Котильон

все мы люди-человеки… будем польку танцевать. даже нищие-калеки не желают умирать. цок-цок-цок каблучок, что ты морщишься, дружок?

Когда Гермионе было тринадцать, мама поставила ей старый фильм на пожелтевшей от времени пленке. Там танцевали люди, кружились, смеялись, звонко отстукивали ритм каблучками туфель и шустро передвигались по сцене, не забывая что-то покрикивать друг другу в паузах между музыкой. — Это финская полька, солнышко! — звонко рассмеялась мама, когда Гермиона брезгливо сморщила нос и выдала, что это слишком уж подвижный танец для нее. — Да хоть французская! — почему-то огрызнулась тогда Гермиона, с легкой завистью наблюдая за хохочущими танцорами, цокающими каблучками и весело взмахивающими руками. Мама не обиделась, только рассмеялась еще громче, а потом наклонилась к ней поближе и пропела тихо-тихо, на ушко, как будто рассказывала секрет: — Зря ты так! Это очень красивый танец, солнышко. Твоя прабабка Клеменс познакомилась со своим будущим мужем во время этого танца! И показала пальцем на задорно танцующую девушку с длинными вьющимися волосами. На секунду она обернулась, но лицо её мгновенно попало в кадр, и даже помехи не помешали Гермионе с удивлением рассмотреть смеющиеся бирюзовые глаза, как два маленьких моря, вздернутый нос и тонкую россыпь маленьких точек-веснушек на молочной коже. Гермиона тогда только фыркнула, а мама снова рассмеялась, прежде чем обнять её ещё крепче и укутать в облаке цветочно пахнущих кудрей. Сейчас Гермиона искренне жалела, что тогда так грубо отозвалась о польке. Ей почему-то вспомнилась прабабка Клеменс, которая и прабабкой-то ей не была, так, сестра маминой кузины по какой-то там линии; она умерла задолго до рождения Гермионы, да никто из родных и понятия не имел, где она похоронена — Клеменс действительно уехала со своим мужем Юрием Соколинским (до чего же странное имя!) куда-то в Восточную Европу, и в Англию больше никогда не возвращалась. Гермиону почему-то неприятно кольнула зависть к этой женщине, которая так задорно кружилась в танце. Она была такая красивая и счастливая, и даже на фотографиях её улыбка была такой яркой, согревающей таким ласковым теплом, что очень хотелось улыбнуться в ответ. Жизнь вокруг Гермионы внезапно начала бить ключом: цокать каблуками, звонко хохотать и корчить гримасы. Похоронный вальс, который вытанцовывала война на могилах, скрывая земляных червей в разложившейся груди, оказался почти забыт; он больше не хохотал ей в уши, смиренно удалившись куда-то в дальний уголок воспоминаний и иногда высовывая обезображенную голову. Сегодня с утра вредный Кричер притащил старый патефон из дома Блэков и штук пятьдесят разных пластинок знакомых ей классиков, и записи бальных танцев. Теперь на весь дом оглушительно свистела финская полька. Даже суровая Вальбурга на портрете чуть смягчилась, и потому быстро кружилась в танце с воображаемым партнером, да с такой горячностью и живостью, что Гермиона побеспокоилась, как бы покойная матушка Сириуса из рамы-то не выпала. После заключения контракта прошло целых четыре дня — заручившись согласием Гермионы, Мальсибер поцеловал ей руку на прощание и смылся со скоростью света, пообещав прислать сову. Позавчера ей на счет перевели четверть предложенной суммы, а вчера прислали письмо с благодарностями и схемой координат для трансгрессии. Забавная взъерошенная сова с большими желтыми глазищами неодобрительно ухнула, переступив с лапки на лапку. Она больше походила на небольшой пушистый шарик, чем птицу. Кажется, в письме её предложили звать Дрю, да еще и попросили оставить себе. Своей совы у Гермионы не было, ей хватало Живоглота. Рита всегда пользовалась разными совами, Невилл пользовался через Риту, а Лаванда… Лаванде было некому писать. Гермиона задумчиво ковырнула длинным ноготком