Всадник

XII

      В назначенный день Эйлин и Вольфганг Циммерман стояли среди толпы перед деревянной сценой, располагавшейся на улице. Оркестр уже расположился, но еще не начинал игру. Гэна среди них не было. Эйлин приподнималась на носочки и поверх голов пыталась высмотреть любимого.       — Отец, Гэна нет нигде, — с беспокойством сообщила она.       — Вижу, — кивнул Вольфганг. — Где же он? Сам пригласил нас, а теперь опаздывает!       — Возможно, что-то задержало его, не суди его строго, — Эйлин вступилась. — Ты же знаешь Гэна. Он никогда не опаздывает без какой-либо причины.       Нахмурившись, мистер Циммерман рассматривал оркестрантов, пытаясь высмотреть среди них приемного сына. Музыканты сидели, зажав инструменты, и что-то горячо обсуждали. Видимо, они решали, стоит ли начинать без первой скрипки или лучше подождать Каена. В тот миг, когда дирижер уже решил махнуть рукой и начать выступление, где-то сзади раздалась скрипичная трель.       Все разом повернули головы.       Ну конечно, это был Гэн!       Он шел, играя на скрипке, и от его мелодии находившиеся на площади люди потеряли дар речи. Оркестранты тоже были ошеломлены на миг, но потом быстро спохватились и вступили. Не переставая играть, молодой Каен шел к сцене через толпу. Музыка лилась из-под его быстрых пальцев, пленяя народ. Толпа расступилась, давая ему проход, и Гэн принялся кружиться, подбираясь к сцене. Он пританцовывал, высоко вскидывал ногу, а его бледные тонкие пальцы все плясали по грифу, рождая музыку, от которой толпа начинала сходить с ума. Когда он почти подошел к сцене, то люди принялись тянуться к нему рукой, намереваясь как-то потрогать, прикоснуться. Он затуманил их разум, очаровал своей песнью. И к тому моменту, когда он легко и ловко вспрыгнул на сцену, все уже визжали и рукоплескали.       Но концерт только начинался.       Гэн исполнил первую мелодию, кружась и танцуя, а затем он стал играть другую, а оркестр подхватил.       Глаза молодого Каена смотрели куда-то в пол, он не осмеливался даже на любимую и приемного отца взглянуть, боясь, что его взгляд перехватит кто-то другой, и тогда начнется паника и ужас. Руки его с такой быстротой прыгали по грифу скрипки, а ноги выделывали замысловатые кренделя. Он кружился, он летал по сцене, изливая свои трели, и это все, что тогда волновало зрителей.       Он очаровал их.       Он поразил их.       Никогда они не слышали еще такого великолепного исполнения скрипки.       В один вечер никому не известный Гэн Каен стал общим любимцем городка, в котором он жил.       Эйлин стояла и утирала слезы радости, прижавшись к отцу. Она иногда прикрывала глаза, только слушая музыку, но ей хотелось еще и видеть, как ее возлюбленный танцует. Вольфганг щурился и улыбался, наблюдая за сыном.       Все остальные то замирали, то ахали, то рукоплескали, то визжали от восторга.       На оркестрантов всем было наплевать.       Все аплодировали и рукоплескали лишь одному молодому Каену.       Его музыка была подобна колдовству, иначе воздействие скрипки молодого человека на толпу не описать. Все были, как завороженные, как очарованные. Он будто обморочил их, хотя на самом деле никакой магии применено не было — было просто искусство юноши.       Он изливал из себя ни сколько музыку, сколько свое непреодолимое желание делиться ею. Он танцевал, он кружился, и ему рукоплескали.       Единственное «волшебство», которое он применял, заключалось в том, что он не смотрел в сторону людей вообще.       Он знал: поднимет глаза — его тут же закидают тухлыми помидорами, пряча страх за ненавистью.       Его взгляда боялись все.       Исключение составляли лишь Эйлин и Вольфганг.       Эйлин не раз говорила ему, что у него прекрасные глаза.       Но он знал, что лишь она так считает. Если бы он посмотрел кому-то другому в глаза, то его бы начали ругать, и, переполняясь смесью ужаса и ненависти, пытаться прогнать, побить или швырнуть в него чем потяжелее. Гэн прекрасно это знал. Поэтому играл, не поднимая глаз. И, да, это и повлияло на то, как восприняли его люди.       