утрам иногда и вовсе холодно, даже летом, но сегодня не тот случай. Саша в любимую клетчатую шаль кутается, зевок давит, но послушно топает за Ваней, проклиная миг, когда решила, что он ее в поле не потащит, и не обула резиновые сапоги — от росы ноги мокрые, не простудиться бы. Он зато что-то насвистывает довольно, будто спал намного больше нее, в чем она ох как не уверена, и через высокую траву продирается, почти всю влагу собирая на себя. Ей хочется спросить, далеко ли им еще идти, когда он останавливается и она глаза поднимает.       В рассветном свете она реку не видела ни разу. В закатном — да, но не в рассветном. Как-то не было повода. Но сейчас небо розовеет, и свет совсем другой, не такой, как вечером, и она замирает, все разглядывая, впитывая каждую деталь, каждую мелочь.       — Иди-ка сюда, — зовет ее Ваня. Он, пока она по сторонам пялилась, успел, оказывается, покрывало, которое в руках нес, на землю постелить. Остается надеяться, что оно не промокнет — сидеть на мокром будет неприятно. Но нет, когда она садится, покрывало сухое и мягкое. Удобно. — Я чай сделал. Обычный, я в этих ваших травах не разбираюсь. Будешь?       — Буду, — она кивает, термос из его рук принимает, но не может оторвать взгляда от горизонта. Там встает солнце, и это знакомо ей лишь по ритуалам, но красивее в разы, когда ей не нужно отвлекаться ни на что и ни на кого, чтобы не упустить момент. Он ее за плечи приобнимает, кутает плотнее в шаль, а потом садится рядом. Ей тепло от его заботы и от его тела совсем рядом, когда они соприкасаются бедрами. Чай забыт до тех пор, пока Ваня не забирает у нее термос, чтобы пару глотков сделать, и не возвращает его потом аккуратно ей в руки: Саша пьет следом, и чай пусть и чуть переслащенный, все же вкусный. — Как ты угадал, что мне это понравится?       — На сегодняшний день, — он едва заметно улыбается уголками губ, — я тебя знаю ровно шесть лет. Кое-что успел заметить и запомнить о тебе.       — Ну-ка, — она фыркает, идея сама в голову приходит, — блиц-опрос. Мой любимый цвет?       — Серый и красный, — он попеременно тыкает пальцем в полоски на ее шали, потом в резинку на ее волосах. Забавный. — А когда речь о цветах, розовый.       — А что я сладкое люблю? — это прикольно, задавать ему вопросы, на которые не факт, что он знает ответы. Где-то внутри щекотно от пузырьков почти детского восторга и предвкушения интересной игры. Как кошка с мышкой, только без опасности. Да и кто из них кошка?       — Ну, в последний раз ты упала на мою кровать после прогулки с Викой и минут десять разглагольствовала о том, что вы в той кондитерской попробовали тирамису, с которым сравнится только мамина шарлотка, — Ваня пожимает плечами, мол, как можно вообще об этом спрашивать? — А еще тебе нравится горький шоколад, хотя я не понимаю, как его можно есть, но пока ты меня не заставляешь им питаться, все нормально.       — Скажи что-то еще обо мне, что угодно, — требует она с улыбкой. Его губы на момент изгибаются, будто он готов уже что-то выпалить, но затем уголки их дергаются вверх в улыбке.       — Ты всегда просыпаешься раньше, чем я приду тебя будить, когда я решаю это сделать, — начинает он, и по его тону понятно, что сейчас он одним фактом не ограничится. — Если ты лежишь на животе и что-то читаешь, ты чаще всего болтаешь ногами не просто так, а скрестив их в лодыжках. Когда ты задумываешься, ты прикусываешь кончики пальцев. Если тебе очень хочется ругаться, ты шипишь. В другом мире, если бы у тебя был выбор, ты бы стала фигуристкой или балериной, потому что ты восхищаешься и теми, и другими, больше всего.       У него в глазах удивительные золотые искорки, которые зачаровывают ее каждый раз, когда она их видит, и сейчас не исключение. Ей бы очень хотелось его поцеловать.       Она не хочет все портить.       — И чем я заслужила такое внимание? — притворно-печально вздыхает она. Улыбается — Ваня, кажется, сейчас начнет перечислять ее заслуги. — Спасибо, правда. Ты самый лучший.       — Надо же тебе соответствовать, — отзывается он со смешком. Саше тоже смешно, но лишь до того момента, когда он ее в макушку целует, притягивая к себе и заставляя голову наклонить. — Скажешь, когда захочешь вернуться.       С какой-то стороны, ей уже хочется. Сидеть на кухне, заварив себе травяной чай, Ване сварив кофе, есть пирожки, которые тетя Лена вчера пекла ближе к вечеру, отчего в кухню невозможно было зайти от жара… Но с другой стороны, уходить отсюда желания никакого нет. Тут можно, рядом с Ваней устроившись, бесконечно смотреть куда-нибудь и на что-нибудь — после рассвета, например, на реку, а когда надоест, на что-то еще. Нет, бесконечно нельзя. В какой-то момент придется возвращаться, как бы ни хотелось обратного. Вот только еще немного, только еще чуть-чуть, говорит она себе — убеждает себя, что вот еще пару минут, и еще пару, пока может найти себе оправдания.       Надолго их не хватает.       На кровати, когда она заходит в свою комнату, в шаль еще кутаясь, больше по инерции, чем из необходимости, маленькая коробочка. На узелке хитром остаточная магия, яблочный вкус на языке остается, стоит дотронуться кончиками пальцев, и даже спрашивать не надо, от кого подарок. Не надо спрашивать и что там — подвеска зачарованная, гвоздично-перечный аромат, и на что она заговорена, не понять, но она и не пытается. Если тетя Лена ей это подарить решила, значит, ей это нужно. Значит, это то, что ей поможет и будет полезно. Станет понятно, зачем именно — хорошо, нет — ну и ладно. В капельке из тигрового глаза линии сходятся и расходятся снова, Саша ее разглядывает, зачарованная, восхищенная, прежде чем повесить на цепочку, что у нее на шее, рядом со знаком Матери. На миг, она это чувствует, ее будто обволакивает теплом, но оно быстро уходит, как если бы впиталось куда-то под кожу. Ей нравится это ощущение.       Ей нравится ощущение, которое возникает от объятий тети Лены, которая в дверях останавливается и на шею которой она бросается без лишних слов. Пусть она и примирилась с родителями, но последние несколько лет ее семья была тут, последние несколько лет она не может представить себе другими, без них всех. Даже если бы не было этой ее детской почти, глупой совсем влюбленности в Ваню — она себя пытается убедить в том, что это глупо, с завидным упорством — она бы все равно хотела оставаться с ними.       — Спасибо, — говорит она, наконец. — За все-все спасибо. Я не знаю, что делала бы без вас.       — Жила бы обычной жизнью, — тетя Лена плечами пожимает, мол, что тут такого, но тут же смеется. — Ну или как-нибудь по-другому бы жила. Обычной жизни у тебя не было бы, как ни старайся. Ты необычная.       «Ты особенная», говорила мама в детстве, задолго до того, как выяснилось, что так оно и есть. Саша улыбается, смаргивает наворачивающиеся слезы — ей если и хочется плакать, то только совсем немного, от слишком сильных чувств, которым, казалось бы, неоткуда взяться.       — Давай, — говорит тетя Лена ей, будто знает, что сейчас она реветь будет, — выползай из своей уютной норки, мышонок. К тебе девчонки пришли, поздравить. И ты вроде бы с Даней на вечер договорилась, помогу тебе навести марафет, если хочешь. Свидание в день рождения все-таки не абы что.       Ей прихорашиваться не очень-то и хочется, но почему бы и нет? Впрочем, сейчас не это главное, сейчас Соня с Настей и с Алинкой одна другую отпихивают, радостно визжа, пытаются ее обнять одновременно, перебивая, говорят о своих подарках — что-то собственноручно сделанное и зачарованное у каждой, потому что это основа любого подарка от любой ведьмы. После пары чашек чая они вместе в ее комнату возвращаются, валятся вместе на кровать, ругаясь шутливо — Соня Алине ногу придавливает, Алина Насте поперек живота падает, Настя врезается макушкой Саше в подбородок — но устраиваются все-таки нормально.       — Что дальше делать-то будешь? — спрашивает, наконец, Настя, когда они, отсмеявшись, пялятся в потолок все. Саша плечами пожимает. Посмотрим, мол. Она и сама все детали не может сообщить, только в общих чертах. Общие черты, с другой стороны, тоже хорошо. Ей ровно семнадцать полных лет, уверенность в завтрашнем дне в этом возрасте никому еще не мешала.       — Ну, я в универ уже поступила, как и хотела, так что тут уже легче. Думала в общежитие переселяться, а теть Лена сказала, что я совсем с катушек съехала, если решила, что они меня туда отпустят, — она улыбается уголками губ, тепло опять затапливает, заполняет изнутри полностью. — Так что буду по утрам ездить, и от ковена никуда не денусь. И от вас тоже.       — Да попробовала бы ты куда-нибудь от нас свалить, — Соня возмущенно ее за ухо дергает, непонятно как его на ощупь найдя без особых стараний, и удержаться и не ойкнуть не получается. — Мы с тобой навсегда, смирись и расслабься.       — Как бы вы сами куда не свалили, — Саша вздох не сдерживает. — А то с вас же станется, заразы.       — Ты от нас так легко не избавишься, — провозглашает Настя, для пущего эффекта еще и садясь на кровати и воздевая руки, мол, Мать мне в свидетельницы. — Даже не мечтай!       Им всем четырем смешно, ну да, будет она мечтать от них избавиться, как же. Ей иногда кажется, они как три родные сестры, с двоюродной Алинкой — была бы и она родная, не будь в другом ковене. У них другие ведьмы по возрасту не совсем вписываются, у Алинки зато есть и Юля, и Женька, и Полина, и Даша, а только тянет ее частенько сюда, почему — не понять. Хорошо что тянет, думает Саша — она этой дружбой дорожит, как, с другой стороны, дорожит любой другой. Ее друзья ей важны, да и как иначе?       Ее подруги, поправляет она себя. Кого она может назвать друзьями, на самом деле? Ваню, которого мечтает видеть в другой роли, или Даню, который в той самой другой роли? Самой смешно.       Даня к калитке подъезжает вечером, когда девчонки уже упорхнули, разбредясь по домам — Алина на прощание шепнула, что родители, с которыми она тоже поговорила по душам, собираются приехать ее навестить и привезти ей щенка, и как тут было не радоваться за нее? Саша щенка тоже хочет, но где-то в более позднем обозримом будущем — у нее для него ни имени, ни условий, ни вообще ничего. Она могла бы сейчас завести, конечно, но что в итоге? Она же не будет вечно жить с Букиными, как бы ей того ни хотелось. Нет, пусть щенку радуется Алина, а она просто вместе с ней, за компанию, думает она, калитку за собой закрывая, кутается в ту же шаль, что на ней утром была — вечера прохладные тоже. Уже прохладные. В конце концов, уже вторая половина августа, лето заканчивается.       — Выглядишь чудесно, — Даня тянется, чтобы ее поцеловать, и она подается навстречу, готовая к этому поцелую. Она надеется что-то почувствовать, правда хочет, но внутри тишина и спокойствие. Ничего не происходит. Ничего не меняется. Как и десятки раз до этого. — Поехали?       — Поехали, — соглашается она, уголками губ улыбаясь, стараясь скрыть разочарование. Не в нем, в себе. На колени ей ложится букет алых роз — она, пристегнувшись, его обхватывает, поднимает, аромат пытаясь почувствовать. У роз не тепличных запах чувствуется ярко, и в это время уже наверняка можно найти не тепличные, но эти не пахнут совершенно, и какая-то от этого необъяснимая грусть. Будто у этих цветов отняли важную их часть, отняли то, что было важно, и вернуть она это не может. Не может ли? Саша обещает себе постараться — не обещает сделать, потому что не уверена, что сможет. Не стоит давать обещания, которые не сможешь сдержать.       