бумажку, с интересом разглядывая необычные чернила, переливающиеся на свету. Адрес в конверте тоже был — Тинворт. Тинворт. Гермиона знала об этом месте много и ничего одновременно. Именно туда забирали вылечившихся Пожирателей, обычно приезжал Джереми Фарли (отец Джеммы), сдержанно выражал благодарность от лица всех волшебников, дарил презенты, целовал руку и уезжал обратно. Кажется, он был ювелиром. А ещё Невилл когда-то жил в Тинворте вместе со всеми выжившими Лонгботтомами: пожилой Августой, дядюшкой Элджи, его женой Энид и какой-то там пятиюродной тётушкой Гвендолин Бёрк. Гермиона отложила бумагу в сторону и прикусила щеку изнутри, размышляя. Дрю смешливо ухнула, выпучив огромные глаза ещё сильнее. Обычно в Тинворте жили те, которых спасать боялись все, включая саму Гермиону: тот же Мальсибер, какие-то избитые проститутки из борделя сэра Джарвиса, обычные волшебники с жуткими темномагическими проклятьями. Хуже Лютного, хотя и называют самым благопристойным магическим районом Британии. Из всей информации, которой владела Гермиона было ясно только одно: Тинворт был очень опасным местом. Там не очень любили таких как она — Невилл нехотя рассказал, что старожилы Тинворта никогда не впускали туда магглорожденных ведьм, исключением была Триш Корнер (мать их однокурсника Майкла), которую туда провела матушка Терри Бута (еще одного их однокурсника с Рэйвенкло). Туда забирали бывших Пожирателей, которым давали амнистию или условку. Гермиона знала об этом — в разговорах Джеммы часто мелькали имена (даже не фамилии!) самых страшных Пожирателей, освобожденных волей нового министерства, и почти каждый из них был её пациентом после Азкабана: Руквуд, Фарли, Мальсибер, Уилкинс, Кэрроу, Роули… Теперь очередным освобожденным стал Антонин Долохов, правая рука почившего Волдеморта, чтоб земля ему была бетоном, потомок русских аристократов, самый кровожадный боевик первой и второй магических войн. Тот самый Долохов, который её тогда… Пожалел. Нет, Гермиона конечно рассказала о контракте: Невилл помрачнел и ушел общаться с кактусами, Рита умотала третировать знакомых министерских на эту тему, Лаванда меланхолично вылила на себя кофе, Кричер привычно заворчал, а Вальбурга разразилась такой бранью, что Гермиона замерла от удивления. Очень хотелось попросить повторить на бис, но да что там, Вальбурга никогда не повторялась! На прямой вопрос вредная старушка ехидно оскалила зубы в улыбке, и заявила, что никогда не сомневалась в умении Долохова приземляться на лапы. И Гермиона привычно закатила глаза. Её жизнь медленно, но верно приобретала какой-то странный поворот. — Думаете, мне стоит пойти? Гермиона, бережно укутанная в теплый белый свитер из шерсти единорога, черные брюки и купленные на какой-то распродаже белые кроссовки (Кричер все орал, что её маггловскими тряпками даже полы мыть стыдно); по одному глотку цедила горячий ванильный капучино на кухне. Кричер намыливал посуду и поглядывал за «умной дурой, которая грязнокровка» большими глазами-мячиками. Вальбурга Блэк, которая нагло скакала по всем картинам в доме, теперь расположилась в летней беседке и чинно пила коньяк из хрустального бокала, не забывая прикрикивать на Кричера. — Куда стоит пойти? — отвлеклась женщина от своего увлекательного занятия — она полярно, буквально на пальцах объясняла домовику, куда хочет засунуть ему не очень тщательно намыленную тарелку. — А! К Долохову? Не поздно ты сомневаться начала, маггла? Обычно магглой она её не называла, но сегодня настроение у мадам было дурное. — Понятия не имею, зачем я подписала этот чертов контракт! — буркнула Гермиона в чашку с кофе. Вальбурга громко хмыкнула. — Мне-то не ври, — высокомерно проговорила она, — я тебя как облупленную знаю. — Ой ли! — не осталась в долгу Гермиона, закатывая глаза. — Да правильно ты