Они пришли от него и его скрипки в восторг; они визжали, аплодировали ему, и совершенно не хотели, чтобы он уходил. Но все когда-нибудь заканчивается, и концерты тоже. Получив свободу, молодой Каен спустился со сцены и направился к родным, которые заключили его в объятия.       Домой он шел весело смеясь и разговаривая с Эйлин, и держа скрипку в футляре. Вольфганг держался поодаль, давая возможность молодым насладиться обществом друг друга. Знал ли он, что происходит между его родной дочерью и приемным сыном? Если не знал, то во всяком случае догадывался. Он видел, с каким вожделением Гэн смотрел на Эйлин, видел, какими взглядами она отвечает ему. Мистер Циммерман обладал обычно не свойственной родителям солидарностью и мудростью, чтобы оставлять влюбленных в покое. Против союза Эйлин с Гэном он не возражал. Напротив, он считал молодого Каена единственным достойным его дочери.       — Знаешь, Гэн, — говорила Эйлин, взяв молодого Каена за руку. — Ты очень зря волновался. Ты великолепно выступил…       Он поднял на нее смущенное, слегка испуганное лицо и сказал:       — Спасибо, Элли, я…       Он взял ее за другую руку, они остановились. Гэн мялся в нерешительности. Вольфганг молча прошел мимо них домой, давая им возможность побыть наедине. Они остались стоять на каменном мосту с деревянными перилами под покровом темноты. Народу на улицах было немного, и Гэн с Эйлин наконец решились поговорить.       — Элли, я так благодарен тебе за все, — признался молодой Каен, потупив взгляд.       — За что?       — За то, что ты всегда добра ко мне, всегда поддерживаешь меня, и… В общем, мне было бы без тебя очень плохо, — у него защипало в глазах, поскольку он вспомнил, как любила его мать и как тяжело переживал он ее утрату. — Я не хочу потерять тебя.       — Не потеряешь, обещаю, — она погладила его по щеке. Он не выдержал — потянулся к ней, и смял ее губы в долгом горячем поцелуе. Гэн обхватил Эйлин за талию, прижимая к себе сильнее, и полностью отдался своим ощущениям. Он чувствовал ее влажные губы на своих, распалялся от этого и ощущал, как жар захватывает ее тело, и ему уже невозможно сдерживать себя. Она хотела его, а он ее.       — Видишь, я никуда не денусь от тебя, Гэн. Я всегда буду с тобой, — сказала Эйлин, на миг оторвавшись от него. Он снова ее поцеловал, чувствуя, как ниже живота у него начинает болеть от застоявшейся крови.       — Идем домой, — она снова на мгновение прервала поцелуй. — Отец, наверное, нас уже ждет, да и дома…мы всегда можем…дома…       — Но сначала я кое-что скажу тебе, — он поймал ее за руку, когда она уже выкрутилась из его объятий и собиралась побежать к дому.       — Говори, — она прижалась к его груди, и он заключил ее в объятия.       — Мастер сказал мне, что если я хорошо проявлю себя сегодня вечером, то поеду выступать с оркестром в Лондоне, — смущенно признался Гэн.       — Ты не хочешь в Лондон? — Эйлин непонимающе посмотрела на него.       — Я не хочу бросать тебя, — Гэн посмотрел на нее грустными глазами.       — Глупый, — она взъерошила его и без того лохматые черные волосы. — Я всегда буду тебя ждать. Ты ведь не навсегда уезжаешь?       — Нет, конечно нет, — молодой Каен замотал головой. — Но даже несколько дней в разлуке с тобой мне будут невыносимы!       — Перестань, ты же от этого не умрешь, — она рассмеялась. Затем, увидев, что Гэн погрустнел, Эйлин снова заговорила, погладив его по голове: — Глупый. Я тоже буду скучать.       Он снова поцеловал ее, легко и нежно, будто коснулся перышком.       — Я всегда буду рядом, — прошептала Эйлин. — Верь мне, Гэн. Ты никогда не потеряешь меня.       Он хотел было сказать ей, что он тоже будет все время с ней и что ему не хочется уезжать, но плюнул и решил, что слова не могут выразить его любовь. Он обнял ее, и поглаживая по плечам, талии, голове, зарылся в ее волосы и прикрыл глаза.