Всадник

XIX

      А мы снова возвращаемся к дарам, которые от своей семьи обрел Гэндзо, ибо они стали отдельными нотками и сторонами его личности, сыграв непростую роль в его судьбе.       Первый свой подарок Гэн Каен получил, когда ему уже было двенадцать лет.       Это было на Рождество. Он сидел в музыкальном классе вместе с остальными будущими оркестрантами и слушал речь преподавателя. В основном речь носила поздравительный характер. Учительница помимо этого еще спрашивала, кто из учеников гимназии поедет домой, а кто останется в пансионе на рождественские каникулы. «Для тех, кто остается, подарки от родственников доставят прямо в пансион», — сообщила она. Гэн слушал ее вполуха. Он сидел за партой возле окна, подперев рукой щеку, и мечтательно взирал на заснеженную лужайку перед школой. Он, кстати, никогда не оставался на каникулы — он жил далеко от гимназии, но все же не настолько далеко, как ученики из других областей. Ему не нужно было проживать в пансионе, да он и не хотел — он с готовностью трясся в телеге по скользкой неровной дороге, длительное время шел пешком — и все ради того, чтобы вечером увидеть лица, ставшие ему родными. Вольфганг и Эйлин. Гэн воображал, как он понесется по улице, забежит в магазин и на скопленные им деньги купит апельсин, и принесет его домой, радостный, и они съедят его все вместе, втроем. Иногда маленький Каен помимо апельсина приносил еще еловую или сосновую ветвь, и они вешали ее над камином, вдыхая чудный хвойный аромат. Дома его ждала индейка, запеченная с картофелем, праздничная атмосфера, любовь и уют, чего он так жаждал.       На Рождество Вольфганг всегда приносил детям по конфете. Он работал теперь сапожником — хоть платили и мало, но этого им вполне хватало. Конфеты доставались детям раз в год — на Рождество, а на день рождения герр Циммерман дарил им свои красивые самоделки — фигурки, которые он вырезал из дерева или лепил из глины, записные книжки, которые он сам клеил и переплетал, курточки, которые делал из старой ткани, и Гэн и Эйлин любили и берегли эти подарки больше, чем дети из богатых семей — дорогие фарфоровые куклы, щелкунчиков и солдатиков. Один раз, кстати, Вольфганг подарил Гэну на день рождения вырезанную из дерева лошадку-качалку. Маленький Каен, обожавший лошадей, очень любил запрыгивать на нее с разбегу и «мчаться», размахивая деревянным мечом. Точно так же он запрыгивал на настоящую лошадь во время уроков верховой езды и гнал галопом. А еще ему нравилось садиться на качалку вместе с Эйлин и обнимать ее сзади. Он ведь так ее любит!       Поэтому он с нетерпением ждал часа, когда сможет вновь утонуть в атмосфере духовного покоя и счастья для него. Он сидел, уставившись в окно, и мечтал, как побежит под хлопьями падающего снега, купит апельсин — и домой, домой, домой.       — Герр Каен, — вырвал его из сладостных мечтаний голос учителя. Он с неохотой обернулся и с укором взглянул на преподавателя. — Вы ведь не остаетесь на зимние каникулы в пансионе? — учительница вздернула густо накрашенную углем бровь.       — Нет, — еле слышно ответил Гэн, мгновенно потеряв интерес к разговору. Он хотел было снова отвернуться к окну, но к нему снова обратились:       — Ваш отец велел передать вам это, герр Каен, — учительница наклонилась, достала длинную черную коробку и поставила ее на стол перед собой. Донельзя удивленный, Гэн поднялся со своего места и на негнущихся ногах подошел к столу. Все у него внутри затрепетало, и когда он осторожно стал приподнимать крышку с коробки.       Крышка легла рядом с коробкой на стол. Синие глаза Гэна изумленно воззрились на лежавший на мягкой подстилки музыкальный инструмент.       — Это же скрипка, — пораженно прошептал Каен, и глаза его округлились. Дрожащими от волнения руками он поднял скрипку и осмотрел ее со всех сторон. — Это скрипка руки мастера Якоба Штайнера!       Дрожь заколотила Гэна еще сильнее. У него не было слов, чтобы описать свое изумление, перекрывшее даже восторг — инструменты работы Штайнера стоили очень дорого, да и вообще в то время хорошую скрипку было очень трудно достать.       — Я полагаю, вы довольны, Герр Каен, — равнодушно улыбнулась учительница. — Может, поиграете нам в честь такого подарка? Немногим дарят скрипку Штайнера.       — Да-да, конечно, я поиграю вам, фрау Кёлер, — прошелестел Гэн и, подложив инструмент под щеку, принялся настраивать скрипку. Отладив инструмент, Гэн поднял смычок и заиграл. Глаза его при этом были опущены вниз, а иногда он вообще их закрывал.       Он избегал смотреть не то, что в глаза людям, а даже просто на них — знал, что его взгляд их напугает, оттолкнет от него. Он мог смотреть только на Эйлин и Вольфганга — они его взгляда абсолютно не боялись. Немного отвернувшись, маленький Каен принялся наигрывать один из его любимых маршей, который больше всего ему удавался. Учитель и ученики замерли, слушая быструю мелодию, в которой одна нота стремительно сменялась другой. Бледные тонкие пальцы порхали над грифом, вздымался и опускался смычок, рождая прелестную музыку. Гэн умело выдерживал паузы, тональность и длительность нот. Где-то к середине исполнения композиции он начал притопывать ножкой, а потом и вовсе закружился в каком-то своеобразном танце, повертевшись на месте и нагибаясь и опускаясь вместе со скрипкой. Он заворожил зрителей своей музыкой, и когда он окончил, сделав вибрато и сняв отзвучавшую ноту, весь класс бурно ему аплодировал. Гэн смущенно зарделся, а когда учительница сказала, что он отправится на конкурс молодых скрипачей и она предложит его оркестру, он и вовсе покраснел до кончиков ушей. Радость охватила его, и ему не терпелось скорее поделиться ею с родными.       