Котильон

изящный, грациозный приветливый гавот! гавоту дал начало народный хоровод. потом придворным танцем гавот степенный был мазурке, польке, вальсу он место уступил., но сам поднялся выше: в симфонии иной мы вдруг гавот услышим, повеет стариной.

Парному гавоту Гермиону когда-то научил Виктор Крам — так глупо влюбленный в неё иностранец-старшекурсник из Дурмстранга, ступающий с ней по кругу рука об руку. Виктор вспомнился неожиданно — хмурое лицо, ссутуленные плечи, растрепанные черные волосы, внимательные серые глаза под челкой и светлая мягкая полуулыбка. Он не был похож на Долохова. Совершенно. Тогда почему он вспомнился так неожиданно, когда Гермиона гипнотизировала чашку с нетронутым чаем, вслушиваясь в негромкий бархатный голос Долохова. Он пил совершенно не чай, а коньяк, неуловимо напоминая этим покойную Вальбургу. Его тоже хотелось треснуть бутылкой, прочесть лекцию о вреде алкоголя и наслать ворчащего Кричера. — Тебе не предлагаю, грязнокровочка, — небрежно бросил Долохов, заведя Гермиону в кухню и плеская себе коньяка в бокал. — мала ещё, чтобы алкоголь хлестать. Еремей, подай гостье чай! Спустя пять минут Гермиона разглядывала превосходно заваренный чай с черной смородиной и поглядывала на пьющего коньяк Долохова. — Обговорим условия нашей сделки? — Долохов отставил пустой бокал в сторону и неожиданно легко уселся на противоположный стул. — Сделки? — чуть опешила Гермиона, поднимая на него изумленный взгляд. О чем еще её забыла предупредить Джемма?! — Ну конечно, — ухмыльнулся он, — малыш Рейнард забыл рассказать тебе о моих условиях, грязнокровочка? Гермиона молча проглотила обиду, только непроизвольно прищурилась. — Ну-ну, не куксись. Долохов поставил локти на стол, сцепил длинные пальцы в замок и подпер ими подбородок. — Объясняю только один раз, грязнокровочка. Слушай внимательнее. Рекомендую запомнить сразу, я не из тех, кто повторяет дважды. Второй раз я умею повторять только больно. Очень хотелось ляпнуть, что и в первый он говорит не особо приятно, но Гермиона все же сдержалась, проглотив неуместный в данной ситуации сарказм. Через полчаса она выходила от него на подгибающихся ногах, с изнасилованным мозгом и ощущением своей полнейшей ничтожности. А еще кипела от ярости, и на сочувствующий взгляд домового захотела сорваться на крик, повыдирать себе волосы и принять яду. Интересно, а что бывает, если яд просрочен? Ещё через полчаса Гермиона сидела на кухне напротив Риты, которая красила ногти в кислотно-зеленый цвет; Лаванда меланхолично употребляла салат с пармезаном, а Невилл общался с пьющей Вальбургой на повышенных тонах. Они вообще часто ссорились — Невилл и Вальбурга. Она называла его «поганый поборник грязнокровных отродий и позор благородного рода Лонгботтом», а он не величал её никак иначе «старая одинокая брюзга с отвратительнейшим характером и замашками рыночной торговки». Они друг друга любили. — Выглядишь усталой. — не очень тактично заметила Рита. — Ты очень проницательна. — непроизвольно огрызнулась Гермиона. — В чем дело? — Он отымел меня, — трагично поведала Гермиона, залпом осушив чашку с её любимым горячим шоколадом, который подсунул ей Кричер. Шоколад уже остыл, так что она не обожглась. Рита выронила лак. Лаванда подавилась пармезаном и закашлялась. Кричер чуть не разбил тарелку. Вальбурга и Невилл прекратили дискуссию о спиртовых настойках и синхронно уставились на Гермиону. Даже Живоглот перестал драть когтями стул. — Морально, — соизволила уточнить Гермиона, — морально, но очень-очень качественно. — Рассказывай! — рявкнула Вальбурга, едва ли не вываливаясь за рамку. Даже после смерти она оставалась заядлой сплетницей, а потому Гермиона флегматично подумала о том, что сегодня обсуждать Долохова будут все фамильные портреты Блэков на Гриммо. — Он изменил стандартные условия договора о найме целителя, — зло выплюнула Гермиона сквозь стиснутые зубы. Лаванда подавилась салатом повторно. Если Рита и Невилл не увидели в этом