Всадник

XV

      Жизнь Эйлин, Гэна и Вольфганга вошла в привычную колею. Весь день они работали — Гэн и Эйлин во дворе, а Вольфганг — в лавке в городе. Иногда молодой Каен тоже выезжал — он давал частные уроки игры на скрипке и зарабатывал этим, иногда выступая по приглашению важных особ у них на балах. Вечерами у всех троих были посиделки со скрипкой или за чтением, а ночами Эйлин с Гэном занимались любовью. Иногда им везло, и они исхитрялись делать это и днем — когда приемный отец уходил на базар — это занимало у него весь день, и влюбленные, отложив работу, предавались любовным утехам.       Но все когда-то кончается.       Идиллию Гэна и Эйлин оборвала смерть.       Зимой 1767 Вольфганг Циммерман тяжело заболел. Он весь день проторчал на улице, продавая обувь и возвращая починенную тем, кто сдавал. Ближе к обеду началась пурга, но Вольфганг все не уходил. Вечером, когда он стал возвращаться домой, дорогу замело, и отставной солдат с трудом брел сквозь сугробы домой, увязая в них по колено и кутаясь в тулуп, в тщетной надежде защититься от холода.       — Гэн, нужно съездить за ним, — Эйлин места себе не находила из-за отца. — Начинается метель!       — Может, он вернется, хотя на это мало надежды…       — Я поеду за ним, Гэн, а ты жди его здесь, вдруг он все же вернется!       — Нет! — молодой Каен схватил ее за локоть, не давая выбежать на мороз. — Я возьму Сорвиголову и поеду за ним, а ты жди нас дома и приготовь теплой воды! И не вздумай выходить на улицу!       Гэн сорвал с гвоздя теплую куртку и выскочил во двор, где бушевала вьюга. Прикрывая лицо от больно жалящих снежных хлопьев, молодой Каен, шатаясь, побежал в конюшню, точно так же застревая в сугробах, как и его приемный отец. Он ввалился в конюшню, накрыл Сорвиголову покрывалом, тем самым, которое Эйлин потом отстирывала от своей крови, вскочил на коня и с громким «Ха!» вылетел из дверей конюшни, на ходу захлопнув дверь, чтобы лошади не простыли. Держась за гриву, он пустился галопом со двора к рынку.       Лошадь поначалу проваливалась в сугробах, но вскоре Гэну удалось выехать на более-менее протоптанную дорогу, и он по-слал коня галопом.       Через какое-то время они снова застряли в сугробах. Нагнув голову, конь, боровшийся со стихией, упрямо шагал и тащил на себе всадника, который тоже склонился и прикрывал глаза от ветра. Затем Гэн снова выскочил на дорогу, но Сорвиголову в галоп не пускал — ветер был слишком сильный, лошадь едва стояла на ногах. Молодой Каен все равно ехал, невзирая на мороз, в ту сторону города, где обычно торговал Вольфганг.       Он нашел приемного отца спустя четыре часа.       Тот стоял по колено в снегу, кутаясь в тулуп, и дрожал. Он совершенно окоченел; когда Гэн усаживал его на коня, у него было ощущение, что он схватился за ледяную статую. Молодой Каен запрыгнул на лошадь, сорвал с себя куртку и закутал приемного отца. После этого они двинулись к дому. Сорвиголова дрожал, но топал, да и Гэн начал замерзать. Когда они наконец добрались, у молодого Каена посинели губы, отмерзли руки, которыми он держал поводья. Снег припорошил его волосы, так, что он стал похож на посыпанной сахарной пудрой пирог или черного лохматого зверя, который слишком рано пробудился от зимней спячки. Даже на ресницах Гэна блестели снежинки, что придавало ему весьма сказочный вид. Эйлин потом сказала ему, что он похож на снежного короля, что его весьма рассмешило.       До того, как он отвез приемного отца домой, закутал в одеяла и обогрел, ему было не до смеха. Эйлин отпаивала Вольфганга горячим чаем, пока Каен таскал одеяла.       Но их старания не помогли — мистер Циммерман все равно заболел, и заболел тяжело.       — Легочная немочь, — констатировал доктор, который приходил осмотреть старика. Разговаривал он с влюбленными в коридоре. — До весны ему не дожить.       — Как же так, а? — тихо спросила Эйлин, прижавшись к любимому и поглаживая его грудь.       — Будем надеяться на лучшее, — прохрипел Гэн, обняв ее в ответ. — Какие нужны лекарства? — он поднял голову, обращаясь ко врачу.       — Герр Каен, я не советовал бы вам тратить деньги, ему все равно не поможешь, — покачал головой лекарь, сминая в руках носовой платок. — Достать лекарства — трудно и дорого. Вдобавок не имеет смысла — ваш отец все равно умрет. Вы можете потратиться на опий, бузину и лекарственные травы, можете даже раскошелиться на баснословно дорогую инъекцию* — но это не поможет. Я надеюсь, вы благоразумный человек, герр Каен, и все понимаете.       С этими словами доктор распрощался с Гэном и Эйлин и вышел. Эйлин прижалась к груди любимого и зарыдала.       — Гэн! Что же нам делать, Гэн!       — Я буду пытаться помочь отцу, — сказал он. — Я буду искать лекарство. Даже если он не выздоровеет, ему станет легче.       С тех пор часть денег, которые были приготовлены на свадьбу Гэна с Эйлин, пошли на лекарства приемному отцу. Гэн понимал, конечно, он понимал, что Вольфганг не выживет. Но все равно он считал своим долгом сделать что-то для него, ведь он был обязан ему жизнью! Где бы он был, если бы мистер Циммерман не подобрал его в лесу или не пощадил? Может, он бы одичал, хоть и приучился бы к жизни в лесу, но, скорее всего, он бы умер. Вдобавок, молодой Каен любил отца, ставшего ему родным. Поэтому, как бы ни было жаль ему и Эйлин, свадьбу пришлось отложить.       «Да какая свадьба? — иногда говорил он себе. — Я ведь все никак не могу решиться просить ее руки!»       Гэну и впрямь не хватало смелости сделать этот шаг. И он, и Эйлин знали, что рано или поздно юноша решится, и тогда молодая фрау Циммерман станет леди Каен. Но Гэн пока боялся — он и сам не знал, почему это вызывало в нем такой страх и трепет, но он просто не мог заставить себя произнести заветные слова, хотя уже потихоньку начал делать для Эйлин кольцо. Оно планировалось простым, но значащим многое — Гэн хотел выточить и выковать две касающиеся друг друга пальцами ладошки. И изготовление кольца стало для него еще одним поводом отложить сватовство. Он не мог объяснить свой страх — встать на колено перед Эйлин и просить ее руки. Он не боялся ответственности, он прекрасно знал, что рано или поздно это все равно произойдет: по-другому и быть не могло! Она любила его, он — ее, и более того, она уже, наверное, носила под сердцем его ребенка, и он не собирался ее бросать и избегать.       К чести Гэна стоит заметить, то он все же пытался разобраться со своими страхами. Он не понимал, но пытался понять, чего он боится. Его почему-то трясло от мысли, что ему надо будет свататься. Нет, он определенно хотел, чтобы Эйлин была ему женой. Он жаждал этого больше всего на свете! Не считая Вольфганга, она была единственным человеком, который любил его по-настоящему, и которого любил он. И он задавал себе вопрос: почему же, если он хочет быть мужем Эйлин и отцом ее детей, он так боится сделать самый главный в их жизни шаг? Почему он радуется, что кольцо еще не закончено, хотя ему не терпится стать ее нареченным? Почему радуется, что из-за болезни отца свадьбу придется отложить? Может, потому что он еще молод? Да нет. Он не боялся ответственности. Его пугало именно подойти к ней с этим кольцом и попросить ее руки.       Гэну было ужасно стыдно, но он ничего не мог с собой по-делать. Болезнь Вольфганга отвлекла его и Эйлин от этого напряжения, которое Гэн испытывал, стоило только начать разговор о предстоящей помолвке. Да и забота об отце сблизила его с любимой и укрепила их чувства. Вольфганг видел, как они пекутся о нем.       