Делая подарок Каену, Вольфганг сделал его и себе, и Эйлин.       Довольный и донельзя счастливый, с упакованным в футляр инструментом, Гэн Каен бежал домой по улицам. Он летел, окрыленный эйфорией, мчался на встречу с Эйлин и приемным отцом, желая как можно скорее поиграть для них. Он бежал, поскальзываясь на покрытой коркой льда дороге, не чуя ног и не разбирая, куда и на кого несется, пока вдруг не врезался в одну даму, и, извинившись, не рванул было прочь. Дама схватила его за плечо и силой сжала.       — Я искала тебя, Гэн Джэд Каен, — прошелестела она над самым его ухом. Гэн задрожал, и она резко повернула его к себе. Он увидел женщину в белых лохмотьях, вернее, в старом истрепанном пыльном свадебном платье. Лицо ее было прикрыто изъеденной молью фатой, отчего вид у дамы был дикий и пугающий. У маленького Каена сложилось впечатление, что она словно заблудшая невеста — либо выражает так скорбь по сорванной свадьбе, либо сама удрала из-под венца и теперь скрывается в бегах, не желая идти к алтарю.       Она вцепилась в плечо Гэна со словами: «Пойдем, Невада кое-что покажет тебе, безголовый воин света!», и потащила в неизвестном направлении. Всю дорогу маленький Каен вырывался и сопротивлялся, но удрать ему не удалось — он только делал себе больнее, пытаясь выкрутиться. «Точно потом останутся синяки», — подумал Гэн. Невада завела его в самый темный и грязный тупик, который только можно было найти. В тупике помимо грязи и мусора присутствовала еще и смесь самых отвратительных запахов, что только можно было себе вообразить: воняло мочой, кровью, тухлятиной, мертвечиной, и эта дрянь так ударила маленькому Каену в ноздри, что у него заслезились глаза. Он подумал, что еще немного, и его точно вырвет. Невада схватила его за шкирку и втолкнула в самую низкую, расхлябанную и заброшенную на вид хижину с разбитыми окнами, и только после того, как заперла дверь, повесив огромный амбарный замок, отпустила Гэна и прошла куда-то вглубь дома.       Потирая плечо, Каен огляделся — все было покрыто мхом и плесенью, жутко воняло, и вдобавок, обдавало его каким-то могильным холодом и смрадом, отчего Гэну резко стало не по себе.       Через какое-то время ведьма (а Гэн уже был уверен в том, что перед ним колдунья, поскольку везде были банки и связки с какой-то гадостью: грибы, птичьи лапки, чьи-то крылья и глаза, и прочие малоприятные заспиртованные вещи), подошла к маленькому Каену, схватила его за воротник и поволокла в другую комнату. По середине комнаты на львиных лапах стоял огромный котел, в котором булькало что-то отвратительное. Один из пузырей, самый большой, вздулся и лопнул, разнося по комнате жуткую вонищу.       — Фу! — Гэн не удержался и прикрыл нос рукавом. Не обратив на это внимание, Невада схватила длинную палку и начала помешивать что-то в котле, приговаривая:       — Слушай, слушай, Гэн Джэд Каен… Когда в небе появится кровавый свет, голова в фате упадет в корзину. Тогда вырежут пламенное сердце и заменят каменным. Пламя не уйдет, оно поглотит все, что было прежде… Да, Гэн Джэд Каен… Дар графа поменяется на пролитую кровь и посыпанную пеплом голову… А потом придет черный вихрь, что сметает все на своем пути, и люди будут дрожать и бежать от того, что он приходит за ними по их же воле. Доброта будет стоить жизни. Запомни, Гэн Джэд Каен, хоть ты забудешь все, даже свое имя. Забудешь все, кроме иглы в груди, которая сломает камень. Прошлое вернется, но вместе с ним придет и черный косец. Тьма убьет тьму, давая дорогу родившемуся свету… — Невада не переставала кружить вокруг котла и бормотать, мешая варившуюся дрянь и периодически добавляя в нее очередной гадостный ингредиент. Гэн был уже на грани того, чтобы заплакать — ему было одиноко, непонятно и страшно, и более того, он не представлял, когда это все закончится. Но это все не кончалось. — Голова за голову, голова за голову… Обагренное красным черное облаченье получит свое. Ты найдешь то, что ищешь, Гэн Джэд Каен, но тебе придется походить без головы. Последняя месть будет благодарностью без крови.       Закончив нести эту, по мнению Каена, убийственную ахинею, ведьма выдворила Гэна со словами: «Иди, безголовый воин света, ступай! Но помни — от судьбы-то не уйдешь!».       Гэн рванул прочь, прочь от этого страшного дома и его мрачной обитательницы, у которой бурда в голове, и футляр от скрипки бил его по ногам больнее, чем тогда, когда Невада волочила его к своему логову. Убегая, он слышал, как вслед ему разносится зловещий хохот.       Хохот и крики: «От судьбы не уйдешь!».       Ха-ха-ха. От судьбы не уйдешь!       Ха-ха-ха-ха!