ничего плохого, то Лаванда тоже была целителем, и точно знала, сколько денег нужно отвалить за изменение договора. Один пункт — одна кругленькая сумма. — Какие? — коротко бросила Лаванда, от греха подальше отодвинув тарелку. — Смотри сама, — предложила Гермиона, протягивая Лаванде значительно поправившуюся папочку. Этот договор был сущим издевательством, но количество нулей склоняло Гермиону к положительному ответу. Стандартный договор включал в себя пять посещений с правом целителя проводить диагностику и двухчасовые сеансы общения для выявления психологических проблем с правом требовать показать воспоминания. Долохов же сделал фирменную подлянку. Теперь Гермиона ясно поняла, почему от него так целители шарахаются. Долохов не был болен, он просто скучал. И из-за этой навязанной скуки он нашел себе развлечение в третировании Гермионы чертовым договором, который она так неосмотрительно подписала. Дура! Читать надо было, что внизу мелким почерком да скрывающим заклятьем приписано! Долохов требовал ответов. Вместо пяти сеансов — семь, а на предъявление воспоминаний и ответы на вопросы он требовал кое-что другое. Это было похоже на маггловскую «правду или действие». На каждый хорошо проведенный сеанс с отвеченным вопросом, диагностикой и предъявленным воспоминанием она обещала отвечать на любой поставленный им вопрос, а если отказывалась — исполняла любое желание в рамках допустимого. Ничего смертельного или опасного, какая-либо забавная мелочь. Звучало довольно безобидно, но явно не в случае с Антонином Долоховым. Этот наверняка собирается хорошо поразвлечься за её счёт. До первого сеанса оставалось всего три дня, а Гермиона уже впала в меланхолию, из которой Вальбурга вытаскивала её пинками, приказывая закончить текущие дела. В пятницу Гермиона фирменно задолбала Сметвика, которого обвинила во всех своих бедах. Главный целитель обязался оплатить ей отпуск за счет больницы, протер голову платочком и выставил агрессивно настроенную героиню войны из своего кабинета. Весь субботний день Гермионе пришлось потратить на Марго Руквуд, которая просидела с ней в уютном французском ресторанчике три часа кряду, а потом потащила купить какие-то шмотки. Домой Гермиона приползла едва ли не на карачках, почти в слезах и с голубым свитером, который стоил примерно месячный оклад среднего министерского работника. Мерзкая мысль о том, что у Рона было раз в тридцать меньше денег приятно грела сердце, и Гермиона ничего не могла с собой поделать. В воскресенье они с Лавандой навещали Снейпа, который орал, ругался матом, вопил что-то о двух тупоголовых идиотках и швырялся в юных целительниц всеми подручными средствами. Лаванда получила фингал, Гермиона же заработала шишку на лбу. Уже вечером — злая, уставшая и морально подготовленная к завтрашнему контакту с Долоховым, Гермиона тащилась домой от Руквуда, которому пришлось сбивать температуру и лечить взятую откуда-то гнойную ангину. А перед домом её ждал сюрприз — наглый черный кот соскочил с окна и кинулся ей под ноги. Хорошенький такой, несмотря на то, что весь какой-то замызганный и потрепанный. Сердце кольнула ледяная иголка жалости. Грязного и тощего зверя пришлось затаскивать домой, купать и знакомить с Живоглотом, который — впервые! трусливо поджал хвост и с громким мявом забился под диван, стоило чужаку сверкнуть на него злыми зелеными глазами. Гермиона подавила желание вызвать маггловского священника или протереть глаза — на секунду ей показалось, что наглый черный кошак глумливо ей ухмыльнулся. — Совсем от усталости сбрендила, — грустно посетовала Лаванда. — Ну что, мой друг, — многозначительно изрекла Гермиона, вытирая смирно терпящее животное новеньким белым полотенцем, которое потом придется пожертвовать хамоватому гостю или же вышвырнуть в урну. В первые двадцать минут нахождения в доме кот умудрился разодрать шторку на портрете Вальбурги, погонять Кричера и разбить вазу. А когда Гермиона схватила полотенце, чтобы как следует