Каждое утро Эйлин садилась у его постели и разговаривала с ним. Она приносила отцу завтрак и кормила его с ложечки, попутно рассказывая о событиях произошедшего дня. Она так же давала ему и с трудом добытые Гэном лекарства — тот, нуждаясь в деньгах, день и ночь носился по городу в бесконечных подработках — то он исполнял роль гонца, носясь по городу на своем огромном черном коне и развозя поручения, то выполняя мелкую работу по дому, вроде таскания воды и рубки дров, но чаще всего, конечно, играл на скрипке и давал уроки. Вечером он приходил, и они с Эйлин вместе шли к отцу — либо поговорить, либо просто подержать его за руку.       К сожалению, старания и забота Гэна и Эйлин не помогли.       Вольфганг Циммерман все же умер.       Лекарства облегчили его страдания, но они же и продлили их. Они не смогли вылечить его до конца, а лишь затянули его агонию. Вольфганг всего лишь прожил на месяц дольше, чем должен был. К середине весны у него уже даже не было сил кашлять и дрожать. Он только вздрагивал от приступов кашля, накатывающих на него и болью отдающих в груди, задыхался и смотрел печальными глазами на обеспокоенных Гэна и Эйлин. Последние семь дней своей жизни он вообще походил на мумию — лежал, весь иссушенный, истощенный в кровати. У него не было даже сил моргать. Эйлин не отходила его постели ни на шаг.       В апреле, когда еще не сошли снега, под вечер Вольфганг Циммерман покинул ее и Гэна.       — Элли, — слабо позвал он, и голос его был еле слышен даже в полной тишине. — Позови Гэна.       Дочь бросилась из комнаты к лестнице.       — Гэн! Гэн! — закричала она, сбегая вниз. Она высунулась в окно и продолжала вопить. Молодой Каен, который находился в этот момент в конюшне, бросил уздечки и щетки и поспешил наверх. Тяжело дыша от волнения и быстрого бега, он уселся на колено возле приемного отца и взял его руку в свои ладони.       — Гэн… и Элли… — с трудом выговорил отец, уставшими и полными боли глазами глядя на влюбленных. — Пообещайте мне кое-что…       — Да, отец, — глаза молодого Каена лихорадочно блестели.       — Ты, Гэн… обещай, что будешь беречь мою дочь, — Вольфганг чуть сильнее сжал его руку.       — Обещаю, — молодой Каен сглотнул застрявший в горле ко-мок. В глазах у него защипало.       — Эйлин, а ты… обещай, что будешь любить Гэна всю свою жизнь и воспитаешь его ребенка достойно.       — Обещаю, — она прильнула к груди отца и зарыдала, будучи не в силах сдерживать своего горя. — Не умирай, отец! Пожалуйста!       — Элли, время пришло. Гэн, я… — Вольфганг посмотрел на молодого Каена, который поднялся на ноги и теперь глядел полными отчаяния и боли глазами. — Я не жалею, что тогда сделал правильный выбор. Сделай и ты свой. Я люблю тебя, как люблю Элли.       Он закрыл глаза, набрал воздуха в грудь, закашлявшись, и замер.       — Нет! Отец! Нет! — Эйлин принялась тормошить Вольфганга, но это не помогло — он уже не дышал.       — Элли, — Гэн взял ее за талию и бережно отстранил от тела отца и прижал к себе. — Тихо, милая, тихо, — он поглаживал ее, слушая, как она безутешно рыдает, отчего рубашка его вмиг промокла.       — Я так любила его, Гэн!       — Я тоже его любил, — он сморгнул предательски выступившие на глазах слезы. Они стояли так какое-то время молча. Она уже не всхлипывала, но он чувствовал, как она роняет слезы на его и так вымокшую одежду. Им казалось, что прошла вечность прежде, чем Эйлин мягко отстранилась от Гэна:       — Мне надо побыть одной, если не возражаешь.       — Конечно, — он понятливо кивнул. — Я тоже хотел бы побыть один и проститься с отцом.       Они поцеловались — коротко и нежно, едва-едва коснувшись губами, и Эйлин ушла в свою комнату. Гэн был готов поклясться, что она упала на кровать и зарыдала, уткнувшись в подушку. Сам же он решил не беспокоить ее и дать ей излить свое горе. Он сел на колени возле отца, приложил мертвую руку к своим губам и прошептал:       — Спасибо, что дал мне шанс и вырастил меня человеком.       Он закрыл глаза, и, не отнимая руки Вольфганга от своих губ, горячо зашептал молитву.