сделала, — вдруг произнесла женщина, — правильно ты поступила, дурочка, не придумывай себе беды там, где её нет. Гермиона сердито резанула ножом французский сыр и чуть не отрубила себе палец. Кричер взорвался негодующим волнением, беспокоясь то ли за её здоровье, то ли за фамильный блэковский нож, то ли за обоих одновременно. — Мне кажется, что я сглупила, — честно призналась Гермиона, — что послушала сиюминутное чувство желания, послушала не разум, а что-то другое… Мне кажется, что я зря согласилась на это. Почему-то принятое ранее решение мертвым неподъемным грузом давило на плечи, как будто она сотворила какую-то глупость. Вальбурга прекратила ухмыляться и посмотрела на Гермиону с каким-то странным выражением на красивом лице: — Знаешь, — сказала она очень медленно и вдумчиво, словно продумывала каждое слово, — когда-то жизнь дала Долохову парочку лимонов. Они оказались гнилыми, но он не растерялся и смог состряпать из них лимонад. Но соковыжималки у него не было, и потому он пользовался подручными средствами. А под рукой у него, как назло, оказались отвертка и плоскогубцы. Гермиона посмотрела на недопитую чашку с ванильным капучино, храбро допила последние глотки и решительно вскочила со стула. — А как же сэндвич с сыром? — всполошенно рявкнул Кричер ей в след, но Вальбурга отрицательно покачала головой, останавливая домовика от продолжения гневной тирады. — Пускай идет, Кричер, — устало произнесла женщина, — пускай идет спасать очередного недобитка. Быть может, хоть в этот раз этой дурочке повезет?.. — как бы женщина не старалась вкладывать презрение в слово «маггла», то в «дурочке» она даже не потрудилась спрятать печальную нежность. Вальбурга Блэк тяжело вздохнула и бросила бокал с недопитым коньяком на пол. Кричер со вздохом вернулся к недомытым тарелкам. Гермиона трансгрессировала в точное время — в последний год она была особо пунктуальна и не опаздывала никуда, даже умудрялась занять душ до Лаванды, что само по себе было подвигом. Её вынесло в узкую боковую улочку пригорода, маленькую, но очень опрятную. Девушка отряхнула бежевое пальто и быстро огляделась по сторонам, но не успела сделать даже шаг, когда из-за узкого поворота навстречу ей вынырнула Джемма — невысокая, черноволосая, в строгом сером платье и белых сапожках. Следом за ней величественно выплыла молодая женщина в роскошной меховой жилетке. Гладкие светлые локоны свободно падали ей на плечи. Лицо у нее было приятное, без налета отвращения или чего-то подобного, более того, стоило ей заметить Гермиону, как женщина растеряла весь свой лоск, прекратила что-то надменно выговаривать Джемме и посветлела лицом, сделавшись такой хорошенькой, что Гермиона не смогла сдержать ответной улыбки. — Вы — целитель Грейнджер? — восторженно произнесла она, протягивая Гермионе ухоженную тонкую ладонь с очень знакомым черным перстнем, — меня зовут Марго Руквуд, вы… — Я лечила Августа Руквуда, — согласилась Гермиона. Марго засияла ещё ярче. — Да-да, — быстро сказала она, все ещё не выпуская руку Гермионы из своей, — вы лечили моего дядюшку, это я тогда прислала к вам Феликса Розье… Феликс Розье подарил Гермионе жемчужное колье, а Лаванде — серьги с лунными камнями. Когда-то Гермиона могла бы прожить на стоимость таких серег целый месяц, а теперь теряла их на лестницах. Джемма с тихим хмыканьем закатила глаза. — Марго от тебя в восторге, целитель, — насмешливо протянула Фарли, глаза её лукаво сверкнули, — я тебе больше скажу — здесь много тех, кто по-настоящему тебе очень благодарен. Гермиона почувствовала себя просто неприлично счастливой, но ровно до того момента, пока Фарли не помрачнела и не вздохнула: — Пойдем. Мистер Долохов и Рейнард уже ждут тебя. Гермиона как-то равнодушно отметила, что от упоминания Долохова Марго Руквуд побелела едва ли не до