шлепнуть негодяя, то кот покладисто бухнулся на спину и растопырил лапы, умильно сверкая зелеными глазищами. Даже наорать на поганца не получалось. Вальбурга, что показательно, даже голоса не повысила — только заухмылялась паскудно, пригрозила коту пальцем и ушла на другой портрет. Что-то грызло — Гермиона чувствовала себя не в своей тарелке, словно являлась неудачным ужином. Ей казалось, что её как следует пожевали и выплюнули. — Кричер, — тихо попросила она, — приготовь мне мой любимый шоколад, пожалуйста. Старый эльф со всем возможным пафосом подкатил к ней антикварный столик на колесиках с белым блюдцем и кружкой одуряюще пахнущего баварского шоколада. Черная скотина уютно устроилась на коленях вышивающей Лаванды и иногда путала ей нитки, не забывая косить на Гермиону блестящим зеленым глазом. Гермиона боялась. Ей почему-то казалось, что колкий насмешливый взгляд Долохова ввинчивался ей между лопаток каждые несколько секунд, как будто несносный пожиратель умудрялся присутствовать рядом даже в тот момент, когда о нем даже размышлять не хотелось. С утра перед посещением Долохова Гермиона расчесывала длинные золотисто-каштановые кудри перед зеркалом, в последние разы прокручивая в голове возможные сценарии развития их первого сеанса. Обычно это успокаивало её — она привыкла рассчитывать все наперед, чтобы не чувствовать себя неловко, но в этот раз не могла даже приблизительно представить, как именно пойдет разговор с Долоховым. Он был слишком непредсказуемым. Будь она суеверной, то назвала бы его воплощением дьявола, но Гермиона таким не страдала, а от того в её голове Долохов прочно ассоциировался с презрительным плевком войны в лицо. И от этого было еще хуже. Рита рано утром убежала в редакцию с новой статьей, Лаванду срочно вызвали на операцию, Вальбурга отдыхала на Гриммо в компании портрета Беллатрикс Лестрейндж. Невилл пересаживал поющие нарциссы в новый цветочный горшок. Кричер готовил Гермионе шоколад с имбирным печеньем. С кухни лилась игривая лукавая мелодия — наверное, Кричер опять включил патефон. Гермиона, бездумно завязывающая пушистые волосы в высокий хвост вдруг вздрогнула. Гавот?.. Да быть того не может! — Кричер! — крикнула она, — Кричер, что это играет? Домовик буркнул что-то о необразованных грязнокровках, но с такой ворчливой нежностью, что Гермиона даже за оскорбление это не посчитала. — Гавот, конечно! — рявкнул он в ответ, — ты его с этим позором благородного рода Поттеров так лихо отплясывала в палатке… где же это видано, что б невинная несговоренная девица с парнем-то вдвоем была в одном помещ… — ворчание Кричера прервали громкие матерные частушки от Невилла и звон разлетевшегося горшка. А, Гарри. Точно. С ним она, кажется, тоже танцевала гавот. Но о Гарри думать не хотелось — вместо радостных зеленых глаз бывшего друга возникли совсем другие глаза. Тоже зеленые, только вязкие, пьянящие, утягивающие в самую топь страшного болота, полные какой-то злой тоски и усталой насмешки. Снова Долохов! Гермиона рассерженно фыркнула, только открыла рот, чтобы спросить, но… — Гермионка! — прокричал Невилл, — тебе тут пришло письмо от Кингсли! Он спрашивает про Долохова! Гермиона с бешенством стукнула ладонью по столу, с молчаливой яростью наблюдая, как на пол падают крема, скрабы и какие-то маленькие коробочки. Ровно через двадцать четыре минуты она стояла на пороге дома Долохова. В легком карамельно-коричневом пальто, мягких белых сапожках, том самом голубом свитере и обычных черных брюках. Спокойная, чуточку меланхоличная, но решительно настроенная. Правда, решительность сильно поубавилась, когда Еремей, высунувшийся за дверь, оглядел её внимательным заинтересованным взглядом и пропустил в дом без малейшего сопротивления, только ехидно пожелал удачи. Перед последним шагом Гермиона на секунду втянула в себя воздух, как перед тем, чтобы нырнуть в холодную темную воду. Глотнула, как в последний раз, а потом шагнула в гостеприимно распахнутую дверь.