Ресторанчик, куда они приезжают, на набережной, и это скорее плюс — пока Даня не направляется из всех свободных столиков к тому, что дальше всего от окон. Она за ним следует по инерции скорее, прежде чем понимает, куда они идут, а потом уже поздно — девушка в ярко-оранжевом фартучке подскакивает, приносит меню, улыбается вежливо, абсолютно неискренне, усталость ее, облаком вокруг нее сгустившаяся, почти задевает и их. Почти, не совсем, а все же. Саша себе чай и десерт заказывает, Даня тоже этим ограничивается. Они болтают обо всем на свете, начиная ее поступлением и его подработкой, кончая перспективами колонизации Марса и зачем это вообще нужно — она не уверена, что смогла бы там жить, если там не будет деревьев, но почему бы и нет, если смотреть только с ее точки зрения — и это должно быть круто, но вместо этого она себя ловит на мысли о том, что они тянут время. Она понятно что оттягивает — для себя она решила, что если не сможет сказать ему сегодня, кто она на самом деле, то не будет уже и пробовать. Но что оттягивает он? Саша со своей стороны удочку закидывает, потому что знает, если будет тянуть дольше, дотянет до бесконечности. Кому она нужна, эта бесконечность?       — Дань, — она все еще не уверена, что это хорошая идея, — ты веришь в сверхъестественное?       Глупое начало, ей самой так кажется, но слова обратно не вернешь. Она за чашкой прячется почти, обхватывает ее обеими руками, прежде чем понимает, насколько защитным этот жест выглядит. Будто она боится, что он будет смеяться. Будет ли? Нет, он не смеется, улыбается мягко, но в улыбке этой снисходительность ей кажется.       — Сашунь, — говорит он, — я не маленький и мы не в сказке. Я верю в то, что есть два типа вещей — то, что ученые объяснили, и то, что они тоже объяснили, но люди предпочитают придумывать себе другие объяснения. Вот и все.       Не кажется ей эта снисходительность, думает Саша почти хмуро. Почему, ну почему он ведет себя с ней, как с ребенком? Когда она давала повод для такого, да и давала ли вообще? Ей так не кажется, и от этого становится обидно. Она эту обиду давит внутри себя, не дает ей прорваться наружу — мало ли может быть причин для такого его поведения?       — Допустим, — ей кажется, нужно хотя бы попробовать, — тогда я по-другому выражусь. Что ты думаешь о том, что люди называют сверхъестественным?       — Думаю что бред это все, — он даже не думает ни секунды, прежде чем ответить. — Кому-то нужно дать имя своему страху и он придумывает подкроватного монстра, кто-то хочет верить, что проблемы решаются легче, чем на самом деле, и начинает верить в магию…       Он что-то еще говорит, но Саше смешно становится, и не засмеяться сложно. Решаются? Магия — не решение всех проблем, напротив, некоторых моментов в ее жизни можно было бы избежать, если бы она не была ведьмой. Некоторых моментов просто не было бы в ее жизни, если бы она не была ведьмой, и не все эти моменты приятные, и не все ей хотелось бы сохранить. Она принимает их с благодарностью, потому что все, что происходит, учила тетя Наташа, происходит по какой-то причине и приводит нас к чему-то, к исходу, к выводу, к новому осознанию и опыту. Но принимать с благодарностью и быть довольной — не одно и то же. Не будь она ведьмой, она бы сейчас, может быть, посмеялась вместе с ним над тем, что кто-то верит в магию.       Не будь она ведьмой, она бы, может быть, тоже в нее не верила.       — Я поняла, — кивает она. — У тебя… интересная точка зрения. Не особо популярная, но, определенно, интересная.       