Отрывок из дневника Гэна
7 янв, 1762г
Каким неожиданным был вчерашний сюрприз! Ах, никогда прежде я не видал таких великолепных лошадей! Строен, крупноват, черен — могучий будет конь! Как мне славно, как сладко! Но больше всего сердце мое греет только то, что мы с Эйлин друг другу больше не брат и сестра. Я так этого хотел, хотел, чтобы мы с нею стали парой! Никогда не забуду того, какие у нее легкие, приятные губы. Смею надеяться, что она и не даст мне забыть — я бы целовал ее день и ночь, словно безумный. В ночь своего восемнадцатилетия я сдерживал порывы прийти ночевать к ней в комнату. Я не мог уснуть от счастья, от волнения и от тоски по Эйлин — я хотел, чтобы она была со мною прямо сейчас, хотел не ждать следующего дня. Как невыносима моему сердцу эта разлука! Кто мне ближе ее? Я вскакивал, взбудоражено бегал по комнате, сгорая — мне нужно было проветриться, нужно было выйти на холод, чтобы остыть, но будить семью я не мог, тем более, что пробежку бы мне прекрасно заменил сон на одном ложе с Эйлин. Если, конечно, я смог бы удержаться от соблазна. Проходя мимо окна, я замечаю маленькую построечку — конюшенку, где в стойле спит, а может, ерзает и томится мой жеребчик, страждущий помчаться галопом по загону. Ах, хотел бы я, чтоб поскорее он повзрослел да унес меня быстрым скоком! Но в то же время нет ничего слаще, когда дитё звериное, лошадиное, котячье или песье, еще маленькое — крохотные лапки, ножки, следуют за тобою, и ты эти лапки исступленно мнешь, а они нежные-нежные! Глазками большими посмотрит, и ты все бы отдал! У кошаков, правда, не такие умные глаза в кокетстве, как у жеребят. Но жеребята быстры, озорны — с ними рот не разевай! Я не выдержал и поддался сразу двум исступленным желаниям в эту ночь. Первым делом я вылез из окна и крадучись побрел в конюшню — хотелось проверить, на месте ли сокровище! Когда я вошел, маленький жеребёнок, лежавший перед кобылою, встряхнул голову, загорел глазами. Я приблизился, а он встал на свои спичечки, протянул морду и понюхал меня. Я взял его за голову и подышал в ноздри. Лошади навек запоминают дыхание, именно так мать-кобылица и различает жеребят. Он меня в ответ обдал паром, я его по торчащей ежом гриве погладил, дал пучок сена и ушел. Забрался обратно по стене наверх, в окно — на ночь папенька запирает двери, и я привык карабкаться кошкой, если вдруг мне приспичит в туалет или погулять. Иногда я ночью разволнуюсь, как сейчас, выхожу бегать, и бегаю по крышам долго-долго. Но, замерзнув, я захотел обратно в постель. Но у меня было дело, и дело звало меня. Я открыл дверь в комнату Эйлин, радуясь, что сегодняшней ночью она не заперла ее от меня, сел рядом с нею и робко коснулся губами ее виска. Она улыбнулась, явно догадавшись, кто это сделал, я улыбнулся тоже, легонько поцеловал ее губы, не проникая внутрь, отстранился и вышел. Теперь я усну счастливый, и если не проснусь, то счастливый и умру.