Всадник

XVII

      В холодном августе 1769 года произошло событие, которое перевернуло всю жизнь Гэна, навсегда изменило его и сделало его таким, каким мы его знаем.       В городке вовсю шла подготовка к осени. Собирали созревший урожай, дрова на зиму, запасали солому для скота. Готовились так же и к Осенней ярмарке, которая проводилась в последний день августа. На улицах города царили суета и оживление: люди ставили прилавки, натягивали цветные флажки, устанавливали тенты.       Эйлин и Гэн с нетерпением ждали праздника. На ярмарке всегда можно было купить свежих фруктов и каких-то диковинок, поучаствовать в забавных играх и состязаниях. Влюбленные эту ярмарку очень любили еще и потому, что Гэн помимо покупки всяких безделиц, (в основном книг и яблок), которых он обожал, раньше выступал со скрипкой на этом празднике. Но после недавних событий путь на сцену ему был заказан. Даже на улицах он избегал появляться — его воспринимали с неприязнью. Каен надеялся, что хоть праздник заставит всех забыть о произошедшем, и к нему хотя бы в этот день будут относиться с теплом и добротой, он ведь не сделал ничего плохого. Он никому не желал зла несмотря на то, что с ним поступили несправедливо и жестоко. Утешало его то, что у него была Эйлин, которая любила его и которую любил он.       В июне Гэн обратил внимание на то, что с его возлюбленной произошли некоторые странные изменения. Эйлин внезапно начало тошнить, самочувствие ее ухудшилось, и Каен всерьез обеспокоился. Однако она, казалось, довольно быстро поняла, что с нею. Гэну не говорила. Да и он сам догадался спустя два месяца.       В это время у нее начал округляться животик.       Эйлин Циммерман носила под сердцем ребенка от Гэна Джэда Каена.       И это подстегнуло в нем решимость. Один шаг он уже сделал. Он признался возлюбленной, чего же он все-таки боится.       — Глупый, — сказала Эйлин, обхватила его за лицо и поцеловала. — Я ведь уже говорила тебе — плевать на то, кто и что подумает. Главное, что мы с тобой любим друг друга и всегда будем вместе.       — Да! — горячо закивал Каен. — Я никогда не брошу тебя! Мы женимся с тобой, Эйлин!       И он все же решился просить ее руки. Он сделает это в день ярмарки.       Поэтому Гэн Джэд Каен стал с нетерпением ждать праздника.       Однако его желанию не суждено было сбыться.       Настал долгожданный день ярмарки. Вечер накрыл землю темным полотном с прорехами звезд и фонарей. Эйлин с Гэном бродили по базарам. Женщина покупала яблоки для Гэна, зная, как он их обожал. Яблоки лежали на прилавке сочные, красные, и Элли набирала их в корзину, устланную белым лоскутом ткани, отчего яблоки выглядели, как капли крови на снегу. Ей, как и ее возлюбленному, нравился их сладковатый запах, крепкая кожица цвета венозной крови, гладкий на ощупь плод, кисловатый, сладкий и терпкий на вкус, подобно безответной любви.       Гэн в это время прогуливался между рядами прилавков. Он, в свою очередь, выискивая, чего бы такого ему купить для Эйлин, что подарить ей, когда он будет просить ее руки. Наконец он выискал амулет с какими-то непонятными символами — лошадь, находившаяся в центре пятиконечной звезды, на кончиках которой были изображены какие-то руны, буквы и картинки, непонятные знаки. Один из них очень походил на пламя, а другой — на топорище с двумя лезвиями. Гэн так же заметил картинку с двумя перекрещенными мечами. Амулет был очень странным, но он ему понравился, и он подумал, что и Эйлин, скорее всего, тоже его оценит.       Купив талисман, Каен двинулся на поиски невесты. Он направился к ряду с овощами и фруктами, где уже разгорелась нешуточная ссора.       Торговка фруктами попыталась обжулить Эйлин, но будущая леди Каен была не промах и уличила ее в обмане. Уязвленная торговка тут же начала свару. Она обвиняла всех и вся, как и Эйлин, так и остальных покупателей, одной из которых была дочка местного судьи, Зигфрида Вагнера. Увидев, что начинается нешуточная распря, Гэн бросился к прилавку, возле которого стояла его невеста и спокойно парировала агрессивные нападки в ее сторону.       — Идем, Элли, — подскочил Каен, взял свою невесту под руку и потащил было прочь, как вдруг торговка в своих рассерженных криках тут же набросилась на него, как рыба на червя на рыболовном крючке.       — Посмотрите! — визжала она. — Скрипач дьявола явился! Защищает свою демоницу, воровку, преступницу! Ах ты, выродок! Сущий демон! И она такая же!       — Да как вы смеете! — Эйлин задохнулась от возмущения. Обиды и уколы в сторону Гэна для нее были, как взмахи костью перед мордой голодной собаки. — Он не сделал ничего плохого! А ваши предрассудки!..       — Да пошла ты! Бесовка! — рассердилась лавочница, схватила висевший на столбе с крюком фонарь, вышла из-за прилавка и принялась размахивать этим фонарем, как крестьянин, отгоняющий волков от стада. — Пошли прочь, оба! Нечего народ баламутить, демоны, ироды!       Каен воззрился на нее со смесью ужаса и ярости своими застывшими, немигающими, гипнотическими, как у змеи, глазами цвета лепестков дельфиниума. Это вызвало у людей еще большую вспышку гнева, смешанного со страхом. Возможно, какой-то частью своего сознания он понимал, что нельзя было этого делать — его взгляд, тем более исполненный такой ненависти, и без того приводил людей в ужас и вызывал отвращение, но он в тот момент ничего не мог с собой поделать. Он тогда не мог иначе. И толпа, получив вспышку его яростного взора, набросилась на него.       Дочка судьи была первой, кто выхватил воткнутый в землю факел на длинной палке, и, потрясая им, как воин знаменем, закричала на влюбленных и начала наступать:       — Прочь! Отправляйтесь вон! Прочь!       Люди, находившиеся поблизости и тоже пребывавшие в со-стоянии тупой злобы к ни в чем не повинным Эйлин и Гэну, по-хватали фонари, факелы, лопаты. У кого-то в руках были вилы, у кого-то оказалось оружие вроде мечей и топоров. Жених с невестой стали отступать.       — Жги ее! Сожги ее! Жги огнем! — вопила дочка судьи, потрясая факелом, как копьем. Эйлин и Гэн оказались зажатыми в угол. Юноша с девушкой отступали, держась за руки и ища поддержки. Гэн бедрами уперся во что-то твердое. Он обернулся и увидел, что сзади них стоит телега с сеном. Отступать было некуда. Они прижались к друг другу и испуганно смотрели на разбушевавшуюся толпу, как затравленные звери.       — Жги гадов! — азартно орала дочь Вагнера. — Жги скрипача-дьявола и его шлюху! Вы должны гореть в огне!       — В огне! — подтвердила толпа.       — Гори, гори, поганые нечестивцы!       — Негодяи!       — Твари!       — Дьявол и шлюха!       Дочка судьи размахнулась факелом и метнула его в сторону Эйлин и Гэна. Влюбленные бросились в разные стороны. Факел попал в сено, которое, будучи сухим, вспыхнуло, как порох. Эйлин упала прямо на живот, рассыпав яблоки, блестевшие, как капли крови на острие клинка.       — Нет! — Гэн кинулся к ней, но путь ему преградили вилы.       — А ну, отошел, дьявол!       — Элли! — Каен попытался рвануться, но его ощутимо ткнули вилам в бок и он упал.       — Посмотрите, что сделала эта дрянь, эта бесовка! Она сожгла сено! Сено сожгла! — дочь Вагнера воздела руки к небу. — Теперь тебя казнят, тварь! — зашипела она на Эйлин.       — Не смей! — Гэн поднялся и хотел было броситься на помощь к Эйлин, видя, как мужчины схватили ее под руки и потащили куда-то, но его уже сильно ударили вилами в живот, он взвыл и растянулся на земле, корчась от нестерпимой боли. Его огрели по голове чем-то тяжелым и он отключился.       Гэн лежал на горящем сене, потеряв сознание, а разъяренные люди тащили его возлюбленную в темницу, чтобы наутро казнить.       Сожжение сена в XVIII столетии было тяжким преступлением, за которое могли отправить на эшафот без суда и следствия. Законы того времени были настолько суровыми, что и мальчишку могли вздернуть за украденное яблоко. Много детей было казнено за кражу на пару дойтов или и того меньше, а уж сожжение стогов сена считалось одним из самых тяжких преступлений, которое каралось смертной казнью.       И именно это и грозило несчастной Эйлин Циммерман, которая, к тому же, носила под сердцем ребенка, в то время, как его отец без сознания валялся на горевшем сене, огонь от которого лишь чудом не перекинулся на него.       В ту ночь в марс и луна встали на одной линии, встретились, как влюбленные после долгой разлуки, и лунный свет стал не бледно-голубым с желтоватым оттенком, а багровым, как и сам спутник Земли, взиравший с небес на Гэна Джэда Каена и Эйлин Циммерман, да их нерожденного ребенка, чья судьба уже была предопределена.