синевы. — Ну что, — нарочито спокойно начала Грейнджер, когда племянница Августуса мимолетно поцеловала её в щеку и выпросила совместный обед в следующую среду, прежде чем испариться выше по той же улочке, — рассказывай. Джемма для начала завела её к себе, ворчливо бросив, что пойдут они длинным путем. Обычно Гермиона приходила к ней камином, если после смены не хотела идти домой. Фарли отпаивала её травяным чаем, кормила имбирным печеньем, загоняла в ванну и освобождала гостевую спальню. Гермиона невесело улыбнулась — такими темпами она начнет ночевать у каждого своего друга. — Ну что, что, — нахмурилась Фарли, — ничего хорошего сказать не могу. Выпустили его после приказа нового министра, — на этом моменте её губы затронула брезгливая усмешка, — Рейнард сразу ломанулся его забирать. Гермиона нахмурилась тоже. Нет, она не считала Кингсли плохим министром, наоборот, сначала он вроде бы двигал хорошие идеи, а сейчас пошло что-то странное. Что-то нехорошее витало в воздухе, и все они это чувствовали. Но не могли понять. — А дальше? — Дальше? — Джемма прочистила горло и поплотнее укуталась в пушистый вязаный шарф, — а дальше Рейнард поскакал к своему папаше… ну, Вильдан, ты его знаешь. — Я ему блоки на памяти снимала, помню, — рассеянно согласилась Гермиона. — Вильдан учился вместе с Долоховым, — снова заговорила Джемма, — они были однокурсниками и хорошо общались. Очень хорошо, — Джемма вдруг неприятно усмехнулась, — настолько, что Рейнард в свое время стал учеником Долохова. И тогда Гермиона наконец-то начала понимать. — Они заплатили за него, — понимающе кивнула она. — Очень-очень много, — подтвердила Джемма, — но Долохов этого явно не оценил. Он… буянил, скажем так, и тогда министр, — она споткнулась на этом слове, — вышвырнул его к нам и приказал принудительно отправить Долохова к мозгоправу. Иначе его засунут обратно. На пожизненное. — К психиатру, — поправила Гермиона. — Да, к психиатру, — покладисто согласилась Джемма. — А я тут причем? Фарли замолчала, словно собиралась с духом. — Он… Сам захотел, чтобы лечила его ты. Гермиона на секунду вздрогнула. Почему-то это показалось ей очень важным. Очень-очень. — Рейнард доверяет тебе, — нехотя добавила она, — и я тебе доверяю, Грейнджер. Тебе многие доверяют. Здесь уже давно всем плевать, грязнокровка ты или нет. Джемма вскинула на нее внимательный взгляд. У нее были зеленые глаза, но не такие травянисто-яркие, как у Гарри, а какие-то равнодушные, с темными болотными огоньками. Гермиона просто смотрела Джемме в глаза, но ей казалось, что она тонет в болотной трясине. Джемма в этот момент была очень похожа на Вальбургу, которая с каким-то восхищенным вздохом умудрилась и обругать и похвалить прохвоста Долохова в двух словах. Как будто они обе знали о нем что-то важное, но ей сообщать совсем не хотели. — Долохову сначала предложили меня, но ты знаешь, я за таких не берусь. Потом еще куча вариантов. Тебя оставили как крайний аргумент, не хотели пугать. Не хотели, чтобы ты… Вспоминала о том, что когда-то они воевали друг против друга. Но это было так давно, а Гермионе и вовсе казалось, что в прошлой жизни. Люди значения не имели. Только война. Остальных она давно простила. — Ясно, — безразлично прошелестела Гермиона. Джемма вдруг торопливо схватила её за руку и подошла почти вплотную, заглядывая в глаза. — Нет-нет, — на выдохе произнесла она, — мы просто побоялись беспокоить тебя… Ты ведь стала более умиротворенной в последнее время. Гермиона только открыла рот, чтобы произнести что-то в ответ, но внезапно в соседнем доме широко распахнулась форточка, и из теплого маленького дома хлынула очень знакомая мелодия. Финская полька судорожно плескалась на осенне-хмурой улочке Тинворта, а Гермиона стояла, замерев на месте и судорожно вслушиваясь в бьющий ключом ритм.