Нет, она ему не скажет. Теперь уже точно. Может быть, когда-нибудь, очень нескоро. Но при мысли о том, что он согласится на ритуал с ней, становится смешно. Это, наверное, должно пройти лет десять, не меньше. Она не уверена, что он вообще готов к той новости, что встречается с ведьмой, существование которых так упорно отрицает. Где-то внутри нее рождается недовольство этим, зреет с безумной скоростью — она обрубает ему корни. Оно ей не нужно. Оно ей мешает мыслить здраво, и она не уверена, что ей нужны помехи кроме тех, что уже есть.       Ей еще надо решить, что делать с ритуалом, раз уж так обстоят дела. Мысли, как бы она ни старалась, возвращаются к спрятанному под подушкой листку — пять дат на ближайшие два года, одна подчеркнутая — и к тому, что тетя Ира ей сказала, отдавая его. Магическая совместимость важна. Магически совместимый партнер поможет ей провести ритуал с наиболее лучшими результатами.       Магически совместимый партнер, думает Саша, единственный, кто знает о магии и мог бы ей помочь, и единственный, на самом деле, кого она хотела бы видеть рядом с собой в настолько важный момент — и магически важный, и эмоционально. А еще он не с ней — у него другая, любимая девушка, и вряд ли он ее хотя бы послушает, если она заведет этот разговор. Ей надо все же попробовать, говорит себе Саша. У нее не особо-то и есть выбор. Она не уверена в реакции Дани, если она решит доказать ему, что он ошибается, что магия реальна, и вряд ли он даже после такого согласится ей помочь — по крайней мере, в ближайшие несколько месяцев.       А всего времени мира у нее, к сожалению, нет.       Она на прощание сама Даню целует, прислушивается к себе внимательнее, чем обычно — нет, ничего. Как того, впрочем, и стоило ожидать. Машина его исчезает за поворотом быстро, но Саша еще долго стоит у калитки, прежде чем, в шаль закутавшись плотнее, направиться к дому — и останавливается почти тут же, потому что в их домике на дереве горит свет. Остатки решимости, потраченной на то, чтобы хотя бы начать разговор с Даней, в комочек внутри нее собираются, и комочек этот в ногах путается, заставляя повернуть к буку. Ваня там сидит и правда, грызет яблоко и что-то рисует, в ушах наушники — он ее не сразу замечает, но тут же блокнот откладывает и музыку выключает.       — Ну, как прошло особое свидание? — он, кажется, посмеивается над ней, но явно беззлобно. Да и умеет ли он иначе вообще? — Яблоко возьми, вкусные.       Яблоки правда вкусные, а Саша рассказывать не спешит. Букет, Даней подаренный, лежит у нее на коленях, как доказательством того, насколько они разные, эти двое — оба подарили розы, но только один действительно попал в точку, хотя оба знали, что она любит. Чувство вины приглушается, притупляется понемногу — она кончиками пальцев касается стеблей, бездумно пытаясь нащупать, найти, в чем же проблема, почему у этих роз нет аромата, и как его им вернуть. Ей надо чем-то занять себя, чтобы не нервничать.       — Вань, — вопросом на вопрос, и это не то чтобы правильно, но как иначе? — На что ты никогда не согласился бы? В отношении меня?       — Навредить тебе, — отвечает он тут же, будто думал об этом, или, напротив, будто не думал, будто ответил совершенно интуитивно. — Сань, ты чего это вдруг?       — Мне нужна будет твоя помощь.       На его лице недоумение и непонимание, и больше всего она боится сейчас, что он пошлет ее к черту, когда поймет, о чем она говорит. Нет, не должен бы, это же Ваня, который никогда так с ней не поступит — и все же вдруг? Она губу прикусывает, глаза опускает, избегая его взгляда. Избегать легче.       — С чем угодно, — он, похоже, наконец собирается с мыслями для ответа. — Надо закопать труп? Где он?       Нет, хочется ей ответить. Все гораздо хуже.       — Ты ведь знаешь о ритуале вступления в полную силу, — она не спрашивает. Она уверена. — Мне нужна будет твоя помощь.       Тепличные розы, поддаваясь ее магии, домик заполняют своим ароматом в считанные секунды, и причин не смотреть на него больше не остается. Кроме одной-единственной.       Она боится.